— Милый, я так устала сегодня, — протянула Лиза, не меняя ленивой, расслабленной позы и не отрываясь от светящегося экрана телефона. Её голос, чуть капризный и томный, проплыл по идеальной чистоте гостиной и разбился о вошедшего в квартиру Дмитрия, как волна о бетонный пирс.
Он стоял в прихожей, и сама его фигура была чужеродным, грубым элементом в этом выверенном интерьере. Двенадцать часов в грохоте прессов, в едком запахе раскалённого металла и машинного масла превратили его в существо из другого мира. Тяжёлая рабочая куртка, пропитавшаяся этими запахами, казалась грязным пятном на фоне белоснежных стен. Под ногтями въелась чёрная металлическая пыль, которую не отмыть никаким мылом. Ноги гудели тупой, ноющей болью от многочасового стояния на бетонном полу, а в голове всё ещё стоял монотонный, сводящий с ума гул цеха. Он был не просто уставшим. Он был выжатым, опустошённым, лишённым всякой энергии.
Он молча стянул с ног тяжёлые ботинки со стальными носами, каждый из которых показался ему пудовой гирей. Прошёл в гостиную. Лиза не пошевелилась. Она лишь лениво перелистнула что-то на экране большим пальцем с идеальным, свежим маникюром вишнёвого цвета. На низком столике рядом с диваном стояла пустая чашка из-под утреннего кофе и лежал раскрытый глянцевый журнал. Доказательства её тяжёлого дня.
В этот момент его телефон коротко пиликнул. Сообщение от неё. Он достал свой аппарат, старенький, с трещиной на стекле, и открыл чат. На экране был скриншот корзины из приложения модного ресторана японской кухни. Несколько видов роллов с экзотическими названиями, сашими из тунца, пара салатов с водорослями чука и ещё какая-то замысловатая закуска. Сумма внизу экрана была почти равна его дневному заработку.
И что-то внутри него оборвалось. Не со злостью, не с гневом, а с ледяным, оглушающим щелчком. Словно перегорел последний предохранитель, который ещё держал его в рамках привычного мира, где он — муж, добытчик, а она — его красивая жена. Он поднял глаза от своего телефона и посмотрел на неё. Она всё так же лежала, подсвеченная голубоватым светом экрана, абсолютно поглощённая своим маленьким цифровым мирком, полностью отгороженная от его реальности с запахом пота и железа.
Его молчание затянулось, и она, наконец, почувствовав неладное, оторвала от телефона взгляд.
— Ну? Ты закажешь? Я есть хочу, — она надула губы, изображая обиженного ребёнка.
И тут его прорвало. Это был не просто крик. Это был рваный, хриплый рёв человека, дошедшего до самого края. Звук, который, казалось, мог бы содрать краску со стен.
Лиза вздрогнула и села на диване, испуганно глядя на него. Её лицо вытянулось, капризное выражение моментально стёрлось.
— Ты устаёшь?! От чего? От того, что целыми днями шатаешься со своими подружками по магазинам и кафешкам?! Или от того, что ты пересмотрела все сериалы?!
Он сорвал с себя рабочую куртку и с силой швырнул её на идеально чистый глянцевый пол. Куртка упала бесформенной тёмной кучей, нарушая стерильную гармонию комнаты.
— Я двенадцать часов, как проклятый, вдыхаю эту дрянь, чтобы ты могла лежать тут и «уставать»?! Чтобы ты выбирала себе устриц по цене моих ботинок?!
Он ткнул пальцем в сторону телефона, потом на неё. Его лицо исказилось, налилось тёмной кровью. Он больше не был уставшим мужем. Он был разъярённым зверем, который внезапно осознал, в какой клетке он живёт.
— Заказывай что хочешь. За свои деньги. И ешь одна. Я не голоден.
Его крик не столько напугал её, сколько оскорбил. Это было вторжение. Грубое, неотёсанное, варварское вторжение в её идеально устроенный, комфортный мир, где не было места таким низменным проявлениям, как хриплый мужской гнев. Первоначальный испуг на её лице сменился выражением брезгливого недоумения, как если бы на её шёлковый халат пролили ведро помоев. Она медленно, с королевским достоинством, опустила ноги с дивана, поправила сползшую с плеча ткань и в упор посмотрела на него.
