— Мне отпускные перечислили! На следующей неделе еду на море, как и планировал!
Станислав ворвался в квартиру, как порыв тёплого летнего ветра. Он сбросил на пол сумку с ноутбуком, стянул с шеи надоевший галстук, словно это был ошейник, и шумно выдохнул. Весь день он жил этим предвкушением: гул офиса, монотонные совещания, назойливые звонки — всё это растворялось в воображаемом шуме прибоя и запахе солёных брызг. Он уже видел себя там: наедине с собой, с книгой, с холодным пивом, вдали от этой серой рутины, от обязательств, от всех.
Елена сидела на диване в гостиной, поджав под себя ноги. Тусклый свет торшера выхватывал из полумрака её фигуру, страницу раскрытой книги на коленях и почти полную чашку остывшего чая на столике рядом. Она не подняла головы на его радостный клич, даже не шевельнулась. Казалось, она была частью этой застывшей, безмолвной обстановки.
— Лен, ты слышала? Деньги пришли. Можно собирать чемодан, — повторил он, проходя в комнату. Раздражение уже начало подтачивать его приподнятое настроение. Он ожидал чего угодно — завистливого вздоха, дежурного вопроса о сумме, может быть, даже просьбы привезти какой-нибудь сувенир. Но не этого демонстративного безразличия.
Она медленно перевернула страницу.
— Вот как. А я думала, МЫ поедем.
Слово «мы» она произнесла с едва уловимой, но отчётливой интонацией, превращая его из местоимения в обвинение. Станислав почувствовал, как внутри закипает глухая злость.
— Я же говорил, я один поеду, — отрезал он резче, чем хотел. — Устал, хочу побыть один. Просто перезагрузиться. Имею я на это право?
Только тогда Елена подняла на него взгляд. И Станислав невольно отступил на полшага. В её глазах не было ни боли, ни обиды, ни ревности. Там была только холодная, твёрдая, как легированная сталь, уверенность. Такое выражение бывает у следователя, у которого на руках есть все доказательства, и он просто наслаждается последними неуклюжими попытками подозреваемого выкрутиться.
— Один? — переспросила она тихо, но каждое слово било точно в цель. — Или с Оксаной из твоего отдела? Мне твои коллеги уже всё рассказали. В подробностях. Про ваши обеды, которые затягиваются на два часа, и про «корпоратив», после которого ты ночевал якобы у друга.
Он застыл. Воздух в лёгких кончился. Все его заготовленные фразы о выгорании, о мужской потребности в уединении, о творческом кризисе рассыпались в прах. Он был пойман. Глупо и постыдно.
— Не смей со мной так разговаривать! — рявкнул он, инстинктивно переходя в нападение, единственно доступную ему форму защиты.
Елена даже не моргнула. Она спокойно закрыла книгу, положила её на столик и встала. Теперь они стояли друг напротив друга, и он впервые за долгое время почувствовал, насколько она выше, когда не сутулится.
— Этот тон ты оставишь для Оксаны. Возможно, ей он нравится, — отчеканила она ровно, безэмоционально. — А со мной будешь говорить, как с женой. Которая, к твоему сведению, лучше знает, куда и на что ТЕБЕ потратить отпускные. Например, на новый холодильник, потому что этот рычит по ночам, как умирающий зверь. И на полное погашение кредита за стиральную машину, помнишь, мы брали?
Она говорила о бытовых вещах, но это было страшнее любых упрёков в неверности. Она переводила его предательство в плоскость финансовой отчётности, где он был не романтическим героем, а нерадивым растратчиком семейного бюджета. Она лишала его даже намёка на драму.
— Так что твоя поездка на море отменяется, — подытожила она. — Можешь передать ей привет.
Он смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова. Вся его эйфория, его мечты о свободе и солнце схлопнулись до размеров этой душной комнаты. Он был разбит, унижен и обезоружен. Не найдя ничего лучше, он молча развернулся и ушёл в спальню.
Елена проводила его взглядом. Подождала ровно минуту. Затем взяла с дивана свой телефон, разблокировала его и, не колеблясь, нашла в списке контактов нужный номер. На экране высветилось: «Светлана Петровна». Она нажала кнопку вызова. Начинался второй акт.
