— И что это такое, я хотел бы знать? — голос Максима не был громким, но в нём звенела сталь, предназначенная для того, чтобы резать по живому.
Он стоял посреди гостиной, держа в двух пальцах, словно нечто брезгливое, тонкий кассовый чек. Другой рукой он указывал на глянцевый пакет известного бренда, небрежно оставленный Аней на кресле. Из пакета выглядывал уголок ткани — шёлк глубокого винного цвета. Аня, которая как раз раскладывала продукты на кухне, повернулась к нему. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она молча смотрела на него, давая ему возможность развить свою мысль.
— Я спрашиваю, что это? — повторил он, делая шаг к ней. Он потряс чеком в воздухе. — Семнадцать тысяч. Семнадцать, Аня! Это платье? Очередное? Тебе вешать их уже некуда. Мы же договаривались. Мы экономим.
Он говорил медленно, с расстановкой, словно объяснял неразумному ребёнку прописные истины. В его позе, в том, как он выпятил грудь и слегка наклонил голову, сквозило самодовольство человека, поймавшего преступника на месте преступления.
— Я работаю как проклятый, — продолжал он свою проповедь, прохаживаясь по кухне. — Я тяну на себе огромную ответственность. Ты же знаешь, какие у меня алименты. Я своему сыну ни в чём не отказываю, это мой долг. И каждый месяц я отдаю почти половину зарплаты, чтобы у него всё было. Чтобы его мать могла купить ему новый конструктор, сводить в развлекательный центр. А ты? Что делаешь ты, чтобы помочь нашей семье? Покупаешь себе тряпки за семнадцать тысяч.
Аня продолжала молчать. Она достала из пакета молоко и поставила его в холодильник. Её спокойствие, казалось, только подливало масла в огонь. Максиму нужна была реакция: оправдания, спор, может быть, даже смущение. Он хотел почувствовать себя правым, мудрым и строгим главой семьи, который наставляет на путь истинный неразумную жену. Но натыкался на глухую стену безразличия.
— Тебе вообще всё равно? — Он остановился прямо перед ней, почти касаясь её плеча. — Мы могли бы отложить эти деньги. На отпуск. На ремонт в детской, мы же планируем ребёнка. Или ты думаешь, деньги с неба падают? Я должен ужиматься, считать каждую копейку, а ты будешь порхать по бутикам? Это так ты видишь семейную жизнь? Где твоя поддержка? Где твоё понимание?
Он говорил правильные слова о семье, о будущем, об ответственности. Но за этими словами сквозила такая мелочная обида и такое откровенное желание контроля, что Аня почувствовала, как внутри у неё что-то закипает — медленно и неотвратимо, как лава в жерле вулкана. Она видела его насквозь: его «огромные» алименты, которые он платил с весьма средней зарплаты, его «ответственность», которая сводилась к ежемесячному переводу и воскресным звонкам, его «экономию», которая никогда не касалась его собственных увлечений — посиделок с друзьями в баре или покупки нового спиннинга.
— Я жду ответа, Аня, — надавил он, понизив голос до доверительного, нравоучительного тона. — Я просто хочу, чтобы ты поняла. Нам нужно быть командой. Мы должны вместе думать о бюджете. Особенно сейчас, когда такая нагрузка…
И тут плотину прорвало. Спокойствие слетело с её лица, как тонкая фарфоровая маска, и под ней оказалось лицо женщины, доведённой до последней черты. Её глаза потемнели, а голос, до этого молчавший, зазвучал резко и яростно.
— Ты хочешь, чтобы я экономила на себе, чтобы твоя бывшая жена могла покупать твоему сыну дорогие игрушки на ТВОИ алименты?! Ты совсем совесть потерял, милый?
Вопрос, брошенный Аней, повис в воздухе кухни, как разряд статического электричества. Он был настолько прямым и безжалостным, что на мгновение сбил с Максима всю его отеческую спесь. Он ожидал чего угодно — оправданий, слёз, встречных упрёков в покупке нового спиннинга, — но не такого холодного, точного удара под дых. Он опешил, пытаясь нащупать привычную почву под ногами.
— Что ты несёшь? Какая здесь вообще связь? — наконец нашёлся он, возвращаясь к роли оскорблённой добродетели. — Это мой долг перед сыном, а это — наше общее будущее! Не смей смешивать эти вещи!
