Марина поняла, что больше не может молчать, когда Олег в третий раз за вечер позвонил матери, чтобы уточнить, как правильно варить гречку.
— Она говорит, что надо сначала промыть, — сообщил он, держа телефон между ухом и плечом, одновременно разглядывая крупу в кастрюле. — А потом залить водой один к двум. Мама никогда не ошибается в таких вещах.
Марина стояла у холодильника, доставая овощи для салата, и чувствовала, как внутри нее что-то медленно закипает. Не гречка — она-то как раз закипала вполне себе по расписанию. Закипало терпение.
— Олег, тебе тридцать два года, — сказала она, стараясь сохранить ровный тон. — Ты действительно не можешь сварить гречку без консультации с мамой?
Он удивленно посмотрел на нее, прикрыв рукой телефон.
— Ну а что такого? Мама лучше знает. У нее опыт.
Марина промолчала. Она могла бы сказать многое. Могла бы напомнить, что за последние три месяца его мама «лучше знала» о выборе штор в гостиную (Олег согласился с ней, что Маринин вариант слишком яркий), о том, куда ставить микроволновку (тоже переставили, как сказала свекровь), и даже о том, когда им с Олегом лучше заводить детей (Тамара Ивановна считала, что рано, хотя самой Марине было уже двадцать девять).
Но Марина промолчала, потому что устала. Устала спорить, устала объяснять, устала чувствовать себя гостьей в собственной квартире — той самой квартире, за первоначальный взнос которой она отдала все деньги, вырученные от продажи комнаты в коммуналке. Семьсот тысяч рублей. Все ее сбережения, накопленные за пять лет работы, плюс та маленькая однокомнатная конура на Васильевском острове, где она провела детство между общей кухней и скандалами соседки тети Гали.
Олег закончил разговор, бросил телефон на стол и принялся за гречку, насвистывая что-то беззаботное. Марина резала помидоры и думала о том, когда именно все пошло не так.
Они познакомились четыре года назад, на корпоративе у общих друзей. Олег работал в IT, неплохо зарабатывал, был внимательным и смешным. Он дарил ей цветы просто так, среди недели, и умел слушать — настоящее редкость. Его мать тогда тоже казалась милой: приветливая женщина пятидесяти с небольшим лет, учительница русского языка на пенсии, с мягким голосом и добрыми глазами.
Первый звоночек прозвенел еще до свадьбы, когда Тамара Ивановна, узнав о помолвке, настояла на том, чтобы молодые расписались именно в марте — «в мой день рождения, деточки, это будет так символично». Олег согласился, не спросив Марину. А Марина тогда подумала: ну что ж, уступлю, семья все-таки.
Потом были другие «символичные» вещи. Свадебное платье Тамара Ивановна выбирала вместе с Мариной, и ненавязчиво так склонила ее к классическому белому варианту вместо айвори, который Марине нравился больше. Меню на банкете тоже корректировалось — «деточка, ну зачем этот тартар, люди не поймут, давай лучше холодец». Даже свадебный танец Тамара Ивановна считала нужным обсудить: «Олежка, ты с Мариночкой разучите вальс, это так благородно смотрится».
Когда наконец-то встал вопрос о выборе квартиры. Олег нашел неплохой вариант в новостройке — двушку на восьмом этаже, светлую, с хорошей планировкой. Марине понравилось сразу. Они уже собирались оформлять документы, когда вмешалась Тамара Ивановна.
— Олежка, но ты же понимаешь, что восьмой этаж без лифта — это кошмар? — сказала она по телефону, который Олег как раз держал на громкой связи, пока они сидели в агентстве недвижимости. — Да и район сомнительный. Я посмотрела в интернете — там рядом бар какой-то круглосуточный.
— Мам, там есть лифт, — начал было Олег.
— А если сломается? Ты подумай о будущем, о детях. Нет-нет, поищите еще.
И они искали еще. Нашли другую квартиру — трешку, правда, на окраине, зато на третьем этаже и, по мнению Тамары Ивановны, в «приличном районе». До Марининой работы добираться стало на сорок минут дольше, зато свекровь была довольна. Олег сказал: «Ну мама же лучше знает, у нее жизненный опыт». Марина тогда тоже согласилась. Устала спорить.
Первый год в новой квартире прошел в ремонте. Точнее, в бесконечных обсуждениях ремонта. Тамара Ивановна приезжала каждую неделю, осматривала прогресс и раздавала указания. Обои в спальне («деточки, ну какой розовый, это же несерьезно, давайте бежевый»), плитка в ванной («Олежка, эта слишком скользкая, бабушка моя на такой упала и сломала шейку бедра»), даже расположение розеток («а вот здесь удобнее будет, поверьте моему опыту»).
