— Ты устала?! Да ты же дома сидишь, просто мышкой по экрану щелкаешь! А я на заводе вкалываю! Вот где настоящая работа

— Котлеты опять суховаты, — бросил Валера, проткнув вилкой румяный бок и отодвинув тарелку. Он не смотрел на жену, его взгляд был устремлён в экран телефона, где какие-то мужики в спецовках тащили огромную металлическую балку.

Лена не подняла головы. Она методично подцепляла вилкой зёрнышки гречки, отправляя их в рот с выверенной регулярностью. На кухне пахло жареным луком, укропом и едва уловимым, въевшимся в рабочую куртку Валеры запахом машинного масла и металла. Этот запах был для неё символом его дня — тяжёлого, реального, полного физического напряжения. Он приносил его домой, как трофей, как неоспоримое доказательство своего вклада в этот мир.

Он шумно отхлебнул чай, поставил кружку на стол с таким стуком, будто забивал гвоздь. Лена продолжала есть. Её молчание, плотное и упрямое, действовало на него, как сквозняк. Он оторвался от телефона и посмотрел на неё. Её лицо, освещённое тёплым светом кухонного светильника, казалось усталым. Тонкие морщинки собрались в уголках глаз, плечи были слегка опущены. Он увидел в этом немую претензию, упрёк, который не был произнесён вслух. И это взбесило его. Он-то имел право на усталость. Он её заслужил. А она?

— Хочешь сказать, что ты устала?

—Да…

— Ты устала?! Да ты же дома сидишь, просто мышкой по экрану щелкаешь! А я на заводе вкалываю! Вот где настоящая работа!

Слова мужа не ударили, не обидели. Они упали в какую-то внутреннюю пустоту и встали на своё место, как последний элемент в сложной и идеально точной машине. Что-то внутри неё холодно и беззвучно щёлкнуло, запуская необратимый механизм. Она вдруг поняла, что все её попытки объяснить, доказать, показать таблицы и графики роста проектов были абсолютно бессмысленны. Для него её мир, состоящий из дедлайнов, видеоконференций, правок и отчётов, был не более чем развлечением, имитацией деятельности. Иллюзией, в которой она пребывала, пока он, настоящий мужчина, гнул спину на настоящем производстве.

Она доела свою гречку с котлетой. Не торопясь, с ледяным спокойствием. Каждый кусок был тщательно пережёван. Когда её тарелка опустела, она поднялась. Валера, довольный произведённым эффектом и собственной правотой, уже откинулся на спинку стула, снова уткнувшись в телефон. Он ждал, что сейчас последует обычный сценарий: обиженное сопение, упрёки, может быть, даже попытка спорить. Он был готов отразить любую атаку.

Но Лена молчала. Она взяла свою тарелку, затем его, недоеденную, и отнесла их в раковину. Звон посуды был сухим и деловым. Она вытерла со стола крошки, убрала солонку и хлебницу. Её движения были лишены суеты, в них появилась какая-то новая, пугающая осмысленность. Она действовала не как обиженная жена, а как сотрудник, завершающий свою рабочую смену.

Закончив на кухне, она не пошла в спальню. Она прошла в гостиную, где на небольшом рабочем столе стоял её ноутбук. Валера, услышав её шаги, не обернулся. Он уже нашёл смешной ролик и готовился расслабиться. Пусть сидит за своим компьютером, развлекается.

Лена открыла крышку ноутбука. Холодный белый свет экрана осветил её лицо, стирая с него все эмоции. Оно превратилось в маску абсолютного спокойствия и сосредоточенности. Её пальцы легли на клавиатуру. Но она не открыла рабочий чат или почту. Она открыла пустой текстовый документ и начала печатать. Быстро, без пауз и исправлений. Она не писала, она составляла протокол. Протокол конца их прежней жизни.

Валера устроился на диване, закинув ноги на журнальный столик. Из динамиков телевизора лился бодрый смех участников какого-то вечернего шоу. В его руке приятно холодела запотевшая бутылка пива. Он сделал большой глоток, чувствуя, как расслабление растекается по натруженным мышцам. Там, в гостиной, за своим светящимся экраном, сидела Лена. Он её победил. Не криком, не силой, а простой, железобетонной правдой жизни. Он — работает. Она — сидит дома. Всё. Точка. Он был доволен собой и ясностью этого мира.

Из комнаты донёсся тихий, деловитый звук работающего принтера: короткое жужжание, прогон листа, щелчок. Валера не придал этому значения. Наверное, очередные графики для её «важных проектов». Он сделал ещё один глоток пива.