— Ты закончил свой концерт для одного зрителя? — её голос был холодным и ровным, без малейшего намёка на дрожь. Она не собиралась опускаться до его уровня, до криков и метания вещей. Её оружие было тоньше и гораздо более смертоносным. — Или в программе есть ещё какие-то номера? Может, ляжешь на пол и начнёшь биться ногами? Это было бы очень в твоём стиле.
Дмитрий стоял, тяжело дыша, прислонившись плечом к дверному косяку. Волна кипящей ярости схлынула, оставив после себя гулкую, выжженную пустоту и холодное, ясное понимание. Он смотрел на жену так, словно видел её впервые. Не любимую женщину, не спутницу жизни, а совершенно чужого, враждебного человека.
— Тебе не нравится мой стиль, Лиза? — тихо спросил он. И эта тишина была страшнее его крика. — А какой тебе нравится? Стиль Юлиного мужа, который возит её в Дубай два раза в год? Или, может, стиль Светкиного Олега, который подарил ей новую машину просто за то, что она родила ему ребёнка, которым теперь с утра до ночи занимаются две няни?
Лиза презрительно усмехнулась. Он попал в самую точку, и это лишь придало ей уверенности.
— Да. Именно такой. Стиль нормального, успешного мужчины, который думает о том, как развиваться и зарабатывать, а не о том, как отстоять свою смену на заводе и прийти домой героем труда. Ты думаешь, твоя усталость — это подвиг? Дима, это не подвиг. Это твой потолок. Ты выбрал этот путь сам. Путь простого работяги, который гордится своими мозолями, потому что больше гордиться ему нечем.
Она встала и медленно пошла по комнате, обходя брошенную им куртку, словно это было что-то заразное. Она была в своей стихии, она вела свою партию, унижая и обесценивая.
— Тебе просто нравится эта роль. Роль страдальца. Прийти домой, бросить куртку, грозно посмотреть и ждать, что я паду ниц и начну благодарить тебя за то, что ты нас обеспечиваешь. Но ты не обеспечиваешь, Дима. Ты просто поддерживаешь минимальный уровень существования. А я хочу жить! Понимаешь? Жить, а не ждать, пока ты соизволишь притащить свою зарплату, которой едва хватает, чтобы закрыть базовые потребности и купить мне новое платье раз в сезон. Мужчины моих подруг создают бизнес, они рискуют, они крутятся! А ты просто ходишь на работу. И твоя усталость — это не цена успеха. Это цена твоего неумения жить по-другому.
Она остановилась напротив него, заложив руки за спину. Красивая, ухоженная, жестокая в своей правоте. Она видела, что её слова попадают в цель, и это доставляло ей видимое удовольствие. Она наносила удары точно, методично, разрушая саму основу его мужской самооценки.
Он слушал её, и лицо его становилось каменно-неподвижным. Он больше не чувствовал обиды. Он чувствовал, как внутри него что-то окончательно замерзает, превращаясь в острый кристалл льда. Она только что вслух произнесла всё то, что он подсознательно понимал уже давно, но боялся себе в этом признаться. Она не была его союзником. Она была его главным и самым беспощадным критиком.
— Понятно, — сказал он так же тихо. — Значит, я — простой работяга и неудачник, который не умеет жить. Я это услышал. А теперь давай поговорим о тебе.
Он оттолкнулся от дверного косяка и медленно прошёл вглубь комнаты, обойдя и её, и свою брошенную куртку. Он больше не смотрел на Лизу как на противника в споре. Он смотрел на неё как на предмет исследования, на сложный механизм, который он наконец решил разобрать, чтобы понять, почему он не работает. Его движение было спокойным, почти ленивым, и от этого оно казалось ещё более угрожающим. Он остановился у окна, спиной к ней, глядя на ночной город.
