— И что, мы теперь будем есть эту бурду?
Голос Евгения, ровный и немного брезгливый, разрезал уютное шипение лука на сковороде. Алина не обернулась. Она продолжала методично помешивать зажарку деревянной лопаткой, словно не услышав вопроса.
Но её плечи едва заметно напряглись. На столе, рядом с пачкой дорогого итальянского ризотто, стояла простая стеклянная банка с абрикосовым вареньем. Крышку прикрывала клетчатая салфетка, перевязанная бечёвкой, а на боку банки неровным материнским почерком было выведено: «Доченьке. Август».
Евгений сидел за столом, отложив планшет. Он лениво постучал по банке ухоженным ногтем. Маникюр, который он делал каждую вторую субботу, резко контрастировал с грубоватым стеклом и домашней этикеткой.
— Алин, я серьёзно. Посмотри на это. Там же сахара больше, чем ягод. Это не варенье, это клейстер какой-то. Мама твоя вообще знает, что существуют пектин и современные рецепты? Или у вас там в деревне до сих пор по заветам прабабушек всё варят?
— Женя, это мамино варенье, — тихо ответила она, не поворачивая головы. — Она старалась. Прислала нам.
— Вот именно, что старалась, — он хмыкнул. — У них там любое «старание» превращается в подвиг. Картошку выкопали — подвиг. Забор поправили — трудовая доблесть. Банку варенья закатали — можно медаль давать. Я просто констатирую факт: это продукт, который не соответствует никаким стандартам. Ни вкусовым, ни эстетическим. Поставь его рядом с джемом из «Азбуки вкуса». Стыдно же.
Алина выключила конфорку. Она медленно повернулась и оперлась бедром о столешницу. Её взгляд был усталым. Она слышала это уже сотни раз в разных вариациях. Про отцовские сапоги, которые тот не снял в прихожей.
Про материнские огурцы, которые были «слишком кривыми». Про их говор, привычки, про весь их простой и понятный мир, который её муж, городской интеллектуал во втором поколении, воспринимал как личное оскорбление своему тонкому вкусу.
— Моим родителям было бы приятно, если бы ты просто сказал «спасибо», — произнесла она, тщательно подбирая слова. — Им не нужна твоя экспертная оценка.
— А мне было бы приятно, если бы мой тесть, звоня мне, не начинал разговор с обсуждения цен на комбикорм, — парировал Евгений, откидываясь на спинку стула. — Мы живём в двадцать первом веке. У нас ипотека в элитном комплексе, две машины, мы ужинаем в ресторанах.
А они звонят, чтобы рассказать, как у них поросёнок опоросился. Алина, пойми, это не снобизм. Это просто разные вселенные. Я не могу и не хочу делать вид, что мне интересен их колхоз.
В этот самый момент, словно по злому умыслу судьбы, на кухонном столе завибрировал её телефон. На экране высветилось: «Папа». Алина вздохнула и провела пальцем по экрану.
— Да, пап, привет.
— Привет, дочка! Не отвлекаю? — раздался в трубке бодрый, чуть глуховатый голос отца. — Я тут по делу на секунду. Помнишь, я тебе про веранду говорил? Решил всё-таки до морозов утеплить. Вот думаю, какой лучше материал взять…
Евгений, услышав слово «веранда», закатил глаза с таким выражением вселенской скуки, будто его заставляли слушать лекцию о размножении инфузорий. Он демонстративно громко вздохнул. Алина отвернулась, пытаясь уйти с телефоном в коридор, но он встал и преградил ей дорогу.
— Дай сюда, — коротко бросил он.
— Женя, не надо, я сама…
— Дай, я сказал. Я решу этот вопрос за десять секунд.
Он не вырвал телефон. Он просто взял его из её руки — властно, уверенно, как вещь, на которую имеет полное право. Алина замерла, глядя, как он подносит трубку к уху.
— Павел Сергеевич, добрый вечер, — начал он ледяным, подчёркнуто вежливым тоном, от которого по спине у Алины пробежал холодок. — Это Евгений. У меня к вам большая просьба. Давайте вы свои строительные проблемы будете решать без нас. Мы в городе живём, нам ваши веранды и сараи до лампочки. Всего доброго.
Он нажал отбой и с лёгким стуком положил телефон на стол. Потом посмотрел на Алину с видом человека, который только что навёл порядок и ждёт благодарности.
— Вот и всё. Проблема решена. Не нужно было тянуть кота за хвост.