Олег соглашался со всем. Абсолютно со всем. А Марина молча платила рабочим за переделки и думала о том, что когда-нибудь это закончится. Когда-нибудь они заживут своей жизнью, без еженедельных визитов свекрови и без бесконечных «а мама считает».
Но не закончилось. После ремонта Тамара Ивановна стала приезжать еще чаще — теперь уже «просто проведать». Она появлялась в субботу утром с пирогами и оставалась до вечера, успевая за день обсудить все — от того, как Марина развешивает белье («неправильно, деточка, так оно быстрее износится»), до того, почему они до сих пор не завели ребенка («Олежка так устает на работе, может, повремените?»).
Самое страшное было не в визитах. Самое страшное было в том, что Олег даже не замечал проблемы. Для него это было нормально — спросить у мамы совета по любому поводу, от покупки носков до планирования отпуска. Он звонил ей по три-четыре раза на дню, делился каждой мелочью, и каждый раз Тамара Ивановна имела что сказать. И каждый раз Олег соглашался.
— Мама говорит, что нам не стоит ехать в Турцию, там сейчас опасно, — заявил он однажды вечером, когда они уже купили путевки.
— Олег, мы обсуждали это месяц назад, — устало сказала Марина. — Путевки оплачены.
— Ну так давай вернем. Мама переживает.
— А я не переживаю? Я хочу в отпуск. Я хочу, чтобы мы съездили вдвоем, нормально отдохнули.
Олег посмотрел на нее с недоумением.
— Ну почему ты так реагируешь? Мама просто заботится о нас.
Тогда Марина не стала спорить. Они поехали в Турцию, и отпуск был хорошим. Но осадок остался.
А потом начались разговоры о ребенке. Вернее, о его отсутствии. Марине было двадцать девять, потом стукнуло тридцать. Она хотела ребенка. Она представляла, как они будут гулять втроем в парке, как будет обустраивать детскую, как будет петь колыбельные. Но каждый раз, когда она заводила этот разговор, Олег отмахивался: «Погоди, мы же только встали на ноги».
А однажды Марина случайно услышала его разговор с матерью.
— Мам, ну она опять про ребенка, — говорил Олег, думая, что Марина в ванной. — Я понимаю, но мы же не готовы еще… Ага… Да, ты права, конечно… Нет, я ей так и скажу.
Марина стояла в коридоре и чувствовала, как внутри все холодеет. Значит, это не его решение. Это решение Тамары Ивановны. Та самая женщина, которая «лучше знает», решила за них двоих, что им рано заводить детей.
Вечером того же дня, когда Олег в очередной раз позвонил маме узнать, как правильно варить гречку, что-то внутри Марины окончательно сломалось.
Она дождалась, пока он повесит трубку, отставила нож и повернулась к мужу.
— Олег, нам нужно поговорить.
— Сейчас? Мы же ужинать собираемся.
— Именно сейчас.
Он удивленно посмотрел на нее, видимо, что-то уловив в ее тоне.
— Слушай, если это опять про маму…
— Да, это про твою маму. И про нас. Вернее, про то, что нас больше нет.
— Что? Марин, ты о чем?
Марина села напротив него и посмотрела прямо в глаза.
— За последние три года ты ни разу не принял решения без одобрения матери. Ни разу. Где нам жить, какие обои клеить, куда ехать в отпуск, когда заводить детей — во всем последнее слово за ней. Я устала быть лишней в собственной семье.
— Да ты преувеличиваешь! — Олег нервно засмеялся. — Я просто… ну, советуюсь. Это же нормально.
— Нормально советоваться. Ненормально жить по указке. Олег, ты только что звонил маме, чтобы узнать, как варить гречку. Гречку, Олег! Тебе тридцать два года!
— Ну и что? У мамы опыт больше.
— У твоей мамы опыта больше в том, как жить твоей жизнью?
Повисла пауза. Олег отвел взгляд, покрутил в руках телефон.
— Марина, я не понимаю, к чему ты клонишь.
— Я клоню к тому, что так дальше продолжаться не может. Я хочу жить с мужем, а не с сыночком Тамары Ивановны. Я хочу принимать решения вместе с тобой, а не узнавать их из ваших телефонных разговоров.
— Ты ревнуешь меня к матери? — в голосе Олега прозвучало искреннее недоумение. — Это же смешно.
— Нет, это не смешно. Это печально. Печально, что ты не видишь разницы между заботой и контролем. Что ты не понимаешь, как это — строить свою жизнь, а не жить по чужому сценарию.
Олег поднялся, прошелся по кухне.
— Ладно, допустим. Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю тебе сделать выбор.
— Между тобой и мамой? — он усмехнулся. — Серьезно?
— Нет. Между взрослой самостоятельной жизнью и вечным детством. Олег, я люблю тебя. Но я не могу больше так. Каждый день чувствовать себя чужой. Каждое решение отстаивать в борьбе с невидимым противником. Каждый раз слышать «а мама сказала».
