— Я ненадолго.
Голос прозвучал прямо над ухом, резкий и сухой, как треск сломанной ветки. Катя не вздрогнула, лишь медленно подняла глаза от своей чашки с остывающим капучино. Тамара Борисовна, мать Дениса, уже садилась на стул напротив, не дожидаясь приглашения. Она поставила на стол дорогую, но безвкусную сумку и сцепила пальцы на её массивном золотом замке. Её ухоженное, покрытое плотным слоем тонального крема лицо было непроницаемой маской, но сжатые в тонкую, бескровную линию губы выдавали напряжение. Она не поздоровалась.
Кафе было почти пустым, залитым мягким светом послеполуденного солнца. В воздухе висел аромат кофе и вишнёвого штруделя. Этот островок спокойствия, который Катя нашла посреди суетливого дня, был безжалостно захвачен.
— Я хочу, чтобы ты оставила моего сына в покое.
Это было не прошение и не предложение. Это был приказ. Тамара Борисовна смотрела прямо, не мигая, её взгляд был тяжёлым, оценивающим, как у скупщика, определяющего пробу металла. Она изучала реакцию.
Катя сделала маленький, почти незаметный глоток кофе. Напиток был уже чуть тёплым, но это не имело значения. Она поставила чашку на блюдце, не издав ни звука.
— Тамара Борисовна, мы с Денисом любим друг друга. И мы собираемся пожениться.
Она произнесла это ровно, спокойно, констатируя факт, словно сообщала прогноз погоды. Но эти слова подействовали на женщину напротив, как искра, упавшая в бочку с порохом. Маска треснула. Лицо Тамары Борисовны исказилось, гладкая кожа у рта пошла мелкими, злыми морщинами. Глаза, подведённые дорогим карандашом, сузились, превратившись в две холодные щели. Она резко наклонилась над столом, и её голос, до этого просто жёсткий, перешёл на ядовитый, шипящий шёпот, предназначенный только для ушей Кати.
— Пожениться? Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты его разрушаешь. Ты разрушаешь всё, что я строила годами. Он был человеком, у него были цели, он заботился о своей семье. Обо мне! А теперь что? Все деньги уходят на тебя, на твои побрякушки, на ваши «планы». Мне перепадают крохи, подачки! Будто я нищенка какая-то!
Её шёпот становился всё громче, срываясь на хрип. Люди за соседним столиком, молодая пара, обернулись, но Тамара Борисовна даже не заметила их. Она была полностью поглощена своей яростью. Катя молча слушала. Её левая рука неподвижно лежала на колене, под столешницей. Большой палец лежал на гладком, холодном экране телефона. Она сделала едва заметное движение, смахнув уведомление и нажав на красный кружок диктофона. Экран на секунду осветил её палец и погас.
— Он всегда был моим сыном! Каждую свою зарплату он приносил мне. Мы вместе решали, на что её потратить. На машину, на ремонт, на мой отдых. Это была наша река, полноводная! А ты пришла и прорыла канал в свою сторону. И теперь от моей реки остался жалкий, грязный ручеёк. Десять тысяч!
Она почти выплюнула эту сумму.
— Он бросает мне десять тысяч в месяц, потому что вы, видите ли, копите на свадьбу! На свадьбу с тобой!
Она вся подалась вперёд, её лицо было так близко, что Катя чувствовала запах её духов — тяжёлый, удушливый аромат увядающих лилий.
— Ты, вертихвостка, обязана отстать от моего сына! Я ни за что не позволю ему на тебе жениться! Если ты от него не отстанешь, я тебя лично прибью!
Последняя фраза прозвучала уже не шёпотом, а сдавленным, полным ненависти выкриком. Пауза, которая повисла между ними, была плотной и тяжёлой. Тамара Борисовна тяжело дышала, её грудь вздымалась под шёлковой блузкой. Она выплеснула всё. Теперь она ждала. Ждала слёз, страха, капитуляции.
Катя не вздрогнула. Она не изменилась в лице. Она просто спокойно, с той же холодной точностью, с какой поставила чашку, нажала под столом на экране телефона кнопку «стоп». Она сохранила файл, назвав его одним словом: «Мама Дениса».
— Я дома!
Голос Дениса, звонкий и радостный, ворвался в квартиру вместе с ним. Он бросил на пуф в прихожей портфель, пахнущий кожей и успехом, и тут же нашёл Катю на кухне. Она стояла у столешницы и методично резала свежую зелень. Он подошёл сзади, обнял её за талию, уткнулся носом в волосы. От него пахло дорогим парфюмом, морозным воздухом и той беззаботной уверенностью, которая была свойственна только ему.
