— Свет, надо сто тысяч.
Егор произнёс это, не глядя на неё. Он стоял посреди комнаты, слегка покачиваясь с пятки на носок, и с преувеличенным интересом разглядывал незамысловатый узор на ковре. Этот его вид — виноватый школьник, который разбил окно соседского сарая и теперь пришёл каяться, уже зная, что наказания не избежать, — Света изучила досконально за годы их совместной жизни. Она не спеша отложила книгу, положив её раскрытой страницей вниз на подлокотник кресла, и этот жест был нарочито медленным, почти театральным. В комнате было тихо, только мерно гудел холодильник на кухне, словно отсчитывая секунды до неизбежного. Она ждала этого разговора. Неделю, если быть точной. С того самого дня, как во дворе под их окнами появился этот подержанный, но натёртый до ослепительного блеска чёрный седан — памятник его неумной предприимчивости.
— На что? — её голос был ровным, без малейшего намёка на удивление или интерес. Просто констатация, вопрос для соблюдения протокола.
— Ну, я же говорил. За машину. Пацанам отдать. Срок подходит, — он наконец поднял на неё глаза. В них плескалась тщательно отрепетированная смесь мольбы и мужской солидарности. Мол, ты же понимаешь, свои люди, нельзя подвести, репутация — всё. Света чуть склонила голову набок, рассматривая его так, как энтомолог рассматривает особенно незамысловатое насекомое, попавшее в банку. Она помнила тот разговор. Помнила, как он, сияя от собственной хитрости, рассказывал, какую гениальную «схему» придумал. Не брать кредит, который ему всё равно не дадут из-за его испорченной ещё в холостяцкой юности истории, а назанимать у «пацанов». «Я всё быстро отдам, Свет! Пару месяцев, и закрою вопрос! Это же вложение! Машина всегда в цене!» — убеждал он больше себя, чем её. Она тогда просто пожала плечами: «Делай, что хочешь. Но это твои долги и твоя машина». Он воспринял это как молчаливое согласие. Он всегда воспринимал отсутствие скандала как одобрение.
— Я тебе сразу сказала, что не буду в этом участвовать. Это твоя личная проблема, Егор.
Он подошёл ближе, его лицо мгновенно приняло страдальческое выражение. Он опустился на корточки рядом с её креслом, попытался взять её за руку, но Света незаметно убрала ладонь на другую сторону подлокотника.
— Свет, ну ты чего? Мы же семья. Это же наша общая машина. Ты же будешь на ней ездить. Пацаны не поймут, если я сейчас начну юлить. Меня считать перестанут кем-то. Это же вопрос чести.
От слова «честь» у Светы едва заметно дёрнулся уголок рта. Она посмотрела на него в упор. Её спокойный взгляд стал жёстким, как стальной прут.
— О чести? А когда ты у меня из кошелька три месяца назад вытащил двадцать тысяч на «срочный ремонт генератора», ты о чести думал? Или когда врал мне в глаза, что их украли в магазине, пока ты выбирал кефир? Думал, я не замечу? Я заметила, Егор. Я просто промолчала, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Его лицо изменилось. Маска обиженного страдальца сползла, обнажив злое, упрямое выражение. Он резко поднялся с корточек, словно его ошпарили.
— Это совсем другое! Не надо мешать всё в одну кучу! Я тогда вернул бы! Ты просто хочешь меня унизить сейчас! Специально! Нашла момент!
— Нет, Егор, это одно и то же. Это твоя вечная привычка решать свои проблемы за чужой счёт, желательно тайком, а потом разыгрывать драму. Так вот, я тебе официально заявляю: чужой счёт, то есть мой, для тебя закрыт.
Она встала, глядя ему прямо в глаза. Её ледяное спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем если бы она кричала, била посуду или обвиняла его во всех смертных грехах. Её холод был страшнее любой ярости.
— Ты сам набрал эти долги, сам и отдавай их! Я ни копейки не дам на это, а если ты украдёшь их у меня, как в прошлый раз, то пойдёшь жить на улицу!
Его на мгновение парализовало. Не от страха, а от ошеломляющего, почти детского недоумения. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, торга, даже слёз — всего того арсенала, который он привык видеть и с которым умел справляться. Но этот ледяной, деловой тон, эта окончательность приговора, вынесенного без малейшего колебания, выбили у него почву из-под ног. Он смотрел на неё, на её абсолютно спокойное лицо, и в его сознании не укладывалось, что это та же женщина, которая ещё вчера утром варила ему кофе.
— Ты… ты серьёзно? — просипел он, когда к нему вернулся голос.