Алина молчала. Она смотрела на него, но видела не своего мужа. Она видела чужого, высокомерного мужчину с холодными глазами. И в её собственном взгляде в этот момент что-то безвозвратно умерло. Последняя капля тепла, последнее желание что-то объяснять и оправдывать. Всё исчезло, оставив после себя только твёрдый, холодный кристалл ярости.
Евгений ждал. Он ожидал криков, упрёков, может быть, даже слёз — привычной и понятной женской реакции, которую можно было бы проигнорировать или подавить встречной агрессией. Но Алина молчала. Она взяла со стола свой телефон, который он только что бросил, и аккуратно протёрла экран краем домашней футболки. Её движения были медленными, почти ритуальными. И это спокойствие было страшнее любого скандала.
Наконец она подняла на него глаза. Взгляд был прямой, ясный и абсолютно холодный.
— Ты считаешь, что имеешь право оскорблять моих родителей, потому что они живут в деревне? Значит, на юбилей к твоим «интеллигентным» родителям я не пойду!
Слово «интеллигентным» она выделила едва заметной, ядовитой интонацией. Это был не вопрос и не угроза. Это был факт. Новый закон их совместной вселенной, который она только что ратифицировала в одностороннем порядке.
Евгений на мгновение опешил. Он не был готов к такому отпору — спокойному, взвешенному и окончательному. Его мир, в котором он всегда был прав, дал трещину. И он ответил так, как всегда отвечал, когда чувствовал, что теряет контроль, — гневом.
— Что?! Да ты в своём уме? Ты сейчас поставила на одну доску моих родителей и своих? Мой отец — профессор, доктор наук. Моя мать — искусствовед с двумя высшими образованиями. Они уважаемые, интеллигентные люди! А ты из-за какого-то дурацкого сарая, который твой отец собрался утеплять, отказываешься ехать на юбилей к матери? Это неуважение! Это плевок в лицо всей моей семье!
Он ходил по кухне, от стены к стене, жестикулируя, его лицо покраснело. Он выплёскивал слова, как кипяток из чайника, пытаясь ошпарить её, заставить почувствовать себя виноватой, неблагодарной, мелочной.
— Ты должна быть им благодарна! Они приняли тебя, простую девочку из провинции. Они никогда словом тебя не обидели, всегда были с тобой подчёркнуто вежливы. И вот твоя благодарность? Устроить мне бойкот из-за того, что я не хочу выслушивать советы по хозяйству от человека, который дальше своего огорода ничего в жизни не видел?
Алина продолжала стоять, прислонившись к столешнице. Она не вступала в перепалку, не пыталась защищаться. Она просто смотрела на него, и в её взгляде читалось что-то похожее на брезгливое любопытство исследователя, изучающего повадки неприятного, но предсказуемого насекомого. Её молчание подливало масла в огонь. Он не мог пробить эту броню, и это бесило его ещё больше.
Так прошла неделя. Квартира превратилась в нейтральную территорию, разделённую невидимыми границами. Они не разговаривали. Спали на разных краях огромной кровати, стараясь случайно не соприкоснуться. Ели в разное время. Он демонстративно заказывал еду из дорогих ресторанов, она готовила себе гречку и куриную грудку. Воздух в их доме стал плотным и тяжёлым, его можно было резать ножом.
В субботу утром Евгений начал собираться. Он достал из шкафа свой лучший костюм тёмно-синего цвета, белоснежную рубашку, дорогие запонки. Он одевался медленно, с вызовом, словно каждый элемент его гардероба был аргументом в их затянувшемся споре. Он был уверен, что она сломается. Что в последний момент в ней проснётся «женская мудрость» или страх перед окончательным разрывом, и она пойдёт собираться.
Закончив, он прошёл в гостиную. Алина сидела на диване. На ней были мягкие домашние брюки и старая, выцветшая футболка. Она читала книгу, поджав под себя ноги. На журнальном столике стояла чашка с остывшим чаем. Она даже не подняла головы, когда он вошёл.
Евгений остановился посреди комнаты. Запах его дорогого парфюма смешался с запахом пыльных книжных страниц. Он ждал. Тиканье настенных часов отсчитывало секунды его унижения. Наконец он не выдержал.
— Ты не едешь? — его голос был хриплым от сдерживаемой ярости.
Алина медленно опустила книгу, положила в неё закладку. Она подняла на него совершенно спокойный, отстранённый взгляд, будто видела его впервые.
— Нет, — просто ответила она. А потом, после небольшой паузы, добавила с лёгкой, едва уловимой усмешкой: — Я не хочу находиться в обществе твоих интеллигентных и воспитанных родителей. Боюсь, мои деревенские манеры их оскорбят. Поезжай один.