— Чем пахнет? Кажется, сегодня на ужин что-то грандиозное. Я, кстати, сегодня говорил с ребятами из ивент-агентства. У них есть отличная идея для выездной регистрации, прямо на берегу залива. Представляешь?
Он говорил быстро, взахлёб, его энергия заполняла всё пространство. Он был генератором счастья, и Катя всегда была его главным приёмником. Но не сегодня. Она не повернулась, её руки не перестали двигаться. Нож продолжал мелко стучать по разделочной доске.
— Денис, — её голос был тихим, но в нём была такая плотность, что он мгновенно замолчал и ослабил объятия. — Сними куртку, помой руки. И сядь в гостиной. Нам нужно… кое-что обсудить.
Что-то в её тоне заставило его повиноваться без вопросов. Улыбка сползла с его лица, сменившись настороженным недоумением. Он молча сделал всё, что она сказала, и сел на диван, наблюдая, как она вытирает руки и идёт к нему из кухни. Она несла в руках только свой телефон и наушники. В этом было что-то тревожное, неправильное. Она не села рядом, а остановилась у журнального столика напротив.
— Я хочу, чтобы ты это послушал.
Она протянула ему телефон и белые капли наушников. В её жесте не было ни мольбы, ни обвинения. Только холодная, отстранённая необходимость.
— Что это? — спросил он, с недоумением принимая телефон. — Кать, что происходит?
— Просто послушай. Пожалуйста. До конца.
Он посмотрел на неё ещё раз, пытаясь прочитать что-то на её спокойном, почти непроницаемом лице, но не нашёл ничего. Он пожал плечами и вставил наушники в уши. Нажал на «плей». Первые несколько секунд он слышал фоновый шум кафе, звон посуды, приглушённые голоса. Потом раздался сухой, знакомый до боли голос его матери: «Я ненадолго».
Денис нахмурился. Он поднял на Катю вопросительный взгляд, но она лишь чуть заметно кивнула, давая понять: слушай дальше. И он слушал. Он слышал, как Катя спокойно говорит об их любви и свадьбе. И потом он услышал то, что последовало за этим. Шипящий, ядовитый шёпот его матери. Каждое слово, как капля кислоты, падало ему прямо в мозг. Про деньги. Про «полноводную реку», которая превратилась в «жалкий ручеёк». Про десять тысяч, брошенных ей, как подачка.
Его лицо менялось с каждой секундой. Румянец на щеках, оставшийся после улицы, сменился нездоровой бледностью. Мышцы на скулах напряглись, превратив его лицо в высеченную из камня маску. Он слышал, как женщина, которая пела ему колыбельные, обвиняет его невесту в расчётливости, в воровстве, в разрушении его жизни. Он слышал её голос, полный неприкрытой, животной жадности. Он перестал дышать.
И потом прозвучал финал. Выкрик, полный ненависти: «Ты вертихвостка, обязана отстать от моего сына! Я ни за что не позволю ему на тебе жениться! Если ты от него не отстанешь, я тебя лично прибью!».
Запись кончилась. Ещё несколько секунд в наушниках шипела тишина кафе, а потом воспроизведение остановилось. Денис сидел неподвижно. Он медленно, очень медленно, вытащил наушники из ушей. Снял их так аккуратно, будто они были сделаны из тончайшего стекла. Он положил их на столик. Затем положил рядом телефон. Он не смотрел на Катю. Он смотрел прямо перед собой, на стену, но видел не её. Он видел руины. Руины того образа матери, который он строил и лелеял всю свою жизнь.
Он молчал так долго, что Катя уже подумала, что он сейчас встанет и уйдёт. Но он повернул голову и посмотрел на неё. В его глазах не было ни боли, ни обиды. В них была сталь. Холодная, закалённая в одно мгновение сталь.
— Ясно, — произнёс он всего одно слово.
Он встал, подошёл к окну и несколько секунд смотрел на огни вечернего города. Потом достал свой телефон, открыл контакты и нашёл запись «Мама». Его палец навис над кнопкой вызова, но не нажал её. Не сегодня. Завтра. Завтра он нанесёт ответный удар. Спокойно. Безжалостно. И окончательно.
На следующий день он приехал к ней без звонка. Тамара Борисовна открыла дверь, и на её лице мгновенно расцвела широкая, радушная улыбка. В квартире пахло её коронным блюдом — пирогом с капустой и яйцом, тем самым запахом, который Денис с детства ассоциировал с домом, уютом и материнской заботой. Она была в домашнем платье, с аккуратно уложенными волосами — готовая к встрече, но делающая вид, что его визит стал приятным сюрпризом. Она готовилась к этому разговору, репетировала свою роль. Роль обиженной, но всепрощающей матери.