Света не ответила. Она просто смотрела на него, и в этом взгляде не было ни злости, ни обиды. Была только усталость и твёрдая, как сталь, решимость. И это молчание было страшнее любого ответа. Оно превращало его из мужа в постороннего, в досадную помеху.
И тогда он взорвался. Беспомощность и унижение переплавились в чистую, незамутнённую ярость.
— Да ты совсем одурела?! — заорал он, делая шаг к ней. Воздух в комнате, казалось, загустел. — Какая улица?! Ты мне угрожаешь?! Я ради семьи старался, чтобы у нас машина была, чтобы мы как люди жили! А ты мне про какие-то двадцать тысяч вспоминаешь! Жадная! Всегда была жадной, каждую копейку считала! Думаешь, я не видел, как ты себе на счёт откладываешь? Думала, я не знаю про твою заначку?
Он ходил по комнате, как зверь в клетке, размахивая руками. Его голос срывался на визг. Он вываливал на неё всё, что копилось в нём месяцами: обиды, зависть к её зарплате, подозрения. Он обвинял её в том, что она его не ценит, не уважает как мужчину, что она специально подрывает его авторитет. Что вся эта ситуация — её вина, потому что «нормальная жена» поддержала бы мужа, помогла бы решить проблему, а не ставила бы палки в колёса. Он говорил, что она разрушает их семью своим эгоизмом.
Света молча слушала. Она не садилась, не отворачивалась. Она стояла на том же месте и просто смотрела, как он мечет по комнате свои обвинения. Она видела не разъярённого мужчину, а испуганного мальчика, который бьёт ногами по запертой двери, за которой спрятали его игрушки. Все его аргументы были старыми, предсказуемыми, заимствованными из разговоров с его матерью и друзьями. Ни одной свежей мысли. Ни одной попытки понять. Только животный страх потерять контроль и комфорт.
Когда его словесный поток иссяк и он остановился посреди комнаты, тяжело дыша, с покрасневшим лицом, она, не сказав ни слова, развернулась и спокойно пошла к письменному столу. Егор замер, ожидая продолжения. Он думал, сейчас она начнёт собирать его вещи или звонить кому-то. Но она молча достала свой ноутбук.
Она села в кресло, поставила ноутбук на колени и открыла крышку. Раздался тихий, мелодичный звук загрузки системы. Егор напряжённо следил за каждым её движением. Она не спеша провела пальцем по тачпаду, открыла браузер. Её пальцы легко и быстро застучали по клавиатуре, вводя пароль от онлайн-банка. Он видел, как на экране появилась страница с цифрами. Сумма была ему незнакома, но он понял, что она значительно больше той, что он просил.
Она сделала ещё несколько кликов. Открыла новую вкладку, вошла в другой банк, нажала «Пополнить счёт». Затем, на его глазах, методично и хладнокровно ввела всю сумму со своего основного счёта до последней копейки и нажала кнопку «Перевести». На экране на мгновение появилось колёсико загрузки, а затем — уведомление об успешной операции.
Затем она развернула экран ноутбука к нему. На главной странице первого банка теперь горел яркий, издевательский ноль.
— Вот. — её голос прозвучал в наступившей тишине оглушительно громко. — У меня больше нет денег на этом счёте. Я их инвестировала в своё спокойствие. Машина твоя. Продавай. Друзья твои. Объясняйся. А теперь послушай меня внимательно. Если хоть одна купюра пропадёт из моего кошелька или из любого другого места в этой квартире, я не буду ругаться. Я просто напишу заявление о краже. На тебя.
Она закрыла крышку ноутбука с тихим, окончательным щелчком. Этот звук, казалось, перерезал последнюю нить, которая ещё связывала их. Егор стоял, как оглушённый. Пустой счёт. Угроза полицией. Это было не по правилам. В его мире женщины скандалили, плакали, манипулировали, но они никогда не действовали так… так методично и безжалостно. Он смотрел на неё, сидящую в кресле с ноутбуком на коленях, и видел перед собой не жену, а чужого, враждебного человека. Стратега, который только что заблокировал ему все пути к отступлению.
На смену ярости пришло холодное, злое упрямство. Он ей не верил. Это был трюк, дешёвый театральный жест, блеф. Он был абсолютно уверен, что она не могла просто так избавиться от всех денег. У неё должна быть наличка. «Заначка». Это слово, которое он так часто слышал от своей матери в рассуждениях о «хитрых бабах», вспыхнуло в его мозгу неоновой вывеской. Женщины, как ему объясняли, всегда прячут деньги. На чёрный день. От мужа. Это был неписаный закон их мира, а Света, при всей своей современности, всё равно была женщиной.
