Я стояла у окна кухни, смотрела на мокрые от дождя деревья во дворе и вспоминала мамины руки. Как она перебирала землю в горшках с геранью, как аккуратно поливала каждый цветок… А теперь её не было уже три месяца.
– Лариса, мы должны поговорить, – голос Виктора за спиной заставил меня вздрогнуть.
Я обернулась. Муж сидел за столом, нервно теребя ручку. Взгляд у него был какой-то… виноватый? Или просто усталый. За двадцать лет брака я научилась различать его настроения по глазам.
– О чём? – спросила я, хотя по его лицу уже понимала: разговор будет неприятным.
– О даче. О маминой даче.
Мамина дача. Небольшой домик в пятидесяти километрах от города, которую она получила ещё в семидесятых и всю жизнь приводила в порядок. Каждую весну красила забор, сажала цветы, возилась с грядками. Дача была её гордостью, её маленьким миром, где она была по-настоящему счастлива.
И теперь эта дача досталась мне.
– Что с ней? – я села напротив Виктора, чувствуя, как в груди что-то сжимается.
Он помолчал, потом вздохнул:
– Моя мама… она совсем одна после папиной смерти. Пенсия копеечная, коммунальные растут. А тут такая возможность…
– Какая возможность? – голос мой стал тише.
– Ну, дача же пустует. А маме нужно где-то жить. Я думаю, мы могли бы…
– Стой, – перебила я его. – Стой. Ты о чём говоришь?
Виктор сглотнул, избегая моего взгляда:
– Ларис, ну подумай сама. Мама старая, больная. Ей нужна помощь. А дача всё равно простаивает…
– Дача не простаивает! – вскрикнула я, вскакивая со стула. – Я каждые выходные туда езжу! Я там убираюсь, сажаю цветы, как мама учила!
– Но это же не практично…
– ПРАКТИЧНО?! – я почувствовала, как щёки горят. – Ты мне говоришь о практичности? О доме моей матери?
Виктор поднял руки, пытаясь меня успокоить:
– Лариса, пожалуйста, не кричи. Давай обсудим это спокойно. Я же не говорю подарить. Мы можем оформить договор аренды, символическую плату…
– Ты считаешь, – я смотрела на него, не веря своим ушам, – что я должна просто так уступить имущество твоей семье?
Эти слова повисли в воздухе как удар. Виктор замолчал, а я чувствовала, как внутри всё переворачивается. Двадцать лет. Двадцать лет я жила в этом доме, растила его детей от первого брака наравне со своими, слушалась его мать, которая никогда не считала меня достойной своего сына.
– Это не так, – наконец произнёс он. – Я просто думаю… ну, мы же семья. А семья должна помогать друг другу.
– Семья? – я засмеялась, но смех получился горьким. – А когда твоя мама говорила, что я «не из той семьи» и не умею вести хозяйство, мы тоже были семьёй?
– Лара…
– А когда она при всех сказала, что мои дети от первого брака «чужая кровь» для вашего рода, мы тоже были семьёй?
Виктор покраснел. Он помнил тот день, помнил, как я тогда плакала и как он не заступился за меня.
– Мама просто… она старой закалки, ей трудно принимать чужих людей…
– ЧУЖИХ?! – я схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. – Двадцать лет, Виктор! Двадцать лет я стараюсь стать своей в твоей семье! А теперь ты хочешь, чтобы я отдала единственное, что у меня осталось от мамы?
Слёзы потекли по щекам, но я не вытирала их. Пусть видит. Пусть видит, что творит со мной.
– Лариса, ну пожалуйста… – голос у него стал просящим. – Это же временно. Мама недолго проживёт, а потом дача вернётся к нам…
Я смотрела на него и не узнавала. Этот человек, с которым я прожила половину жизни, этот человек, который клялся мне в любви, предлагал мне ждать смерти его матери, чтобы вернуть мою собственность?
– Уходи, – тихо сказала я.
– Что?
– Уходи из кухни. Мне нужно подумать.