Через несколько минут в дверном проёме появилась Лена. Она держала в руках два свежеотпечатанных листа. Её лицо было абсолютно спокойным, как у человека, пришедшего на деловую встречу. Она подошла к столику, аккуратно отодвинула его ноги и положила бумаги рядом с бутылкой.

— Что это? — лениво спросил он, не отрывая взгляда от экрана.

— Это наш новый семейный устав, — спокойно ответила Лена. Её голос был ровным, без малейшего намёка на обиду или злость.

Это его позабавило. Устав. Она что, в игры решила поиграть? Он взял листы. Текст был набран строгим шрифтом, разбит на пункты и подпункты. Выглядело до смешного официально.

— Ты с ума сошла? Какие ещё уставы?

— Я тут посчитала, — продолжила она тем же бесстрастным тоном, будто не замечая его насмешки. — Моя ненастоящая работа, как ты выразился, приносит шестьдесят процентов нашего общего семейного дохода. Это легко проверяется по банковским выпискам. Поэтому с завтрашнего дня мы переходим на аутсорс в вопросах ведения быта.

Валера перестал улыбаться. Он сел прямо и уставился на неё.

— На какой ещё, к чёрту, аутсорс? Ты словами нормальными говорить можешь?

— Могу. Я наняла клининговую компанию для уборки квартиры и сервис по доставке готовой еды. Поскольку я больше не выполняю эти функции, мы будем оплачивать их услуги пропорционально нашему вкладу в общий бюджет. То есть, с меня шестьдесят процентов от суммы счетов, с тебя — сорок. Всё честно.

Он смотрел то на неё, то на бумаги в своих руках. Его мозг отказывался воспринимать происходящее всерьёз. Это был какой-то абсурдный, дурной спектакль.

— Ты… ты шутишь, да? Лена молча взяла со стола второй лист и протянула ему. Это был счёт, оформленный в простой таблице. «Ужин (котлеты с гречневым гарниром) — 2 порции. Уборка кухни после ужина — 1 услуга. Итого к оплате…» — Вот, кстати, первый счёт. За сегодняшний ужин и уборку. Я посчитала по средним рыночным ценам. Твоя доля — восемьсот рублей. Можешь перевести на карту.

В этот момент в нём что-то оборвалось. Смех застрял в горле, сменившись подступающей к лицу багровой волной. Это был не просто бред сумасшедшей. Это было тщательно спланированное, холодное унижение. Она взяла его слова, его правду, и превратила её в оружие против него самого. Она выставила ему счёт за ужин. В его собственном доме.

— Ты… — он задохнулся от ярости, вскочил с дивана. Бутылка с пивом опасно качнулась. — Ты совсем рехнулась?! Это грабёж!

— Нет, — её голос стал ледяным, режущим. — Это бизнес. Раз моя работа — это не работа, а мои домашние обязанности — это не труд, значит, у них должна быть рыночная цена. Ты же сам сказал, что я просто сижу дома. Вот я и монетизировала своё сидение. Плати.

Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. В голове грохотало. Он схватил листы со стола, скомкал их в тугой, яростный шар и швырнул в угол комнаты.

— Я тебе ни копейки не заплачу, поняла?! Ни копейки! Я мужик в этом доме, я работаю, а ты будешь делать то, что тебе говорят!

— Тогда ты останешься голодным и будешь жить в грязи. Услуги не оплачены, — отчеканила она, глядя ему прямо в глаза.

Он понял, что проиграл. Против этого ледяного, расчётливого безумия у него не было аргументов. Он был в тупике. Ярость требовала выхода, действия. Он рванул в прихожую, на ходу срывая с вешалки куртку, нащупывая в кармане ключи от машины. Ему нужно было уехать. Уехать туда, где мир был ещё нормальным, правильным. Туда, где женщина знала своё место. К матери.

Дверь в квартиру Раисы Игнатьевны Валера открыл своим ключом, ворвавшись внутрь, словно порыв ледяного ветра. В нос ударил густой, умиротворяющий запах тушёной капусты и яблочного пирога. Это был запах его детства, запах незыблемости, правильности, того мира, который, как ему казалось, он только что покинул навсегда. Его мать, невысокая, кряжистая женщина с руками, знавшими и тесто, и землю, и стиральную доску, вышла из кухни, вытирая руки о передник.

— Ты чего так влетаешь, как ошпаренный? Что-то случилось? — спросила она спокойно, оценивающе глядя на его перекошенное лицо и сжатые кулаки. В её голосе не было паники, только деловитое любопытство.