— Ты думаешь, я такой идиот? — прошипел он. Его голос был низким и угрожающим, полным презрения к её примитивной уловке. — Думаешь, я поверю в этот цирк с переводом? Ты просто спрятала наличные. И я их найду.
Света даже не удостоила его ответом. Она просто откинулась на спинку кресла, положив руки на подлокотники, и приготовилась смотреть. Её поза, расслабленная и в то же время напряжённая, как у зрителя в первом ряду, выражала полное, абсолютное безразличие к его намерениям. И это было хуже удара. Она давала ему разрешение на обыск. Она не просто позволяла, она приглашала его превратиться в вора в собственном доме на её же глазах.
Он воспринял это как вызов. Сначала он дёрнул на себя ящик комода в гостиной. Бумаги, старые квитанции, какая-то мелочь. Он выпотрошил всё это на пол, небрежно переворошил ногой, словно брезгливо разгребал мусор. Пусто. Следующий ящик — с дисками и проводами. Та же участь. Он действовал без суеты, с мрачной методичностью человека, который уверен в своей правоте. Он был не просто мужем, ищущим деньги, он был следователем, выводящим на чистую воду коварную обманщицу.
Света не двигалась. Она просто наблюдала. Она видела, как дёргается желвак на его скуле, как его пальцы с силой сжимают каждую вещь, прежде чем отбросить её в сторону. Он не смотрел на неё, но чувствовал её взгляд каждой клеткой кожи. Этот молчаливый, оценивающий взгляд жёг ему спину, подстёгивал его, заставлял действовать ещё грубее, ещё наглее.
Из гостиной он переместился в спальню. Их спальню. Здесь его действия приобрели новый, особенно унизительный характер. Он рывком открыл дверцу её половины шкафа. Пробежался руками по полкам с аккуратно сложенными свитерами, вытаскивая их и встряхивая так, что они бесформенными комьями падали на пол. Он проверял карманы её платьев и жакетов, которые она почти не носила. Это была уже не просто охота за деньгами. Это было вторжение, осквернение её личного пространства. С мрачным ожесточением он вытащил ящик с её бельём, вывалил его содержимое на кровать и демонстративно переворошил его рукой. Он заглядывал в коробки с обувью, высыпал на пол содержимое шкатулки с недорогой бижутерией, просеивая её сквозь пальцы в поисках спрятанной купюры.
Он действовал всё более ожесточённо, потому что ничего не находил. Каждый пустой ящик, каждый проверенный карман был доказательством её правоты и его унизительного провала. Он уже не искал — он крушил. Он вытащил из-под кровати ящик с постельным бельём, перевернул его, разбросав по полу чистые простыни и наволочки. Он даже залез на стул и похлопал по полкам антресолей, поднимая облачка пыли, которые медленно оседали на созданный им хаос.
Света всё так же сидела в гостиной. Она слышала грохот из спальни, шорох разбрасываемых вещей, его тяжёлое, злое дыхание. Но она не шла туда. Ей не нужно было видеть, чтобы понимать, что происходит. Он сам, своими руками, уничтожал всё, что ещё оставалось от их общего дома, превращая его в разгромленное поле боя, на котором он был единственным, кто проигрывал. Она ждала финала этого унизительного спектакля, и её спокойствие было самым страшным оружием, которое у неё когда-либо было.
Наконец грохот в спальне стих. Он появился в дверях гостиной — взъерошенный, потный, с безумным блеском в глазах. Он окинул взглядом кухню. Его мозг, работающий теперь только в одном направлении, подсказал ему последнее возможное убежище. Он рванул туда. Открывал банки с крупами, высыпая гречку и рис прямо на стол, заглядывал в кастрюли, проверил даже морозилку, разбрасывая пакеты с замороженными овощами. Последним пал бастион книжного шкафа. Он грубо выдёргивал книги, тряс их, ломая корешки.
И вот всё было кончено. Квартира была разгромлена. Вещи, которые они вместе покупали, которые составляли их быт, теперь лежали на полу вперемешку с мусором. Он стоял посреди этого хаоса, тяжело дыша, как загнанный зверь. В его руках не было ничего. Ни одной купюры. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно. Он медленно повернулся и посмотрел на неё. В его взгляде больше не было упрямства или надежды. Только чистая, концентрированная, бессильная ненависть.
Он стоял посреди разгромленной квартиры, тяжело дыша, как загнанный зверь после долгой погони. В его руках не было ничего. Ни одной купюры. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно. Он медленно повернулся и посмотрел на неё. В его взгляде больше не было упрямства или надежды. Только чистая, концентрированная, бессильная ненависть. Она сидела всё в той же позе, в том же кресле, посреди этого рукотворного урагана, и была единственным островком нетронутого порядка.