— Помнишь, как ты бросила университет? — начал он, и его голос ровно и отчётливо разносился по комнате. — Третий курс, экономический факультет. Не потому, что было сложно. Не потому, что ты не тянула. А потому, что тебе стало «скучно». Я помню, как ты мне это объясняла. Сидела на кухне, крутила в пальцах ложку и говорила, что все эти цифры и графики — «бессмысленная трата лучших лет жизни». Помнишь?
Лиза фыркнула, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией.
— К чему эти древние раскопки? Ты решил припомнить мне все грехи со времён динозавров?
— Нет, — он не обернулся. — Я просто восстанавливаю хронологию. Хронологию твоей усталости. Тогда я тебя поддержал. Я сказал: «Хорошо, милая, если тебе это не нравится, не мучай себя». А потом ты сказала мне, что хочешь посвятить себя дому. Нам. Помнишь, что ты тогда сказала? Ты сказала: «Я создам нам такое гнёздышко, что ты будешь лететь домой после работы! Тебе никогда не захочется задерживаться с друзьями в баре, потому что дома тебя всегда будет ждать тепло, уют и вкусный ужин». Это твои слова, Лиза. Дословно.
Он повернулся и посмотрел ей в глаза. Его взгляд был тяжёлым, как расплавленный свинец.
— И я поверил. Как последний идиот, я поверил в эту красивую сказку. Я решил, что это и есть правильная модель семьи. Я буду пахать, а ты будешь создавать тот самый уют. Я взял на себя все финансовые вопросы, чтобы ты могла спокойно, не отвлекаясь, вить своё «гнёздышко». И что я получил в итоге?
Он обвёл рукой их идеальную, безупречную гостиную.
— Я прихожу с завода, где двенадцать часов стоит грохот, вонь и грязь. И я попадаю сюда. В эту стерильную чистоту. В эту тишину. Здесь никогда не пахнет едой. Никогда. Здесь пахнет твоими духами и освежителем воздуха. Эти декоративные подушки на диване, — он кивнул в сторону дивана, — на них нельзя лежать, потому что «испортится композиция». В холодильнике — твои йогурты, минеральная вода и какой-нибудь авокадо. Потому что ты следишь за фигурой. Моя полка — это пачка пельменей в морозилке на экстренный случай. Я лечу домой? Лиза, я ползу сюда, как в гостиничный номер, за который я заплатил на год вперёд. Здесь нет уюта. Здесь есть выставочный зал мебельного магазина. Красивый, безжизненный и чужой.
Он сделал шаг к ней. Её уверенность начала давать трещину. В её глазах появилось что-то похожее на страх, но не перед его физической силой, а перед его словами, которые сдирали с неё слой за слоем всю её привычную броню.
— Твоя усталость, о которой ты так любишь говорить, — это не усталость от дел. Это усталость от безделья. Тебе скучно, Лиза. Тебе смертельно скучно в том мире, который ты сама для себя построила. Твои походы по магазинам, кафе с подружками, бесконечные сериалы — это не отдых. Это способ убить время, которое тебе нечем занять. Ты как заключённая в золотой клетке, которая сама себя в неё посадила и требует от тюремщика, чтобы он её развлекал. Но я не тюремщик. И я больше не клоун. Ты не создала уют. Ты создала идеальные условия для своего личного, комфортного существования. За мой счёт. И сегодня я это понял окончательно.
Наступила тишина. Не звенящая, не тяжёлая — просто тишина, вакуум, который образовался после его последних слов. В этом вакууме Лиза, казалось, съёжилась. Её красивая поза, её брезгливая маска — всё это осыпалось, как дешёвая штукатурка. Она стояла посреди комнаты, и на её лице впервые за весь вечер проступило настоящее, живое выражение — растерянность. Она привыкла, что её контратаки вызывают ответную ярость, оправдания, споры. А получила холодный, препарирующий монолог, который вывернул её жизнь наизнанку и показал ей же.
Осознав, что её привычное оружие — обесценивание и язвительность — дало осечку, она инстинктивно потянулась к последнему, главному калибру. К ядерной кнопке любой семейной ссоры.