— Денис, сынок! А я уж заждалась, всё утро как на иголках. Проходи, я как раз пирог испекла.
Он вошёл, но остановился на пороге кухни. Он не снял куртку. Он смотрел на неё так, как смотрят на незнакомого человека, случайно оказавшегося на твоём пути. Его спокойствие было гораздо страшнее любой крикливой ярости. В нём не было эмоций. Только цель.
— Мама. Нам нужно поговорить.
Слово «мама» в его устах прозвучало холодно и официально, как обращение к должностному лицу. Тамара Борисовна сразу это почувствовала. Её улыбка дрогнула, но она не сдавалась. Она взяла со спинки стула полотенце и начала вытирать и без того сухие руки, выигрывая секунды.
— Конечно, сынок. Я так переживала. Эта девочка… она ведь совсем заморочила тебе голову. Но я всё понимаю, я твоя мать. Мы всё решим. Садись, я сейчас чаю налью…
— Не нужно чая, — прервал он её суетливые движения. Он говорил тихо, но каждое слово падало в накрахмаленную тишину кухни, как камень в стоячую воду. — Я приехал сказать тебе две вещи.
Она замерла с чайником в руках, её глаза впились в его лицо.
— Первое. Десять тысяч, которые ты получила в этом месяце, были последними. Больше денег не будет. Никогда.
Чайник с тихим стуком опустился на плиту. Её лицо вытянулось, на миг потеряв своё властное выражение. Оно стало растерянным, почти жалким.
— Как это… не будет? — пролепетала она. — Денис, ты что такое говоришь? А как же я? А коммунальные платежи? Ремонт в ванной, мы же договаривались… Ты же знаешь, моей пенсии ни на что не хватит!
— Это твои проблемы, — отрезал он. В его голосе не было ни капли сочувствия. — Ты взрослый, дееспособный человек. Ты работала, у тебя есть пенсия. Учись на неё жить. Мой финансовый поток в твою сторону иссяк. Навсегда.
До неё дошло. Это был не торг, не попытка её напугать. Это был приговор. И тут же растерянность сменилась привычной, отработанной годами яростью.
— Это она! Это всё она тебя настроила! Я так и знала! Эта вертихвостка хочет забрать у тебя всё, а меня пустить по миру!
— Решение принял я, — его голос оставался таким же ровным. Он проигнорировал её выпад в сторону Кати, лишив её возможности втянуть его в привычный скандал. И, не давая ей опомниться, нанёс второй удар. — И вторая вещь. Я оформил перевод по работе. Через три недели мы с Катей уезжаем в другой город.
Если первая новость была ударом, то вторая — контрольным выстрелом. Тамара Борисовна отшатнулась, как от пощёчины. Она прислонилась к кухонному гарнитуру, чтобы не упасть. Переезд. Это означало конец всему. Конец контролю, конец влиянию, конец последней надежде вернуть всё на свои места. Её лицо побагровело.
— Ты не можешь! — выкрикнула она. — Бросить мать! Уехать из-за этой… этой дряни?! Денис, опомнись! Я же твоя мать!
— Ты женщина, которая угрожала убить мою невесту из-за денег, — произнёс он с ледяной чёткостью. Он впервые сослался на запись, и это прозвучало как оглашение факта из медицинской карты. — Для меня моя мать умерла вчера вечером, когда я слушал запись в наушниках. А ты — просто чужой мне человек, с которым меня больше ничего не связывает.
Он повернулся и пошёл к выходу.
— Денис! Постой! Не уходи! Сынок! — кричала она ему в спину, её голос срывался, в нём уже слышались панические, заискивающие нотки.
Но он не обернулся. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Тамара Борисовна осталась одна посреди кухни. Запах капустного пирога, который ещё пять минут назад казался ей символом власти и уюта, теперь душил её, как запах похоронных цветов. Она смотрела на свои пустые руки. Река пересохла.
День переезда выдался солнечным и морозным. Воздух был чистым и колким, он хрустел под ногами, как свежий снег. У подъезда стоял внушительный мебельный фургон с открытыми нараспашку дверями, в его тёмное чрево Денис и двое грузчиков методично загружали коробки и узлы, составлявшие их прежнюю жизнь. Катя руководила процессом из квартиры, вынося последние мелочи: вазу, пакет с комнатными растениями, клетку с попугаем. Во всём этом не было суеты. Только спокойная, деловитая атмосфера хорошо спланированного отступления.