Телефонный звонок застал Станислава в спальне, посреди разбросанных по полу вещей, которые он в бессильной ярости вытряхнул из шкафа. Он не собирался никуда уходить, просто хотел что-то сломать, нарушить этот идеальный порядок, который Елена так тщательно поддерживала. Мелодия звонка была стандартной, безликой, но он сразу понял, кто это. Номер матери он знал наизусть, как таблицу умножения.
— Слушаю, — бросил он в трубку.
— Стас. Приезжай. Нужно поговорить. Быстро!
Голос Светланы Петровны был ровным и лишённым всяких эмоций, будто она диктовала список покупок. Никаких вопросов, никаких упрёков. Просто приказ. Короткие гудки.
Он ехал к ней через серый, промозглый город, и внутри него клокотало раздражение. Значит, Лена немедленно пустила в ход тяжёлую артиллерию. Классический женский приём: не смогла справиться сама — позвала маму. Он уже прокручивал в голове сценарий разговора. Он будет спокоен. Он объяснит матери, что у них с Леной временные трудности, что она всё преувеличивает, что ему действительно нужен отдых. Он представит всё как незначительную размолвку, раздутую уставшей женщиной. Он был уверен, что справится. В конце концов, он её единственный сын.
Дверь в знакомую квартиру на четвёртом этаже сталинки открылась прежде, чем он успел нажать на звонок. Светлана Петровна стояла на пороге, сердитая и серьёзная. Никаких объятий, никакого «Здравствуй, сынок».
— Проходи на кухню. Руки помой.
Её квартира встретила его запахом хлорки и мебельной полироли. Здесь всегда было так — безупречно чисто, стерильно, словно в операционной. Каждая салфетка на полированном комоде лежала на своём месте, каждая книга на полке стояла строго по росту. Этот порядок всегда его немного угнетал, казался неживым.
На кухне на накрахмаленной скатерти уже стояли две чашки и блюдце с тонко нарезанным лимоном. Всё было подготовлено к допросу. Светлана Петровна села напротив, сложив на коленях сухие, сильные руки. Она не смотрела на него, её взгляд был устремлён куда-то сквозь него.
— Елена мне звонила, — начала она без предисловий, подтверждая его худшие опасения. — Говорит, ты собрался в отпуск. В одиночестве. Если это можно так назвать…
— Мам, это… — начал было он свою заготовленную речь, но она его прервала.
— Подожди. Я не об этом. Скажи мне, Станислав, кредит за стиральную машину вы погасили полностью?
Вопрос был настолько неожиданным, что он сбился с мысли.
— Что? Ну… нет ещё. Там осталось пара платежей. Какая разница?
— Разница большая, — её голос был таким же ровным и холодным, как кафельная плитка на стенах. — А холодильник, который, как говорит Лена, скоро потребует капитального ремонта, или, что вероятнее, замены? Ты это учитывал, когда планировал свою поездку к морю?
Она не говорила об Оксане. Она не говорила об измене. Она говорила о деньгах, о долгах, о бытовых проблемах. И это было в сто раз хуже. Она переводила его проступок из категории морали в категорию хозяйственной безответственности. Она судила его не как неверного мужа, а как плохого управляющего.
— Это мои отпускные! Я их заработал! Я имею право потратить их на себя, чтобы отдохнуть! — его голос сорвался на крик. Аргументы про усталость и выгорание показались ему жалкими и неуместными в этой стерильной кухне.
— Деньги в семье не бывают «твоими» или «её», — спокойно парировала Светлана Петровна. — Они общие. Они — ресурс для укрепления фундамента. А ты хочешь вытащить камень из этого фундамента, чтобы полюбоваться на него у моря. Это не поведение взрослого мужчины. Это каприз подростка.
Она взяла чашку, но так и не поднесла её к губам. Это был просто реквизит в её руках.
— Лена — хорошая, практичная женщина. Она видит прорехи в вашем бюджете, в вашем быту. Она пытается их залатать. А ты, вместо того чтобы помочь ей, собираешься устроить себе праздник за счёт прочности вашего общего дома.
Он смотрел на мать и не узнавал её. Это была не та женщина, что пекла ему пироги в детстве. Перед ним сидел холодный, расчётливый стратег, который только что заключил союз с его женой. И этот союз был направлен против него. Он понял, что приехал сюда не на семейный совет, а на трибунал, где ему уже вынесли обвинительный приговор. Все его пути к отступлению были отрезаны. Он молчал, раздавленный логикой её слов, в которой не было места ни его чувствам, ни его желаниям. Он был просто функцией, винтиком в механизме под названием «семья», и этот винтик, по её мнению, начал работать неправильно.