Он постоял ещё немного, потом вздохнул и вышел. А я осталась одна со своими мыслями и болью в груди.
На следующий день я поехала на дачу. Ключи дрожали в руках, когда я открывала калитку. Участок встретил меня запахом сирени и свежескошенной травы. Мама всегда следила, чтобы трава была аккуратно подстрижена.
Я прошла к дому, открыла дверь. Внутри всё было так, как мама оставила. Её тапочки у порога, фартук на крючке, на столе – наполовину разгаданный кроссворд. Сердце сжалось так сильно, что я прижала ладонь к груди.
– Мамочка, – прошептала я в пустоту. – Что мне делать?
Но мама не ответила. Зато в тишине дома я вдруг услышала свои собственные мысли. Впервые за много лет – свои, а не те, которые мне навязывали.
Я устала. Устала быть удобной, покладистой, всегда уступающей. Устала доказывать, что достойна любви. Устала жить чужими потребностями.
Села в мамино кресло-качалку на веранде и стала качаться. Так мама делала, когда нужно было принять важное решение. «Качайся, доченька, – говорила она мне в детстве. – Движение помогает мыслям прояснится.»
И мысли действительно прояснились.
Я вспомнила, как в первый год замужества отдала Виктору свои сбережения на ремонт его квартиры. Как отказалась от поездки к подруге в Питер, потому что его маме нужно было к врачу. Как не купила себе зимнее пальто, потому что его дочке понадобились деньги на институт.
Сколько раз я говорила себе: «Это же семья. В семье так принято.»
А когда в последний раз кто-то пожертвовал чем-то ради меня?
Телефон зазвонил. Виктор.
– Алло, – ответила я, не отрываясь от качания.
– Лара, ну как дела? Ты успокоилась?
– Да, Виктор. Я очень успокоилась.
– И что решила?
– Решила, что не отдам дачу.
Пауза. Потом его голос, раздражённый:
– Лариса, это же эгоизм…
– Нет, – перебила я его. – Это справедливость. И знаешь что? Я впервые в жизни не чувствую себя виноватой за то, что поступаю справедливо.
– Но мама…
– Твоя мама всю жизнь считала меня недостойной вашей семьи. И вдруг моя собственность ей понадобилась? Как удобно.
– Лара, ну нельзя же так…
– А как можно? – голос мой стал твёрже. – Объясни мне, как можно? Двадцать лет я живу по вашим правилам, а вы хоть раз жили по моим?
Он замолчал. Наверное, впервые задумался над этим вопросом.
– Я буду ночевать здесь, – сказала я. – Мне нужно время подумать.
И отключила телефон.
Следующие дни я провела на даче. Убиралась, сажала цветы, которые мама не успела посадить этой весной. Работа помогала думать.
Каждый вечер звонил Виктор. Сначала уговаривал, потом злился, потом снова уговаривал. А я качалась в мамином кресле и с каждым днём всё яснее понимала: я не обязана жертвовать собой.
Не обязана быть удобной.
Не обязана всем.
На четвёртый день приехала моя подруга Света. Мы познакомились в декрете, когда наши старшие дети были малышами, и вот уже пятнадцать лет дружим семьями.
– Лар, ты что, совсем с ума сошла? – сказала она, садясь рядом со мной на веранде. – Виктор же с катушек слетел. Говорит, ты его предаёшь.
Я посмотрела на неё:
– А ты как считаешь?
Света помолчала, потом вздохнула:
– Знаешь… помню, когда у меня мама умерла, Серёжина мать тоже предложила продать мамину квартиру и купить им дачу получше. Типа, всё равно пустует.
– И что ты ответила?
– Послала куда подальше, – усмехнулась Света. – Сказала: хочешь дачу – работай и покупай. А мамину квартиру я сдаю и на эти деньги детям на образование коплю.
– И как Серёжа отреагировал?
– Сначала обиделся. Потом подумал и сказал, что я права. Знаешь, Лар, мужики они… они иногда не понимают границ. Им кажется, что если мы их любим, то должны всем делиться.