— Если ты так думаешь… если я для тебя просто ленивая кукла… тогда я не буду тебе мешать! — она вскинула подбородок, пытаясь вернуть себе царственность. — Я прямо сейчас соберу вещи и уйду! Посмотрим, как ты запоёшь один, в своём любимом «гостиничном номере»! Будешь сам себе варить пельмени и радоваться своему уюту!
Она ждала. Ждала, что он бросится её останавливать, что испугается, начнёт извиняться. Это был проверенный, безотказный ход. Но Дмитрий даже не шелохнулся. Он посмотрел на неё долгим, пустым взглядом, в котором не было ни злости, ни сожаления. Ничего.
— Собирай, — сказал он так просто, будто речь шла о том, чтобы вынести мусор.
И это короткое слово ударило её сильнее, чем все его предыдущие крики и обвинения. Оно обесценило её угрозу, её саму, её значимость в его жизни. Она замерла, не зная, что делать дальше. Уходить она, разумеется, никуда не собиралась.
Дмитрий молча прошёл мимо неё к стене, на которой висел огромный, почти во всю стену, плазменный телевизор — главный алтарь её дневных бдений. Он спокойно, без суеты, наклонился и выдернул из розетки сетевой фильтр. Экран погас. Затем он так же методично начал отсоединять от панели провода: HDMI от игровой приставки, которую он сам ей подарил, оптический кабель от саундбара, антенну. Он аккуратно сматывал каждый провод и клал на пол.
— Что… что ты делаешь? — её голос впервые за вечер прозвучал неуверенно, почти жалко.
Он не ответил. Закончив с проводами, он обхватил панель с двух сторон, напрягся, снимая её с настенного крепления. Телевизор был тяжёлым, и на его шее вздулись жилы. Лиза смотрела, как он, кряхтя, тащит её главное сокровище, её окно в мир сериалов и ток-шоу, в сторону кладовки. Он скрылся в тёмном проёме, и через мгновение оттуда донёсся глухой стук — телевизор поставили на пол.
Он вернулся в комнату, вытирая пыль с рук. Его взгляд упал на кофейный столик, где лежал её серебристый, тонкий ноутбук. Он подошёл, взял его, захлопнул крышку.
— Не трогай! Это моё! — взвизгнула она, делая шаг к нему.
— Я его покупал, — ровным тоном ответил Дмитрий, не глядя на неё. — Ты хотела, чтобы я был мужчиной, который действует. Вот, я действую. Тебе он больше не нужен, чтобы «уставать».
Он так же унёс ноутбук в кладовку. Вернулся. Комната преобразилась. Она стала пустой, гулкой. Чёрный прямоугольник крепления на стене зиял, как незаживающая рана. Гостиная лишилась своего центра, своего смысла. Дмитрий достал из кармана телефон и, стоя посреди комнаты, начал что-то неторопливо нажимать. Лиза инстинктивно посмотрела на свой смартфон. Значок Wi-Fi в верхней части экрана моргнул и исчез, сменившись значком мобильной сети.
— Я поменял пароль от интернета, — сообщил он, убирая телефон. — Хватит с тебя цифрового мира. Пора познакомиться с реальным.
Он в последний раз обвёл взглядом опустевшую комнату, потом посмотрел на неё — застывшую, с широко раскрытыми глазами, в которых плескался тихий ужас осознания. Он не выгнал её. Он сделал нечто гораздо более жестокое. Он запер её в её же раю, предварительно вынеся оттуда всё, что делало его раем. Он оставил её наедине с собой.
Развернувшись, он ушёл на кухню. Лиза слышала, как щёлкнула дверца холодильника, как нож ударил по разделочной доске, как чиркнула конфорка. Через несколько минут по квартире поплыл простой, земной запах жареных сосисок. Он не заказывал еду. Он готовил её себе сам.
А она так и осталась стоять посреди гостиной. В идеальной чистоте, в тишине, нарушаемой лишь шипением с кухни. Она смотрела на пустую стену, и впервые за много лет ей нечем было заглушить оглушающую пустоту внутри самой себя. Скандал был окончен. Брак — тоже. Просто они оба ещё не знали, как это назвать…