Его лицо на мгновение застыло, превратившись в маску недоумения. Он ожидал чего угодно — продолжения спора, обвинений, торга, — но не этого простого, односложного отказа, произнесённого с полным безразличием.
Её спокойствие было вызовом. Оно обесценивало его дорогой костюм, его статус, сам повод, ради которого он так тщательно готовился. Он был главнокомандующим, отдающим приказ, а она — рядовым, который не просто отказался его выполнять, а сделал вид, что не заметил ни самого командующего, ни его приказа.
— Ты сейчас шутишь, да? — он сделал шаг к ней, его голос стал ниже и глуше. — Алина, это не обсуждается. Ты моя жена. И ты едешь со мной. Встала.
Она даже не моргнула. Перевернула страницу в книге. Этот жест — спокойный, будничный, абсолютно неуместный в накалённой до предела атмосфере — стал последней искрой. Евгений пересёк комнату в два широких шага. Он не замахнулся, не ударил. Он сделал нечто иное, что-то более унизительное. Он наклонился и с силой вырвал книгу из её рук, отшвырнув её на ковёр.
А затем схватил её за запястье. Его пальцы были как стальной обруч. Он дёрнул её на себя, заставляя подняться с дивана.
— Я сказал, ты едешь со мной.
И в этот момент Алина сделала то, чего он не ожидал. Она не стала вырываться, кричать или сопротивляться. Она просто обмякла. Её тело стало податливым и тяжёлым, как у тряпичной куклы. Она не упиралась, но и не помогала. Он тащил её к выходу, а она просто позволяла ему это делать, её ноги волочились по паркету. Это пассивное сопротивление выводило из себя куда больше, чем открытая борьба. Он не просто вёл жену — он тащил мёртвый груз, живое воплощение её несогласия.
В прихожей он практически втолкнул её на банкетку. Не отпуская её руки, другой он рывком распахнул шкаф. Схватил первое, что попалось под руку, — её осеннее пальто. Он не помогал ей одеться, он её упаковывал. Грубо просунул её одну руку в рукав, потом другую. Она не сопротивлялась, позволяя ему манипулировать своим телом. Он наклонился, нашёл её туфли, которые стояли у стены, и почти силой натянул их на её ноги. Затем схватил с полки её сумку, сунул ей в свободную руку и, дёрнув за локоть, поволок к входной двери. Весь процесс занял не больше минуты и походил на лихорадочную подготовку багажа к отправке.
В машине воцарилось молчание. Но это было не то гнетущее молчание, которое стояло в их квартире всю неделю. Это было нечто новое. Оно было плотным, заряженным, как воздух перед грозой. Евгений вцепился в руль, его костяшки побелели. Он вёл машину резко, срываясь на светофорах, обгоняя других. Он то и дело бросал на Алину короткие, злые взгляды. Она сидела прямо, глядя перед собой в лобовое стекло. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Ни обиды, ни страха, ни злости. Пустота.
Он не выдержал первым.
— Ты хоть понимаешь, что ты творишь? — прорычал он, не отрывая взгляда от дороги. — Ты хочешь опозорить меня перед родителями? Перед их гостями? Чего ты добиваешься?
Она не ответила. Даже не повернула головы. Она просто продолжала смотреть на убегающую вдаль дорогу, словно его не было рядом.
— Алина, я с тобой разговариваю! — он ударил ладонью по рулю. — Когда мы приедем, ты возьмёшь себя в руки. Будешь улыбаться. Будешь вежливой. Ты меня поняла?
Молчание. Её профиль в свете уличных фонарей был похож на высеченный из камня. Он понял, что проиграл. Он мог привезти её тело, но её воля осталась там, в квартире, на диване с брошенной книгой. Он мог заставить её присутствовать, но не мог заставить её участвовать.
Они свернули на тихую, усаженную вековыми соснами улицу элитного посёлка. Показался большой, ярко освещённый дом его родителей. Из окон лилась музыка, на подъездной дорожке стояли дорогие машины. Праздник был в самом разгаре. Евгений медленно затормозил у ворот, заглушил двигатель. В наступившей тишине он повернулся к ней, чтобы отдать последнее приказание, последнюю инструкцию.
И тут Алина впервые за всю дорогу пошевелилась. Она медленно повернула к нему голову. И улыбнулась. Это не была улыбка прощения или примирения. Это была холодная, острая, как осколок стекла, улыбка. В её глазах не было ни капли тепла, только тёмный, хищный блеск предвкушения. Эта улыбка не обещала мира. Она обещала войну. Идеально спланированную и беспощадную.