Я кивнула. Это было очень точно сказано.
– А знаешь, что мне ещё Серёжа тогда сказал? – продолжала Света. – «Оказывается, у тебя есть характер. А я думал, ты просто добренькая.»
Мы рассмеялись. Но в этом смехе была горечь.
– Лар, а ты подумала, что делать дальше? – спросила подруга.
– Думаю каждый день, – ответила я. – И знаешь, к чему пришла? Дачу я не отдам. Но и развода не хочу. Хочу, чтобы Виктор понял: у меня тоже есть границы.
Света кивнула:
– Правильно. Иногда мужчинам полезно узнать, что мы не бесконечный ресурс.
В субботу приехал Виктор. Я услышала звук машины и выглянула в окно. Он шёл к дому медленно, как будто не знал, что сказать.
– Привет, – поздоровался он, заходя на веранду.
– Привет.
Он сел в соседнее кресло, посмотрел на сад:
– Ты цветы посадила?
– Мамины любимые петунии.
– Красиво.
Мы помолчали. Потом он сказал:
– Лара, мама совсем извелась. Говорит, что ты её ненавидишь.
– Я её не ненавижу, Виктор. Я просто не хочу больше подстраиваться под чужие желания в ущерб своим.
– Но ведь можно было обсудить…
– Что обсудить? – я повернулась к нему. – Как я должна отдать свою собственность? Или сколько я должна за это получить благодарности?
Он покраснел:
– Ну не так же…
– А как? Объясни мне. Когда ты принимал решение купить новую машину, ты со мной советовался?
– Советовался…
– Нет, Виктор. Ты сообщил мне, что покупаешь, и всё. А когда твоя мама решила переехать к нам на две недели «отдохнуть», меня кто-то спрашивал?
Он молчал.
– А когда ты дал Павлику денег на мотоцикл, не посоветовавшись со мной, это было нормально?
Павлик – его сын от первого брака. Я его растила с пяти лет, а он до сих пор называл меня по имени, не мамой.
– Это другое дело…
– Чем другое? – я встала и подошла к перилам веранды. – Тем, что тогда тратились мои деньги тоже, а решение принимал только ты?
Виктор встал следом:
– Лара, ну что ты копаешь в прошлом? Мы же о другом говорим.
– Нет, – я обернулась к нему. – Мы говорим именно об этом. О том, что двадцать лет я жила по правилам, которые устанавливаете вы с твоей мамой. О том, что мои интересы всегда были на последнем месте.
– Это неправда…
– Правда, Виктор. И знаешь, что самое печальное? Я так к этому привыкла, что даже не возмущалась. Думала: «Ну что я, хуже других что ли? Все жёны жертвуют ради семьи.»
Глаза у него стали растерянными. Наверное, он действительно не понимал, о чём я говорю.
– Но ведь я никогда не заставлял тебя жертвовать…
– Не заставлял, – согласилась я. – Ты просто принимал мои жертвы как должное. И твоя мама тоже.
Он сел обратно в кресло, потёр лицо руками:
– Лара, ну что ты хочешь? Чтобы я сказал маме, что ты отказалась её поддержать?
– Хочу, чтобы ты сказал маме, что у твоей жены есть своё мнение и свои границы, – ответила я. – И что ты это мнение уважаешь.
– А если она обидится?
– А если обижусь я?
Он посмотрел на меня удивлённо, как будто эта мысль ему в голову не приходила.
– Ты же не обижаешься…
– Обижаюсь, Виктор. Очень сильно. Просто молчу об этом.
Мы снова замолчали. Солнце садилось, и сад наполнялся вечерними тенями. Где-то пел соловей – мама говорила, что это хороший знак.
– А что, если мы найдём маме квартиру поближе к нам? – наконец сказал Виктор. – Я могу взять кредит…
Я посмотрела на него с удивлением. Неужели он начинает понимать?
– Это будет честно, – согласилась я.
– Только дорого…
– Зато справедливо.
Он кивнул, но я видела, что мысль о кредите его не радует.