Но Аня уже не слушала. Она медленно вытерла руки о полотенце, её движения были выверенными и спокойными. Вулкан внутри неё перестал клокотать, превратившись в ледник — такой же разрушительный, но действующий медленно и неотвратимо.
— Связь самая прямая, Максим, — её голос стал ровным и лишённым всяких эмоций. — Это платье, которое так оскорбило твой бережливый взор, куплено на мои деньги. С моей личной карты. На которую, я тебе сейчас напомню, раз уж у тебя такая короткая память, приходит моя зарплата.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— А моя зарплата, милый, в полтора раза выше твоей. Даже до вычета твоих алиментов. Я оплачиваю все продукты. Я заправляю и обслуживаю свою машину. Я покупаю себе одежду. Я вношу ровно половину за ипотеку, хотя могла бы купить эту квартиру и без тебя. А теперь скажи мне, из чего состоит твой великодушный вклад в этот «наш бюджет», о котором ты так красиво рассказываешь? Из второй половины ипотеки и твоих бесконечных жалоб на то, как тебе тяжело живётся?
Каждое её слово было маленьким, острым осколком льда. Она не кричала, не обвиняла — она констатировала факты. И эти факты были для Максима унизительнее любой истерики. Он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Его тщательно выстроенный образ мученика и добытчика рассыпался в пыль. Он, привыкший поучать и контролировать, вдруг оказался в положении проштрафившегося подчинённого.
— Ты… ты считаешь деньги? В семье? — выдавил он, хватаясь за последнюю соломинку. — Ты мне сейчас ставишь в упрёк то, что я зарабатываю меньше?
— Нет, — отрезала Аня. — Я ставлю тебе в упрёк твою ложь. Твоё лицемерие. Ты прикрываешь свою мелочность и желание всё контролировать заботой о семье. Ты требуешь от меня экономии не для «нашего будущего», а чтобы тебе было комфортнее чувствовать себя главным. Чтобы твоя бывшая ни в чём не отказывала твоему сыну за счёт не только твоих, но и моих ресурсов. Ты хочешь, чтобы я ходила в старом, пока ты покупаешь себе дорогие игрушки для рыбалки и оплачиваешь новую приставку своему первенцу. Вот и вся твоя «экономия».
Максим покраснел. Он был загнан в угол, припёрт к стене неопровержимыми аргументами. Он больше не мог апеллировать к логике, и тогда он прибег к последнему оружию демагога — к принципам.
— Какая разница, чьи деньги?! — взорвался он. — В семье не бывает «твоих» и «моих»! У нас общий бюджет! Всё, что мы оба зарабатываем, — всё общее! Я думал, это очевидно!
Аня молча смотрела на него. В её глазах промелькнуло что-то похожее на презрительную усмешку. Она ждала этой фразы. Она знала, что он её скажет.
— Общий? — переспросила она так тихо и холодно, что Максим невольно отступил на шаг. Она медленно двинулась из кухни в гостиную, прямо к нему. — Хорошо. Я согласна. Давай сделаем его по-настоящему общим. Прямо сейчас. Садись за стол.
Максим замер на пороге гостиной. Предложение Ани, произнесённое этим замогильным тоном, не сулило ничего хорошего. Он ожидал продолжения скандала, перечисления взаимных обид, но вместо этого она вела себя так, будто собиралась провести деловую презентацию. Он с недоверием и смутным беспокойством проследовал за ней к журнальному столику, на котором стоял её ноутбук.
— Что ты задумала? — спросил он с плохо скрываемым подозрением, наблюдая, как она садится в кресло.
Аня не ответила. Она с едва слышным щелчком открыла крышку ноутбука. Экран ожил, бросая холодный синий свет на её сосредоточенное лицо. Её пальцы быстро и уверенно забегали по клавиатуре, открывая сайт онлайн-банка. Максим стоял над ней, заложив руки за спину в своей излюбленной позе «хозяина положения», но эта поза уже казалась неуместной и жалкой. Он чувствовал, как инициатива утекает у него сквозь пальцы, но ещё не понимал масштаба катастрофы.
— Аня, я не собираюсь играть в твои игры. Если ты хочешь что-то сказать, говори прямо, — его голос звучал уже не так уверенно, как пять минут назад на кухне.