— Довольна? — выдохнул он. Голос был хриплым, сорванным. — Наслаждаешься зрелищем? Смотри, во что ты превратила наш дом! Во что ты превратила меня!
Света медленно встала. Она не смотрела на хаос вокруг, её взгляд был прикован к его лицу. Она видела на нём всё: унижение, злобу, растерянность. Он ждал её реакции, ждал, что она сейчас взорвётся, начнёт кричать о разгроме, и тогда у него появится хоть какой-то повод для ответной агрессии, хоть какое-то оправдание. Но она оставалась спокойной. Это было спокойствие хирурга, который только что завершил сложную, но необходимую ампутацию.
— Это не я превратила, Егор. Это всё ты сделал сам, — её голос был тихим, но в оглушительной тишине квартиры он резал, как стекло. — Ты искал деньги. А нашёл только то, что ты из себя представляешь, когда у тебя отбирают чужие ресурсы.
Он сделал шаг к ней, его кулаки сжались.
— Ты… ты просто бездушная кукла! Счётная машинка! Ты никогда не была человеком! Тебе только деньги твои важны!
— Нет, — она покачала головой, и в этом движении было что-то окончательное, ставящее точку. — Мне важно моё спокойствие. А оно, как выяснилось, стоит денег. Пока ты тут всё крушил в поисках моей заначки, я решила твою проблему.
Он замер. В его глазах промелькнуло недоверие, смешанное с проблеском слабой, идиотской надежды. Может, она сжалилась? Может, нашла способ?
— Я позвонила Вадику, — буднично сообщила Света. Вадик был одним из тех самых «пацанов», самым главным в их компании, тем, кому Егор был должен больше всего. — У нас с ним состоялся очень конструктивный разговор. Я объяснила ему ситуацию. Что денег у тебя нет и не будет. Что продавать машину ты будешь долго и муторно. А им нужны деньги сейчас.
Она сделала паузу, давая ему осознать сказанное. Егор молчал, его лицо превращалось в каменную маску.
— Я предложила ему отличный вариант. Они забирают машину сегодня же. Прямо в счёт долга. И все претензии к тебе снимаются. Вадик был очень рад. Сказал, что это по-человечески, и что он не ожидал от меня такой порядочности. Он даже извинился, что они втянули в это «нормальную семью».
Каждое её слово было выверенным ударом. Она не просто решила его проблему за его спиной. Она сделала это, выставив его перед его же друзьями жалким, ненадёжным идиотом, за которого пришлось отдуваться умной и правильной жене. Она украла не только его машину. Она украла его лицо, его репутацию, его мужское эго. Она перекупила лояльность его стаи.
— Так что, — она закончила свой монолог и протянула к нему руку ладонью вверх, — ключи. И документы на машину. Они в синей папке, в ящике в прихожей. Давай сюда.
Он смотрел на её протянутую руку, как на змею. В этот момент он понял всё. Это был не просто конец их ссоры. Это был конец его самого в этой квартире, в этой жизни. Его обыграли. Не на эмоциях, не в крике, а тихо, расчётливо и унизительно. Он был пешкой, которую смахнули с доски.
Его плечи обмякли. Он сунул руку в карман джинсов, его пальцы нащупали холодный металл брелока. На мгновение он сжал его так, что ключ впился в ладонь. Затем, с каким-то дёрганным, судорожным движением, он вытащил руку и швырнул ключи на журнальный столик. Они со стуком ударились о лакированную поверхность и замерли. Звук был коротким, сухим и окончательным, как выстрел.
— В прихожей, — глухо повторил он, отворачиваясь.
Света молча взяла ключи со стола. Затем прошла мимо него в прихожую, не обращая внимания на разбросанные вещи. Она открыла ящик, достала синюю папку, проверила содержимое. Всё было на месте.
Она вернулась в комнату. Он всё так же стоял к ней спиной, глядя в окно на серый двор.
— Они приедут через час, — сказала она ему в спину. Её голос был абсолютно ровным. — Тебе лучше уйти до этого. Чтобы не позориться ещё больше.
Он не ответил. Он просто стоял и смотрел в никуда. Света убрала ключи и папку в свою сумку, застегнула молнию. Она окинула взглядом разгромленную квартиру, потом его неподвижную спину. В ней не было ни жалости, ни злорадства. Только пустота. Она сделала то, что должна была. Она отключила паразита от системы питания. И теперь он был просто бесполезным, застывшим на месте предметом в разрушенном им же мире…