– Знаешь, Лара, – сказал он через минуту, – а может, мне поговорить с мамой? Объяснить, что дача для тебя важна?
– Можешь попробовать, – ответила я. – Только не жди, что она поймёт сразу.
– Да уж, – вздохнул он. – Мама у меня тяжёлый человек.
Это было первый раз за двадцать лет, когда он это признал.
Виктор уехал, пообещав подумать над моими словами. А я осталась на даче ещё на неделю. Каждый день что-то делала по хозяйству, и с каждым днём чувствовала себя всё более… свободной.
Да, именно свободной. Впервые за много лет я делала то, что хотела сама, а не то, что от меня ожидали.
Покрасила забор в тот цвет, который нравился мне, а не который «практичнее». Посадила розы там, где мама всегда хотела их посадить, но не решалась. Купила новые занавески для веранды – яркие, весёлые, совсем не такие, какие одобрила бы свекровь.
И знаете что? Мир не рухнул от того, что я поступила по-своему.
В среду позвонила моя дочка Катя. Ей двадцать пять, она работает дизайнером и живёт отдельно.
– Мам, папа сказал, что вы поссорились из-за дачи, – сказала она. – Это правда?
– Не поссорились, доченька. Просто выясняем отношения.
– А из-за чего именно?
Я рассказала ей. Катя выслушала молча, а потом сказала:
– Мам, а ты знаешь, что я уже давно хотела тебе сказать?
– Что?
– Что ты слишком много себе позволяешь не позволять.
– То есть?
– Ну вот помнишь, когда я хотела поехать учиться в Москву, а бабушка Вера сказала, что это глупость, и деньги лучше потратить на свадьбу Павлику?
Я помнила. Катя тогда очень расстроилась.
– Так вот, – продолжала дочка, – ты тогда согласилась с бабушкой. А я думала: почему мама не заступается за меня?
У меня сжалось сердце:
– Катюш, я думала, что в семье нужно идти на компромиссы…
– Мам, компромисс – это когда все чем-то жертвуют. А у нас жертвуешь только ты. И знаешь что? Мне это не нравилось. Я хотела, чтобы моя мама была сильной.
Слёзы потекли по щекам. Оказывается, я думала, что учу детей быть добрыми и уступчивыми, а на самом деле показывала им, что можно не уважать себя.
– Катя, прости меня…
– Мам, не извиняйся. Просто… не отдавай дачу. Пожалуйста. Это же память о бабушке Лене. И потом, ты имеешь право на своё пространство.
После разговора с дочкой я окончательно поняла: я поступаю правильно.
В пятницу неожиданно приехала свекровь. Вера Петровна появилась на пороге как гроза – в чёрном платке, с суровым лицом.
– Ну что, Лариса Михайловна, – сказала она, даже не поздоровавшись, – довыпендривалась?
Я вздохнула и пригласила её войти:
– Здравствуйте, Вера Петровна. Проходите, чаю выпьем.
– Не нужен мне твой чай, – она села на край стула, как будто боялась запачкаться. – Я по делу приехала.
– Слушаю.
– Виктор сказал, что ты отказываешься помочь семье. Что ты, совсем совесть потеряла?
Я села напротив неё и сложила руки на коленях. Раньше от её тона у меня тряслись руки. Сейчас – нет.
– Вера Петровна, давайте говорить честно, – сказала я спокойно. – За двадцать лет нашего знакомства вы ни разу не назвали меня семьёй. Я для вас всегда была чужой. А теперь, когда вам что-то от меня нужно, я вдруг стала семьёй?
Она покраснела:
– Ты что, с ума сошла? Как ты смеешь…
– Смею, – перебила я её. – Впервые за двадцать лет смею сказать правду. Вы никогда меня не принимали. Говорили при всех, что я «не пара» вашему сыну. Критиковали, как я готовлю, убираюсь, воспитываю детей.
– Я хотела, чтобы ты стала лучше…
– Нет, – покачала я головой. – Вы хотели, чтобы я была удобной. Чтобы молчала и делала то, что вы считаете правильным.