— Я не играю, — откликнулась она, не отрывая взгляда от экрана. — Я делаю то, о чём ты просил. Создаю общий бюджет. По-настоящему общий.
На экране мелькали цифры, графики, банковские реквизиты. Максим всматривался, пытаясь уловить суть её действий. Вот она открыла вкладку «Создать новый счёт». Ввела название. Он наклонился ниже, чтобы прочитать. Буквы на экране сложились в два слова: «Наш ребёнок». У него внутри что-то неприятно ёкнуло.
— Что это? — спросил он напряжённо.
Аня проигнорировала вопрос. Несколькими кликами она завершила операцию. Затем открыла страницу переводов. В поле «Сумма» она ввела цифру. Максим увидел её и застыл. Тридцать пять тысяч рублей. До копейки. Это была точная сумма его ежемесячных алиментов. Он переводил её со своей карты пятого числа каждого месяца. Он смотрел на эти цифры на её экране, и ледяное предчувствие начало сковывать его изнутри.
— Вот, — сказала Аня, наконец повернув к нему экран. Её лицо было абсолютно непроницаемым. — Я только что открыла накопительный счёт на нашего будущего ребёнка. И положила туда ровно ту сумму, которую ты в этом месяце перевёл бывшей.
Она развернула ноутбук обратно и, прежде чем он успел что-то сказать, продолжила, чеканя каждое слово:
— И я буду делать так каждый месяц. Пятого числа. Это будет наш семейный фонд справедливости. Раз твой первый ребёнок получает столько, то и наш будет получать не меньше. Мы же команда. У нас же «общий бюджет». Начнём копить прямо сейчас. Справедливо, не так ли?
До Максима начало доходить. Медленно, как доходит осознание неизбежности к человеку, стоящему на краю пропасти. Это не было эмоциональным порывом. Это был холодный, выверенный финансовый удар.
— Ты… ты с ума сошла? Откуда мы возьмём эти деньги? — прохрипел он.
— О, не волнуйся, — Аня закрыла ноутбук с таким же тихим щелчком, с каким и открыла. Этот звук прозвучал как выстрел. — Деньги мы возьмём из твоей части бюджета. Ты же у нас главный по экономии. Вот и начнём. Экономить будем на твоих развлечениях. На походах в бар с друзьями. На новой экипировке для рыбалки. На бензине для твоих бесцельных поездок по городу. Ты хотел, чтобы я затянула пояс? Отлично. Теперь мы затянем твой.
Ярость, чистая, животная ярость начала затапливать Максима. Он понял, что его поймали в его же собственную ловушку. Он не мог возразить против заботы о будущем ребёнке — это было бы верхом цинизма. Он не мог спорить с принципом «общего бюджета», ведь он сам его провозгласил. Он не мог уменьшить алименты — это было подло и незаконно. Её план был безупречен. Она не просто отстояла своё право покупать платья. Она лишила его всего: денег, власти и ощущения контроля над собственной жизнью. Он оставался с голой зарплатой, из которой вычитались алименты, ипотека, а теперь ещё и этот проклятый «фонд справедливости». На жизнь у него оставались копейки.
— Ты… Ты не посмеешь, — выдохнул он, чувствуя, как кулаки сжимаются сами собой.
Аня встала и посмотрела на него снизу вверх. В её взгляде не было ни страха, ни злости. Только холодное, окончательное презрение.
— Я уже посмела. Добро пожаловать в мир настоящей экономии, милый.
Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым и вязким. Ярость Максима достигла точки кипения. Это была уже не обида мелочного человека, которого уличили в лицемерии, а бессильный гнев загнанного в угол зверя. Все его привычные инструменты манипуляции — нравоучения, давление на чувство вины, поза оскорблённой добродетели — оказались бесполезны. Аня не просто отразила его атаку, она перевернула шахматную доску и с холодной улыбкой объявила ему мат. Он смотрел на её спокойное, почти отрешённое лицо и понимал, что проиграл. Проиграл не просто спор о деньгах. Он потерял власть, которую так ценил.
— Ты… Ты разрушаешь нашу семью! Из-за какого-то платья! — выкрикнул он, хватаясь за последний, самый избитый аргумент. — Ты ставишь деньги выше наших отношений!