Молчание на кухне стало плотным, почти осязаемым. Станислав чувствовал себя так, будто из комнаты медленно выкачали весь воздух. Каждый предмет — от идеально ровной стопки тарелок в сушилке до старого настенного календаря с видами природы — казался частью продуманной декорации, созданной для того, чтобы подчеркнуть его ничтожность. Он был не в гостях у матери, он был в клетке, и прутьями этой клетки были её незыблемые, холодные аргументы.
Отчаяние, смешанное с унижением, начало перерастать в глухую, иррациональную злость. Он больше не хотел оправдываться. Он хотел прорвать эту стену безразличия, заставить её услышать его, признать его право на собственную жизнь.
— Хватит! — Он резко вскочил, стул под ним с противным скрипом отъехал назад. — Хватит меня воспитывать! Мне не пятнадцать лет! Это моя жизнь и моя семья! И я сам буду решать, как мне тратить деньги, которые я зарабатываю!
Светлана Петровна даже не вздрогнула. Она медленно подняла на него глаза, и в её взгляде не было ни страха, ни удивления. Только лёгкое, почти брезгливое сожаление, как будто она смотрела на неразумное существо, которое никак не хотело усваивать простые истины.
— Сядь, Станислав. И не повышай на меня голос.
— Я не буду сидеть! И я буду говорить так, как считаю нужным! Ты не имеешь права лезть в наши с Леной дела! Ты не имеешь права указывать мне, что делать!
Он сделал шаг к ней, нависая над столом. Он хотел увидеть в ней хоть какую-то реакцию — гнев, обиду, что угодно. Но её лицо оставалось бесстрастной маской. Она выдержала его взгляд, а затем произнесла фразу. Медленно, чётко, с расстановкой, вбивая каждое слово в его сознание, как гвозди.
— Ты со своей подстилкой будешь говорить в таком тоне, а я твоя мать, и я лучше знаю, куда и на что тебе потратить отпускные, вместо того, чтобы ехать в отпуск с ней!
Станислав замер. Он слышал слова, но его мозг отказывался их обрабатывать. Эта фраза, произнесённая его собственной матерью, была настолько чудовищной, настолько абсурдной в своей сути, что она полностью парализовала его волю. Это был не просто упрёк. Это было объявление о полной и безоговорочной узурпации власти. Она не просто вмешивалась в его жизнь — она мысленно аннулировала её, ставя себя на главное место, место единственной женщины, имеющей право решать его судьбу. Елена в этой схеме была лишь младшим партнёром, исполнителем её воли. А Оксана — просто досадной помехой, которую следовало устранить.
Он медленно опустился обратно на стул. Все силы покинули его. Спор был окончен, потому что спорить было не с кем. Перед ним сидела не мать, а некая высшая инстанция, вынесшая свой окончательный вердикт, не подлежащий обжалованию.
— Значит, так, — продолжила Светлана Петровна тем же деловым тоном, словно и не было его вспышки. — Завтра утром ты переводишь Лене сумму, достаточную для погашения остатка по кредиту. Остальное пойдёт в фонд покупки нового холодильника. Можете даже выбрать модель вместе. Это укрепит ваши отношения. А отпуск проведёшь дома. Поможешь Лене с генеральной уборкой. Это полезно для головы. Все вопросы решены.
Она встала, давая понять, что аудиенция окончена. Он остался сидеть, глядя в одну точку. Он проиграл. Нет, он даже не участвовал в игре. Его просто передвинули на доске, как безвольную пешку. Вся его жизнь, его решения, его желания оказались лишь мелкой пылью перед лицом этого несокрушимого матриархата, который только что оформился на его глазах. Он проиграл не деньги на отпуск. Он проиграл себя.
Домой он поехал не напрямик, а выбрал самый длинный маршрут, чтобы расставить всё по полочкам в своей голове. Дорога домой была похожа на падение в вязкую, холодную воду. Станислав не помнил, как спустился по лестнице, как завёл машину. Город за лобовым стеклом превратился в смазанный калейдоскоп огней и теней. В голове, вытесняя все остальные мысли, стучала одна-единственная фраза, произнесённая голосом матери: «…а я твоя мать…». Эта фраза сломала в нём какой-то важный внутренний стержень. Он чувствовал себя выпотрошенным, лишённым оболочки, под которой скрывались его мужская гордость, его право на бунт, его сама личность.