Вера Петровна встала:
– Да как ты смеешь! Я тебе как мать!
– Мать? – я тоже встала. – Мать не говорит невестке, что её дети от первого брака «чужая кровь». Мать не учит сына не считаться с мнением жены.
– Я никого не учила…
– Учили, Вера Петровна. Каждый раз, когда Виктор принимал решения, касающиеся нашей семьи, не спросив меня, а вы это одобряли – вы его учили.
Она стояла с открытым ртом. Наверное, никто никогда не говорил ей таких вещей.
– А теперь, – продолжала я, – когда вам нужна помощь, вы вспомнили, что я часть семьи. Только семья работает в обе стороны, Вера Петровна.
– Значит, ты не поможешь старому человеку? – голос у неё стал жалобным.
– Я не сказала, что не помогу, – ответила я. – Я сказала, что не отдам дачу. Это разные вещи.
Она посмотрела на меня с недоумением:
– А в чём разница?
– Разница в том, что помочь можно по-разному. Виктор может взять кредит и купить вам квартиру. Мы можем помогать вам деньгами. Но дача остаётся у меня.
– Но зачем она тебе? – не понимала свекровь. – Ты же почти не приезжаешь…
– Приезжаю, – возразила я. – Каждые выходные. И планирую приезжать чаще. Хочу привезти сюда внуков, научить их садоводству, как меня мама учила.
Вера Петровна помолчала, потом сказала тише:
– А я что, должна в старости кредиты на сына вешать?
В её голосе впервые послышалась не агрессия, а растерянность. И мне стало её жалко.
– Вера Петровна, – сказала я мягче, – а вы когда-нибудь думали о том, что я чувствую? Когда вы говорите, что я недостойна вашего сына? Когда вы критикуете меня при детях?
Она опустила глаза:
– Я просто… я хотела, чтобы в семье всё было хорошо…
– А по-вашему, хорошо – это когда я молчу и соглашаюсь?
Она не ответила.
– Знаете, – продолжила я, – я не злая. И вам помочь готова. Но не ценой своего самоуважения.
Свекровь ушла молча. А я поняла, что впервые за двадцать лет сказала ей всё, что думаю.
В воскресенье приехал Виктор с детьми. Катя, Павлик и младший Данилка. Мы устроили шашлыки на даче, и впервые за долгое время я чувствовала себя легко и свободно.
Данилка, которому десять лет, носился по участку и восхищался цветами:
– Мам, а можно я здесь палатку поставлю? А костёр разведём? А рыбу ловить будем?
– Конечно, сынок, – смеялась я. – Всё будем делать.
Катя помогала мне готовить салат:
– Мам, ты изменилась, – сказала она тихо.
– В хорошую сторону?
– В очень хорошую. Ты стала… настоящей.
Павлик, которому уже двадцать восемь, подошёл ко мне перед отъездом:
– Лариса Михайловна, – сказал он. – Я хотел извиниться.
– За что, Павлик?
– За то, что никогда не благодарил вас. За то, что вы меня растили. Заботились. А я… я думал, что это само собой разумеется.
У меня перехватило дыхание. Павлик ни разу за двадцать три года не говорил мне ничего подобного.
– Павлик…
– Подождите, – он поднял руку. – Дайте договорить. Папа рассказал, что бабушка хочет дачу. И я понял… я понял, что мы все привыкли, что вы всегда уступаете. А это неправильно.
Слёзы подступили к горлу.
– Вы имеете право на своё мнение, – продолжал он. – И на свою собственность. И я это поддерживаю.
– Спасибо, сынок, – прошептала я.
Он неловко обнял меня. Впервые в жизни.
Когда дети уехали, мы с Виктором остались одни. Сидели на веранде, пили чай и молчали.
– Лара, – наконец сказал он, – я много думал на этой неделе.
– И к каким выводам пришёл?
– К тому, что ты права. Я действительно не считался с твоим мнением. Думал, что если ты не возражаешь вслух, значит, согласна.