— Я? — Аня изогнула бровь. На её губах появилась едва заметная, но оттого ещё более ядовитая усмешка. — Это не я начал скандал из-за чека. Это не я пытался контролировать чужие деньги, прикрываясь высокими словами. Я просто расставила всё по своим местам. Ты ведь сам хотел «общий бюджет» и «справедливость». Получай.
Её ледяное спокойствие выводило его из себя окончательно. В его голове остался лишь один козырь, последняя угроза, которая, как он был уверен, должна была поставить её на место, заставить испугаться и пойти на попятную. Он думал, что этот удар будет для неё самым болезненным.
— Знаешь что? А я не буду в этом участвовать! — Он выпрямился, напуская на себя вид человека, принявшего твёрдое и окончательное решение. — Если тебе так важны твои деньги, можешь оставаться с ними! А я уйду! Прямо сейчас! Вернусь к Свете! Она-то, в отличие от тебя, ценила то, что я для неё делал! Она знала, что такое настоящая семья!
Он выпалил это и замер в ожидании. Он ждал её реакции: страха, отчаяния, мольбы остаться. Он был уверен, что мысль о его возвращении в прошлую семью должна была её уничтожить, пробудить в ней ревность и заставить отказаться от своих дурацких «фондов».
Но Аня молчала. Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом, будто видела впервые. В её глазах не было ни боли, ни ревности. Только усталость и лёгкое удивление, словно она смотрела на нелепое и давно надоевшее представление. Наконец, она нарушила тишину.
— Скатертью дорожка.
Два слова. Произнесённые ровным, безразличным голосом. Они ударили по Максиму сильнее, чем любой крик или обвинение. В них не было ничего — ни ненависти, ни обиды. Только полное, абсолютное равнодушие. Он понял, что его угроза не сработала. Она не просто не испугалась — она была рада. Она дала ему разрешение уйти.
Осознание этого было настолько оглушительным, что он на мгновение растерялся. Весь его напускной гнев схлынул, оставив после себя пустоту и унижение. Он стоял посреди комнаты, превратившись из грозного мужа в жалкого шантажиста, чей блеф вскрыли. Ему не оставалось ничего другого, кроме как исполнить свою угрозу. Сохранить хотя бы крупицу достоинства.
Он молча развернулся, прошёл в прихожую, схватил с вешалки куртку. Его руки двигались как на автомате. Он нащупал в кармане ключи от машины. Он всё ещё ждал, что она крикнет ему в спину, остановит. Но из гостиной не доносилось ни звука. Он обернулся. Аня спокойно прошла к креслу, на котором лежал пакет с платьем, и достала его. Она с интересом рассматривала шёлковую ткань, словно его, Максима, в квартире уже не существовало.
Он вышел на лестничную площадку. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Уже сидя в машине, на парковке под окнами, он почувствовал, как его колотит. Адреналин отступал, уступая место холодной, липкой панике. Он ушёл. Но куда? Идея вернуться к бывшей жене, брошенная в пылу ссоры, теперь казалась единственным выходом. Ему нужно было подтверждение собственной значимости. Нужно было, чтобы хоть кто-то в этом мире нуждался в нём не как в источнике денег. Он достал телефон и быстро набрал сообщение Свете.
— Привет. Как дела? Слушай, тут такое дело… Я от Ани ушёл. Насовсем.
Он отправил и уставился на экран, ожидая ответа. Его сердце стучало где-то в горле. Вот оно, сейчас она спросит, что случилось, позовёт к себе, и Аня ещё пожалеет о своём решении. Через минуту на экране появились три точки — Света печатала ответ. И вот он пришёл. Короткий. Уничтожающий.
— Понятно. Алименты не забудь пятого числа перевести, как обычно. У Ромы скоро день рождения, хотим ему велосипед купить.
Максим перечитал сообщение. Ещё раз. И ещё. В нём не было ни одного вопроса о нём. Ни капли сочувствия. Ни намёка на интерес к его судьбе. Только деловое напоминание и очередной финансовый запрос. В этот момент он с абсолютной ясностью понял. Он не нужен был ни одной из них. Для одной он был спонсором для ребёнка от первого брака. Для другой — обузой, мешающей тратить собственные деньги. Экран телефона погас, погрузив салон машины в темноту. Максим сидел в полной тишине, один, вычеркнутый из обеих жизней, и впервые за долгое время чувствовал себя не главой семьи, не мужчиной, а просто функцией. Функцией, которая только что сломалась…