— Случилось! — выдохнул он, сбрасывая куртку на старую, скрипнувшую под её весом вешалку. — Твоя невестка с катушек съехала! Окончательно!

Он прошёл на кухню, рухнул на табурет, который помнил ещё с тех пор, как не доставал ногами до пола. Раиса Игнатьевна молча поставила перед ним стакан и налила из графина холодного компота. Она не суетилась, не задавала лишних вопросов. Она просто ждала, давая ему выплеснуть всё, что кипело внутри. И он выплеснул. Громко, сбивчиво, пересыпая рассказ ругательствами, он живописал ей сцену унижения. Он рассказал про сухие котлеты, про её молчание, про «настоящую» и «ненастоящую» работу. Апогеем его рассказа стал тот самый счёт на восемьсот рублей. Он подал это как доказательство её полного безумия, как вершину абсурда.

— Ты представляешь?! Она выставила мне счёт за ужин! За то, что я её кормлю, содержу, вкалываю на этом проклятом заводе, пока она в игрушки играет на своём компьютере!

Закончив, он тяжело дышал, ожидая поддержки. Он ждал, что мать всплеснёт руками, назовёт Лену неблагодарной, скажет, что он, её сын, прав во всём. Что она подтвердит его картину мира, где мужчина — добытчик, а женщина — хранительница очага. Но Раиса Игнатьевна молчала. Она смотрела в окно, на верхушки старых тополей, и её лицо было непроницаемо. Молчание затягивалось, становясь плотным и враждебным.

— Мам, ты слышала, что я сказал? — не выдержал он.

Она медленно повернула к нему голову. Её взгляд был тяжёлым, как будто она смотрела не на него, а сквозь него, в своё прошлое.

— Слышала, — ровно произнесла она. — И знаешь что, Валера? Она не с ума сошла. Она просто посчитала.

Валера замер, не веря своим ушам.

— Что посчитала?! Ты о чём вообще? Ты на её стороне?!

— Я на стороне цифр, сынок, — в её голосе появилась сталь. — Твой отец, царство ему небесное, тоже приходил с работы и клал ноги на диван. Он тоже считал, что его работа — это работа, а моя — так, суета. Стирка, готовка, уборка, штопка, огород… Это ведь невидимый труд. За него зарплату не платят, значит, его как бы и нет. Я всю жизнь проработала бесплатно. И никто мне никогда счёт не выставлял и спасибо не говорил. Это просто было моей обязанностью.

Она сделала паузу, обвела взглядом свою идеально чистую кухню, где каждая вещь знала своё место.

— А твоя Лена… Она просто взяла и показала тебе чек. Чек за ту жизнь, которую ты считаешь само собой разумеющейся. Она перевела невидимое в видимое. Она не унизила тебя, Валера. Она показала тебе твою собственную логику. Ты ведь сам обесценил её работу, назвав её щёлканьем мышкой. Она просто применила твой же подход к своей второй, неоплачиваемой работе. И тебе не понравилась цена.

Слова матери били сильнее пощёчин. Они были жестоки в своей простоте и неопровержимости. Он приехал сюда за подтверждением своей правоты, а получил обвинительный приговор от самого главного судьи.

— Да что ты понимаешь! — вскипел он, вскакивая. — Ты сама всю жизнь так прожила! И отец был прав!

— Прав? — усмехнулась она безрадостно. — Потому я и осталась после его смерти с копеечной пенсией в этой квартире. А всё, что мы «вместе» нажили, оказалось записано на него. Твоя Лена умнее меня. Она, видать, поняла раньше, что если твой труд не ценят, его нужно либо прекращать, либо продавать. Даже собственному мужу. Так что иди и проси прощения, дурак. Ты нашёл не жену, а золото, да только слепой оказался.

Это было последней каплей. Предательство. Его собственная мать назвала его дураком и слепым, встав на сторону этой сумасшедшей с её счетами.

— Да пошла ты… — процедил он сквозь зубы. — Вы все сговорились!

Он развернулся и пошёл к выходу. Не оглядываясь. Он не просто уходил из материнской квартиры. Он вычёркивал её из своей жизни, как и Лену. Он поедет к Витьку. Уж друг-то точно его поймёт. Там мужики понимают, что к чему, и не считают копейки за бабские котлеты.