– А я думала, что если буду возражать, то стану плохой женой, – призналась я.
– Получается, мы оба ошибались, – закончил он.
Я кивнула:
– Виктор, я не хочу разрушить нашу семью. Но и жить как раньше больше не могу.
– А как ты хочешь жить?
– Хочу, чтобы меня слышали. Чтобы моё мнение что-то значило. Чтобы я не чувствовала себя виноватой каждый раз, когда поступаю так, как считаю правильным.
Он долго молчал, смотрел на сад, где в сумерках светились белые цветы жасмина.
– Знаешь, – сказал он наконец, – мама сегодня мне кое-что призналась.
– Что?
– Что всегда боялась тебя полюбить.
Я удивлённо посмотрела на него:
– Боялась полюбить?
– Ага. Говорит, что после развода с отцом не хотела привязываться к новым людям в семье. Боялась, что ты уйдёшь, и ей снова будет больно.
– И поэтому держала дистанцию?
– Поэтому критиковала и отталкивала. Странная логика, да?
Я вздохнула. Вера Петровна тоже, оказывается, защищалась. По-своему, неумело, но защищалась.
– А ещё она сказала, что завидовала тебе, – продолжил Виктор.
– Мне? За что?
– За то, что ты молодая, красивая, что у тебя дети слушаются, что ты умеешь создавать уют. Говорит, чувствовала себя рядом с тобой старой и ненужной.
Слёзы подступили к глазам. Сколько лет мы потратили на непонимание…
– Виктор, а что будет дальше?
– Дальше… – он повернулся ко мне. – Дальше я поговорю с мамой. Объясню, что дачу ты не отдашь, и это справедливо. А ей мы поможем по-другому.
– Как?
– Продам машину, возьму кредит. Куплю ей однокомнатную квартиру рядом с нами. Так будет честно.
Я посмотрела на него с удивлением. Машина была его гордостью.
– Ты уверен?
– Уверен. И знаешь что ещё? Хватит с меня решать за нас обоих. Дальше все важные вопросы будем обсуждать вместе.
– А если твоя мама будет против?
– А мама пусть привыкает. Мне сорок семь лет, пора самому решать, как жить.
Мы обнялись. И я почувствовала, что это объятие другое – не жалостливое, не примирительное. Объятие равных людей, которые уважают друг друга.
Прошёл месяц. Виктор действительно продал машину и купил матери маленькую квартиру в нашем районе. Вера Петровна сначала дулась, но потом, кажется, поняла, что другого варианта нет.
А я продолжала ездить на дачу. Каждые выходные. Иногда одна, иногда с детьми. Данилка научился сажать цветы и с гордостью показывал всем «свою» грядку. Катя привозила подруг, и они устраивали девичники на веранде. Даже Павлик стал заезжать – помогать с тяжёлой работой.
Виктор купил старенькую машину вместо проданой и тоже полюбил дачу. Говорит, что здесь он чувствует себя спокойнее, чем в городе.
А на прошлой неделе случилось кое-что удивительное. Приехала Вера Петровна. Пришла в сад, где я полола грядки, и сказала:
– Лариса, можно с тобой поговорить?
Я выпрямилась, вытерла руки о фартук:
– Конечно, Вера Петровна.
– Я хотела… – она помолчала, подбирая слова. – Хотела извиниться. За то, что была с тобой несправедлива.
Сердце забилось чаще:
– Вера Петровна…
– Нет, дай договорить, – она подняла руку. – Я много думала после нашего разговора. И поняла, что вела себя как дура. Ты хорошая жена Виктору и хорошая мать его детям. А я… я просто боялась тебя полюбить.
– Боялись?
– Боялась, что если привяжусь, а ты потом уйдёшь, мне будет больно. Вот и держала тебя на расстоянии. Глупо, да?
Я сняла перчатки, подошла к ней:
– Не глупо, Вера Петровна. Понятно. После развода тяжело снова доверять людям.
– Ты меня прощаешь?