Её улыбка погасла, как только они вышли из машины. Войдя в дом, Алина преобразилась. Она словно надела невидимую маску идеальной невестки. Она легко скинула пальто на руки подскочившему Евгению, с очаровательной улыбкой поприветствовала его родителей, приняла из рук свекрови бокал шампанского. Она двигалась по гостиной плавно и уверенно, её голос звучал мягко и мелодично. Она обменивалась любезностями с гостями, смеялась их шуткам, восхищалась интерьером.
Евгений, наблюдая за ней, невольно расслабил плечи. Буря миновала. Он победил. Его жёсткость принесла плоды. Она поняла, кто в доме хозяин, и решила не усугублять. Он даже почувствовал укол гордости: вот, посмотрите, какая у меня красивая, воспитанная жена. Она умеет себя вести в приличном обществе. Он подошёл к ней, приобнял за талию. Она не отстранилась, лишь бросила на него короткий, непроницаемый взгляд и тут же снова улыбнулась седому профессору, рассказывавшему ей о последней научной конференции в Цюрихе.
Праздник шёл своим чередом. Гости — сплошь университетская профессура, врачи, деятели искусства — вели неспешные беседы о высоком, пили дорогое вино и наслаждались изысканными закусками. В центре всего этого великолепия сияла мать Евгения, юбилярша. Когда подали горячее, она встала, чтобы произнести речь. Она говорила о нерушимости семейных уз, о важности традиций, о том, как она счастлива видеть за этим столом своих близких, и особенно своего сына с его прекрасной женой Алиной. Закончив, она смахнула воображаемую слезинку и подняла бокал.
Гости зааплодировали. И в этот момент, когда шум аплодисментов начал стихать, раздался чистый и ясный голос Алины.
— Простите, можно мне тоже сказать пару слов? Я бы хотела произнести тост за мою дорогую свекровь.
Все взгляды обратились к ней. Евгений напрягся, но её лицо выражало лишь искреннее восхищение. Он ободряюще кивнул ей. Алина медленно поднялась, держа в руке бокал с вином. Она обвела всех собравшихся тёплым, открытым взглядом.
— Дорогая Анна Викторовна! — начала она звонко. — Глядя на вашу семью, на ваших друзей, на этот прекрасный дом, я понимаю, как мне повезло. Я ведь выросла в совершенно другом мире. В простом мире, где люди радуются урожаю, а не выходу новой монографии. И я хочу поблагодарить вас. Спасибо, что воспитали такого сына. Женя так многому меня научил.
Она сделала паузу, её взгляд нашёл окаменевшего мужа.
— Например, он научил меня разбираться в людях. Он помог мне понять, что мои родители — простые колхозники. Именно так он их называет. Кол-хоз-ни-ки. — Она произнесла это слово по слогам, смакуя каждую букву. В зале стало заметно тише. — Он научил меня, что их деревенские дела не должны беспокоить таких занятых и важных городских людей, как мы. Буквально на днях мой отец позвонил посоветоваться, а Женя… мой чуткий Женя, взял трубку и очень интеллигентно объяснил тестю, чтобы тот больше не лез со своими сараями в нашу жизнь.
Мёртвая тишина упала на стол. Было слышно, как гудит холодильник на кухне. Лица гостей превратились в неподвижные маски. Родители Евгения сидели с багровыми лицами, глядя в свои тарелки.
Алина же, казалось, ничего не замечала. Она улыбалась своей самой светлой улыбкой.
— И за это, Анна Викторовна, я вам особенно благодарна. Вы воспитали не высокомерного сноба, а человека с тонкой душевной организацией. Человека, который так уважает старших… особенно если они из деревни. Поэтому я хочу поднять этот бокал. Давайте выпьем за то, чтобы мои простые деревенские родители никогда не узнали, какое интеллигентное и воспитанное у них теперь родство! За вас!
Она залпом осушила свой бокал до дна. Затем с лёгким стуком поставила его на белоснежную скатерть. Спокойно, без единого лишнего движения, взяла со стула свою сумку, окинула застывших гостей последним холодным взглядом и, не удостоив мужа даже поворотом головы, пошла к выходу. Её шаги гулко отдавались в оглушительной тишине разрушенного праздника.
На следующий день Евгений подал на развод. Но это уже не имело никакого значения. Война была окончена, и в ней не осталось победителей. Только выжженная земля…