Но по мере приближения к дому онемение начало отступать, уступая место новой, тёмной и густой ярости. Ярости уже не на мать — та была стихийным бедствием, с которым бессмысленно спорить. Его гнев был направлен на Елену. Это она запустила этот механизм. Она, его жена, заключила союз с чужой, по сути, силой, чтобы сокрушить его. Он представил, как войдёт в квартиру, как схватит её за плечи и выскажет всё. Всё, что он думает об этом предательстве, об этом унижении. Эта мысль придавала ему сил. Он откроет дверь и устроит им настоящий финал.
Он почти бегом поднялся на свой этаж, провернул ключ в замке с такой силой, что тот жалобно скрипнул. Дверь распахнулась. Из гостиной доносился тихий, деловой гул двух женских голосов. Он замер в прихожей.
Войдя в комнату, он увидел картину, которая была страшнее любого скандала. На их диване, плечом к плечу, сидели Елена и Светлана Петровна. Между ними на кофейном столике стоял его ноутбук, экран которого заливал их лица ровным белым светом. Они не пили чай, не сплетничали. Они работали…
— Вот эта модель, смотрите, — говорила Елена, указывая пальцем на экран. — Зона свежести есть, и ящик для овощей большой. И цвет — «графит». Подойдёт к нашей плитке.
— А класс энергоэффективности какой? — тут же уточнила Светлана Петровна, поправляя очки. — Нам не нужны лишние расходы в будущем. Нужно мыслить стратегически.
Они подняли на него глаза одновременно. В их взглядах не было ни триумфа, ни злорадства, ни даже вины. Они посмотрели на него так, как смотрят на человека, который вошёл в кабинет посреди важного совещания. С лёгким раздражением и нетерпением.
— Что она здесь делает? — хрипло выдавил из себя Станислав, указывая на мать.
— Мы выбираем холодильник, Стас, — спокойно ответила Елена, даже не поменяв позы. — Светлана Петровна помогает мне советом, у неё больше опыта в этих вопросах.
— Я не о холодильнике! Я о том, что вы устроили за моей спиной! — Он сделал шаг вперёд, ожидая, что его слова произведут эффект разорвавшейся бомбы.
Эффекта не было.
— Не кричи, — ровным тоном сказала Светлана Петровна, не отрывая взгляда от экрана. — Мы решаем семейную проблему. Ты создал её своим безответственным поведением, а мы её решаем. Вместо благодарности ты устраиваешь сцену.
— Мои деньги! Мои отпускные! — это был его последний патрон, последний аргумент.
Елена медленно повернула к нему голову. Её лицо было абсолютно спокойным, почти скучающим.
— Это деньги семьи, Стас. И мы инвестируем их в стабильность нашего быта. В то, чем будешь пользоваться и ты. Так что хватит. Твоё мнение по поводу поездки мы услышали. Оно было признано нецелесообразным. Вопрос закрыт.
И в этот момент Станислав всё понял. Он посмотрел на двух женщин, сидящих на его диване. Они были единым целым. Монолитной, несокрушимой силой. Они не ссорились с ним. Они просто исключили его из процесса принятия решений. Он больше не был субъектом, участником диалога. Он был ресурсом. Функцией по зарабатыванию денег, которую они теперь будут направлять в правильное, с их точки зрения, русло. Любой крик, любой протест разбивался об эту стену спокойной, деловой уверенности.
Он стоял посреди собственной гостиной и чувствовал себя посторонним. Призраком в своём доме. Скандал, которого он так ждал, не состоялся. Потому что для скандала нужны две воюющие стороны. А здесь была только одна — их, победившая, — и он, объект их управления. Окончательно и бесповоротно.
Елена и Светлана Петровна, сочтя инцидент исчерпанным, снова повернулись к ноутбуку.
— Так что, Леночка, давай посмотрим ещё раз на тот, с системой «No Frost»…
Станислав молча развернулся и побрёл на кухню. Ему отчаянно захотелось пить. В старом, рычащем холодильнике стояла бутылка воды. Его холодильнике. Пока ещё его…