— Марина, ты сейчас не в себе. Давай успокоимся, поужинаем, и…
— Нет, — она покачала головой. — Я абсолютно в себе. Возможно, впервые за последние годы. И я приняла решение.
Олег замер, глядя на нее. В его глазах промелькнуло что-то похожее на страх.
— Какое решение?
Марина глубоко вдохнула. То, что она собиралась сказать, обдумывалось последние несколько месяцев. Она прокручивала эти слова в голове, засыпая и просыпаясь. Но произнести их вслух оказалось труднее, чем она думала.
— Ты съезжаешь к маме, но платишь ипотеку за мою квартиру, — она посмотрела на него твердо, не моргая. — Я ставлю такие условия.
Олег сначала не понял. Вернее, понял слова, но не смысл.
— Что? Какую твою квартиру?
— Эту. Ты забыл, что первоначальный взнос в семьсот тысяч — это мои деньги? Вся моя комната в коммуналке, все мои сбережения ушли на эту квартиру. Ты вложил сто двадцать тысяч. Так что по справедливости это моя квартира. И если ты не готов жить в ней как взрослый человек, а не как маменькин сынок, то отправляйся к маме. Но за ипотеку плати — ты же созаемщик, в конце концов.
— Ты шутишь? — голос Олега дрогнул.
— Нисколько. Либо это, либо я продаю квартиру прямо сейчас, забираю свои семьсот тысяч плюс половину того, что выплачено, и мы расходимся. Выбирай.
Олег опустился на стул. Он был бледен.
— Марина… это же манипуляция.
— Нет, Олег. Манипуляция — это когда твоя мама годами решает, как нам жить. А я просто ставлю условия. У тебя есть выбор. Можешь продолжать жить с мамой, советоваться с ней, как заваривать чай и когда ложиться спать. Но не здесь. Не в моем пространстве. Не в моей жизни.
— Но… но я же люблю тебя, — он посмотрел на нее, и в его глазах действительно была растерянность.
— Я тоже люблю тебя. Именно поэтому даю тебе шанс. Последний. Олег, я устала быть на третьем месте после тебя и твоей матери. Устала конкурировать за право принимать решения в собственной семье. Если ты действительно любишь меня — докажи. Докажи, что можешь быть мужем, а не послушным сыном.
Молчание затянулось. Гречка на плите разбухала — видимо, совет Тамары Ивановны о пропорциях один к двум все-таки сработал. За окном темнело, начинался обычный вечер обычного будничного дня. Только внутри этой квартиры вершилась какая-то важная, ломающая судьбы арифметика.
— Я… мне нужно подумать, — наконец выдавил Олег.
— Думай. У тебя есть время до завтра.
— До завтра?! Марина, это же важное решение!
— Три года, Олег. Три года я ждала, что ты примешь важное решение и начнешь жить своей жизнью. Так что думаю, одной ночи тебе хватит.
Она встала, выключила плиту, накрыла кастрюлю крышкой и вышла из кухни. В спальне Марина легла на кровать, не раздеваясь, и уставилась в потолок. Руки тряслись. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет. Она только что поставила ультиматум мужу. Мужу, которого любила. С которым прожила четыре года.
Но иначе она больше не могла.
Олег не пришел в спальню. Всю ночь Марина слышала, как он ходит по квартире, разговаривает по телефону приглушенным голосом. Понятно было, с кем. С кем же еще.
Утром она проснулась рано, хотя толком и не спала. Олег сидел на кухне, бледный, с красными глазами. Перед ним стояла нетронутая чашка кофе.
— Я разговаривал с мамой, — начал он, едва Марина появилась в дверях.
— Конечно разговаривал.
— Она… она очень расстроена. Плакала. Говорит, что ты пытаешься разрушить нашу семью.
Марина села напротив, налила себе воды.
— И что ты ей ответил?
Олег молчал. Потом, с трудом:
— Я сказал, что мне нужно время. Что это сложно.
— Что именно сложно, Олег? Выбрать между женой и матерью? Или признать, что ты всю жизнь прожил не своим умом?
Он вздрогнул, будто она ударила его.
— Это несправедливо.
— Знаешь, что несправедливо? Что я продала свою единственную комнату, вложила все деньги в эту квартиру, а живу в ней как квартирант. Что каждое мое желание, каждое решение должно пройти через одобрение твоей матери. Что мне тридцать лет, а я до сих пор не могу завести ребенка, потому что Тамара Ивановна решила, что нам рано. Вот это несправедливо, Олег.
Он закрыл лицо руками.
— Я не знал… я не думал, что ты так воспринимаешь.
— Потому что ты вообще не думал. Ты просто шел по наименьшему сопротивлению. Легче согласиться с мамой, чем спорить. Легче кивнуть, чем отстаивать свое мнение. Легче жить чужими решениями, чем принимать свои.