– Конечно, прощаю.
Мы обнялись. Неловко, но искренне.
– А дача у тебя красивая, – сказала она, оглядываясь. – Мама твоя хороший вкус имела.
– Спасибо. Хотите, покажу, что мы с детьми посадили?
И мы пошли по саду, как две нормальные женщины, которые наконец перестали бояться друг друга.
Сейчас, качаясь в мамином кресле на веранде, я думаю о том, что изменилось за эти месяцы.
Изменилась я. Впервые за двадцать лет я не чувствую себя виноватой за то, что у меня есть своё мнение. Не извиняюсь за то, что хочу чего-то для себя.
Изменился Виктор. Он стал спрашивать моё мнение по важным вопросам. И не потому, что боится скандала, а потому, что действительно хочет знать, что я думаю.
Изменилась даже Вера Петровна. Она перестала критиковать меня при детях и даже иногда хвалит мою стряпню.
Но главное – изменились мои отношения с детьми. Катя говорит, что гордится мной. Павлик впервые за двадцать три года назвал меня мамой. А Данилка с восторгом рассказывает в школе о «нашей даче».
Знаете, что я поняла? Что люди нас уважают ровно настолько, насколько мы уважаем себя сами. Когда я была готова отдать всё что угодно ради семейного мира, меня никто особенно не ценил. А когда я сказала «нет» и поставила границы, меня стали слышать.
Это не значит, что нужно стать эгоисткой. Это значит, что нужно помнить: у тебя тоже есть права. И эти права не менее важны, чем права других людей.
Дача стала для меня символом этого понимания. Здесь, среди маминых цветов, я впервые почувствовала себя хозяйкой собственной жизни.
И знаете что? Мир не рухнул от того, что я перестала быть удобной. Наоборот, он стал честнее.
Телефон зазвонил. Виктор.
– Лар, как дела на даче?
– Отлично. Данилкины помидоры зацвели.
– Здорово! Слушай, мама спрашивает, можно ли ей в субботу с нами поехать. Хочет посмотреть на сад.
Ещё полгода назад этот вопрос привёл бы меня в ужас. Сейчас я спокойно ответила:
– Конечно, можно. Пусть приезжает.
– Спасибо, родная.
– За что?
– За то, что научила нас уважать друг друга.
Я улыбнулась, глядя на закат над садом. Мама была бы довольна. Её дача стала местом, где наша семья наконец научилась быть честной друг с другом.
А это, наверное, и есть настоящая любовь – когда не нужно притворяться, чтобы быть принятой.
Я встала с кресла, прошла к маминым розам и сорвала одну – ярко-красную, как мамина помада, которой она красилась по праздникам.
– Спасибо, мамочка, – прошептала я. – За то, что научила меня любить себя.
Роза пахла летом, детством и новой жизнью, которая только начинается.
Прошёл год. Дача стала местом, где мы собираемся всей семьёй каждые выходные. Данилка вырастил свои первые помидоры и теперь считает себя главным садовником. Катя привела к нам своего молодого человека – художника, который в восторге от здешних пейзажей. Павлик с женой планируют построить рядом небольшой гостевой домик.
А Вера Петровна… она теперь главный консультант по цветам. Оказывается, в молодости она прекрасно разбиралась в садоводстве. Мы с ней планируем разбить большую клумбу возле дома.
Виктор купил новую машину – не такую дорогую, как прежняя, но для дачи самое то. Говорит, что не жалеет о своём решении ни капли.
А я… я всё так же качаюсь в мамином кресле по вечерам и думаю о том, что счастье не в том, чтобы всем угождать. Счастье в том, чтобы жить честно – с собой и с другими.
И дача навсегда останется моей. Не потому, что я жадная или эгоистичная. А потому, что некоторые вещи нельзя отдавать. Они делают нас теми, кто мы есть.
Мамины розы цветут каждое лето. И каждое лето я говорю ей спасибо за то, что она не только подарила мне этот дом, но и научила любить себя достаточно, чтобы его сохранить.