Неделя на раскладном диване у Витька ощущалась как месяц в колонии строгого режима. Квартира друга, холостяцкая берлога, пахла застарелым пивом, сигаретным дымом и пылью. Повсюду валялись носки, на кухне громоздилась гора немытой посуды, а единственной доступной едой были пельмени из картонной пачки. Первые два дня Валера наслаждался свободой и мужской солидарностью. Они с Витьком пили пиво, смотрели футбол и ругали «этих баб», которые ничего не понимают в жизни. Витёк сочувственно кивал, подливал ещё и хлопал по плечу. Но к третьему дню сочувствие пошло на убыль. К пятому Витёк начал делать прозрачные намёки про то, что диван ему нужен для других целей. К седьмому дню Валера понял, что его праведный гнев не согревает по ночам, а чувство собственной правоты не заменяет горячего ужина и чистой постели.

Гордость, такая твёрдая и несокрушимая неделю назад, начала крошиться, как дешёвый силикатный кирпич. Он решил, что пора начинать мирные переговоры. Начать с Лены было слишком унизительно. Он пойдёт другим путём — через мать. Она, конечно, погорячилась, но мать есть мать. Отойдёт, простит, пустит пожить на время, пока Лена не одумается. С этой мыслью он поехал к ней.

Он не стал врываться, как в прошлый раз. Он позвонил в дверь, приготовив немного покаянное, немного обиженное выражение лица. За дверью послышались шаги, щелкнул замок. Раиса Игнатьевна стояла на пороге, полностью одетая, в пальто и с сумкой в руках. Она смотрела на него так, будто он был коммивояжёром, предлагающим ненужный товар.

— Мам, привет. Я тут… — начал он, пытаясь протиснуться в прихожую. Она не сдвинулась с места, преграждая ему путь.

— Я в магазин. Что тебе нужно?

— Да я… пожить хотел у тебя немного. Пока всё не утрясётся. Она посмотрела на него долгим, тяжёлым взглядом. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодная, выстраданная усталость.

— Нет, Валера.

— В смысле «нет»? — опешил он. — Ты же мать моя!

— Именно потому, что я твоя мать, я и говорю «нет». Я свою жизнь прожила прислугой при мужчине, который считал, что так и должно быть. Я думала, хоть сын у меня вырастет другим. Ошиблась. Видеть в своём доме ещё одного такого же я не хочу. Сил у меня больше на это нет.

Она сделала шаг из квартиры, аккуратно потянув за собой дверь.

— Мам, ты серьёзно? Ты меня на улицу выгоняешь?

— Ты взрослый мальчик. Работаешь на заводе, настоящей работой. Заработаешь себе и на еду, и на жильё, — произнесла она, поворачивая ключ в замке. — Не пропадёшь.

Дверь закрылась. Щёлкнул второй замок. Он остался стоять на лестничной клетке, оглушённый не криком, а этим спокойным, безжалостным отказом. Мир рушился дальше, с пугающей скоростью.

Оставалась последняя инстанция. Лена. Дрожащими от злости и унижения пальцами он набрал её номер. Он проглотил ком в горле, заставил себя говорить примирительно.

— Лен, привет. Это я.

В трубке помолчали. Потом её ровный, спокойный голос:

— Я слушаю.

— Слушай, ну хватит уже дуться. Я погорячился, ладно. Может, был не прав. Давай я приеду, поговорим нормально.

— Говорить не о чем, Валера.

— Как это не о чем?! Мы же семья! — в его голосе зазвучали панические нотки. — Ты что, хочешь всё разрушить из-за какой-то ерунды?

— Это не ерунда. Это был аудит, — отчеканила она. — Он показал, что наш совместный проект нерентабелен. Для меня. Я выхожу из него. Валера замолчал, пытаясь переварить этот холодный, нечеловеческий язык. Аудит. Проект.

— Ты… ты это сейчас серьёзно? Ты меня бросаешь?

— Я задам тебе только один вопрос, — в её голосе не было ни капли тепла. — Когда тебе удобно забрать свои вещи? У тебя есть два ящика в комоде, коробка с инструментами на балконе и зимняя резина. Я могу всё выставить в коридор. Предлагаю завтра, с шести до семи вечера.

Он не нашёл, что ответить. Он стоял на лестничной клетке у запертой двери материнской квартиры и слушал короткие гудки в телефоне. Она повесила трубку. Все мосты, которые вели в его привычный, уютный мир, были не просто сожжены. Их взорвали, а на месте опор поставили бетонные заглушки. Он остался один. Не потому, что его предали. А потому, что он так и не понял, сколько на самом деле стоит тарелка горячего ужина…

Оцените статью
Добавить комментарии

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

— Ты устала?! Да ты же дома сидишь, просто мышкой по экрану щелкаешь! А я на заводе вкалываю! Вот где настоящая работа
Успенская выгнала жениха дочери: «Уже были такие мужики, которые меня не заряжали»