— Марина, я… я правда не хотел, чтобы ты чувствовала себя… так.
— Но я чувствую. И буду чувствовать, пока ничего не изменится.
Олег поднял на нее глаза. В них было столько растерянности, что Марине даже стало его жалко. Но жалость — это не фундамент для семьи. Не основа для жизни.
— Что мне делать?
— Я не знаю, Олег. Это ты должен решить. Я могу только сказать, чего я хочу. Я хочу мужа, который принимает решения вместе со мной, а не с мамой. Который спрашивает моего мнения, а не одобрения Тамары Ивановны. Который способен сказать «нет» матери, если это идет вразрез с нашими интересами. Если ты не можешь этого — значит, нам не по пути.
— А если… а если я попробую? — голос Олега дрожал. — Если я правда попробую измениться?
— Тогда начни прямо сейчас. Позвони маме и скажи, что мы разберемся сами. Без ее участия. Что это наша семья, наша жизнь, наши решения.
Олег взял телефон. Положил обратно. Снова взял. Марина видела, как он борется с собой, как каждое движение дается ему с трудом. Сколько лет покорности, сколько лет привычки подчиняться — все это сейчас восставало в нем, требовало вернуться к привычному, удобному, безопасному.
Но Олег набрал номер.
— Мам? Привет… Нет, все нормально… Слушай, я подумал… Мама, не перебивай, пожалуйста… Я хочу сказать, что… что нам с Мариной нужно разобраться самим. Без твоего участия… Мам, пожалуйста, не надо слез… Я не говорю, что ты плохая. Я говорю, что мы взрослые люди и должны сами… Мама, я прошу тебя… Нет, это не Марина меня настроила. Это я сам… Мама, послушай…
Разговор длился минут двадцать. Тамара Ивановна плакала, обвиняла Марину, пыталась манипулировать. Но Олег, хоть и с трудом, гнул свою линию. Марина слышала каждое слово и видела, как с каждой минутой Олегу становится и труднее, и легче одновременно. Труднее — потому что мать плакала и взывала к совести. Легче — потому что, возможно, впервые в жизни он говорил то, что думает сам, а не то, что от него ожидают.
Когда он положил трубку, руки у него тряслись.
— Я… я сказал ей.
— Молодец.
— Она очень расстроена.
— Переживет.
— Марина, я правда не хотел… я не понимал, что все так серьезно.
Она посмотрела на него долго и внимательно.
— Олег, это только первый шаг. Дальше будет труднее. Тамара Ивановна не отступится так просто. Она будет звонить, плакать, давить на жалость. Она будет говорить, что ты плохой сын, что бросил мать. И каждый раз тебе придется выбирать. Каждый раз. Ты готов?
Он молчал. Потом, тихо:
— Я не знаю. Но хочу попробовать. Марина, я люблю тебя. И я… я был идиотом. Все эти годы. Я действительно не думал о твоих чувствах. Просто жил, как привык. Как меня воспитали. Но ты права — я должен был повзрослеть.
Марина чувствовала, как внутри что-то оттаивает. Она так устала злиться. Устала бороться. Может быть, это действительно шанс. Может быть, у них получится.
— Тогда докажи, — сказала она. — Не словами, а делами. Покажи, что можешь быть мужем, а не маменькиным сыночком.
— Я докажу, — Олег взял ее руку. — Обещаю.
Следующие недели были непростыми. Тамара Ивановна действительно не сдавалась. Она звонила по несколько раз в день, плакала, обвиняла Марину в разрушении семьи, пыталась давить на Олега. Но он держался. Не всегда уверенно, не всегда твердо, но держался. Он вежливо, но настойчиво говорил матери, что они примут решение сами. Что ее мнение важно, но не определяющее. Что он любит ее, но у него теперь своя семья.
Марина видела, как тяжело ему дается каждый такой разговор. Видела, как после телефонных препирательств он часами сидит хмурый, погруженный в себя. Знала, что внутри него идет настоящая война — между привычкой подчиняться и желанием быть самостоятельным.
Но он старался. Старался изо всех сил.
Однажды вечером, спустя месяц после их разговора, Олег вернулся домой с большим пакетом продуктов.
— Я решил приготовить ужин, — сказал он. — Сам.
Марина засмеялась. Впервые за долгое время — искренне, легко.
— И что будем готовить?
— Пасту. Я посмотрел рецепт в интернете. И не звонил маме, — он улыбнулся, хоть и немного неуверенно. — Гордишься?
— Горжусь.
Паста получилась не идеальная — немного переваренная, соус густоват. Но это была его паста. Приготовленная без чьих-либо указаний, без одобрения Тамары Ивановны. И она была прекрасна. Словно символичное начало их новой жизни.