Она появилась, когда на тротуаре осталась лишь последняя стопка коробок. Тамара Борисовна возникла из-за угла дома так внезапно, словно материализовалась из холодного воздуха. Она была одета не по погоде легко: в осеннем пальто нараспашку, без шапки. Её волосы растрепал ветер, а на лице застыло выражение отчаянной решимости. Это был её последний бой, её Сталинград. Она шла прямо к Денису, игнорируя грузчиков, которые с любопытством покосились на неё и тактично отошли в сторону.
— Денис! Что ты делаешь? Остановись!
Её голос был громким, рассчитанным на публику. Окна соседних квартир уже украсились любопытными лицами. Она хотела публичного скандала, публичного унижения. Это был её последний козырь.
Денис, не говоря ни слова, поднял очередную коробку и понёс её к машине. Он двигался мимо неё, будто она была элементом городского пейзажа — урной или фонарным столбом.
— Ты не можешь вот так просто уехать! Ты бросаешь меня! Свою мать! Одну! — она шла за ним, повышая голос, пытаясь пробить стену его безразличия. — Ради кого? Ради этой!
Её палец ткнул в сторону Кати, которая как раз вышла из подъезда с последним пакетом. Тамара Борисовна переключила своё внимание на неё.
— Это ты во всём виновата! Ты его приворожила! Околдовала! Ты разрушила нашу семью! Будь ты проклята!
Катя остановилась на ступеньках, спокойно глядя на кричащую женщину. Она не отвечала. Её спокойствие выводило Тамару Борисовну из себя гораздо сильнее, чем ответные оскорбления. Поняв, что атака на Катю не даёт результата, она снова развернулась к сыну, который как раз вернулся за последними коробками. Её тактика сменилась. Ярость уступила место мольбе.
— Сынок… Денис… Пожалуйста, не уезжай. Я всё прощу. Я приму её, честное слово, приму. Только останься. Ну что я буду делать одна? Кто мне стакан воды подаст?
Она попыталась схватить его за рукав куртки, но он сделал шаг в сторону, и её рука беспомощно повисла в воздухе. Он поднял последнюю коробку. Пустота на асфальте стала окончательной, символизируя конец его жизни в этом месте. Он молча отнёс коробку в фургон, и один из грузчиков с грохотом захлопнул тяжёлые двери. Финал.
Тамара Борисовна стояла посреди тротуара, растерянная и опустошённая. Машина была закрыта. Представление окончено. Она смотрела на сына, который подошёл к кабине грузовика, переговорил с водителем и пожал ему руку. Затем он повернулся и пошёл не к ней, а к Кате, которая ждала его у легковой машины, припаркованной чуть поодаль.
Он подошёл к Кате, обнял её и что-то тихо сказал. Потом он сунул руку в карман куртки и достал бумажник. Тамара Борисовна замерла, наблюдая за ним. В её глазах мелькнула безумная, иррациональная надежда. Может, это прощальный жест? Может, он одумался?
Денис не спеша отсчитал несколько крупных купюр. Он держал их в руке, и на мгновение его взгляд встретился с взглядом матери. Она сделала едва заметное движение вперёд, её пальцы непроизвольно сжались, готовые принять дар.
Но он не пошёл к ней. Он повернулся к Кате, которая смотрела на него с лёгким недоумением. Он вложил деньги ей в ладонь, его рука накрыла её руку сверху. И он произнёс — негромко, но предельно чётко, так, чтобы каждое слово долетело до ушей матери, стоящей в десяти шагах от них:
— Держи, любимая. Купишь что-нибудь красивое для мамы.
Тамара Борисовна вздрогнула, её лицо исказилось. Но он ещё не закончил. Он сделал паузу, давая ей в полной мере насладиться моментом, и добавил, глядя Кате прямо в глаза:
— Для своей мамы. Когда она приедет к нам в гости в наш новый дом.
Это было не просто унижение. Это была казнь. Публичная, методичная и безжалостная. Он демонстративно поцеловал Катю, затем обошёл машину, сел за руль, и они поехали.
Автомобиль плавно тронулся с места, проехал мимо мебельного фургона и скрылся за поворотом. Тамара Борисовна осталась одна посреди пустого тротуара. Холодный ветер трепал её волосы. Она смотрела на то место, где только что стояла машина, и в её глазах не было ничего, кроме пустоты. Река не просто пересохла. Её русло засыпали солью. Навечно…
