Вечер выдался тихим и каким-то пронзительно-пустым. В воздухе квартиры, где я выросла, по-прежнему витал запах папиного одеколона, хотя его уже неделю как не было с нами. Я смотрела, как мама механически перебирает старые фотографии, изредка промакивая уголки глаз платком. Её морщинистые руки, когда-то ловкие и быстрые, теперь казались такими хрупкими и беззащитными.
— Елена, дорогая, может, чаю? — спросила она, поднимая на меня глаза, в которых застыла не только боль утраты, но и какая-то странная тревога.
Я кивнула. Только чай нам сейчас и оставался. Кухня встретила нас привычным скрипом старого паркета. Сколько помню себя, этот звук всегда сопровождал наши семейные посиделки. Сейчас он звучал как-то особенно одиноко.
— Как думаешь, Алёша приедет? — мама расставляла чашки, стараясь не смотреть мне в глаза.
О моём старшем брате мы говорили редко. Последний раз он появлялся в родительском доме почти год назад — и то мимоходом, на пару часов, будто отмечаясь.
— Должен приехать, — я пожала плечами. — Всё-таки папины… ну, ты понимаешь.
Мама поджала губы. Сорок дней — это святое, даже для такого «занятого» сына, как мой брат. Я не стала озвучивать свои мысли. Мамино сердце и так было разбито на тысячу осколков.
Звонок в дверь прервал наши размышления. Раздался он требовательно и резко, словно возвещая беду. Мама вздрогнула, проливая воду мимо чашки.
— Я открою, — сказала я, сжимая её плечо.
За дверью стоял Алексей. Мой брат, которого я с трудом узнавала с каждой нашей редкой встречей. Высокий, холёный, с дорогими часами на запястье и каким-то неуловимо чужим выражением лица. От мальчишки, с которым мы когда-то строили крепости из подушек, не осталось и следа.
— Здравствуй, сестрёнка, — он шагнул в прихожую, даже не обняв меня. — Как мать?
— Держится, — коротко ответила я. — Хотя тебе вряд ли это интересно.
Он скинул модное пальто и бросил его на вешалку так небрежно, будто не в дом своего детства вернулся, а в гостиничный номер заселился.
— Не начинай, — поморщился он. — Я приехал не ссориться.
В его глазах промелькнуло что-то такое… деловое. Слишком деловое для сына, приехавшего навестить овдовевшую мать. И тогда я почувствовала — беда действительно пришла вместе с ним.
Мама выглянула из кухни. Её лицо на мгновение озарилось — как это всегда бывает с матерями, которые любят своих детей, даже самых пропащих.
— Алёшенька!
Она раскрыла объятия, и брат неловко, будто через силу, обнял её, похлопав по спине. Этот жест — снисходительный, торопливый — словно говорил: «Ну хватит, мам, дела ждут». Я сглотнула подступившую горечь.
— Проходи на кухню, сынок. Я как раз чай заварила.
Мама засуетилась, доставая из шкафчика лучшую чашку — ту самую, из праздничного сервиза, которую берегли для «особых случаев». Алексей прошёл следом за ней. А я на секунду задержалась в коридоре, чувствуя, как внутри нарастает смутная тревога. Его приезд… что-то тут было не так. Не скорбь сына привела его в родительский дом. А что-то совсем другое.
Когда я вошла на кухню, Алексей уже устроился на стуле, закинув ногу на ногу, и методично постукивал пальцами по столу. Мать хлопотала вокруг него, то и дело смахивая слезы.
— Ты совсем не изменился, Алёшенька, — приговаривала она. — Такой же красивый, как твой отец в молодости.
Брат рассеянно кивал, то и дело поглядывая на часы. А я молча заняла свое место напротив, разглядывая человека, с которым когда-то делила детские секреты. Чужого человека.
— Мам, нам нужно поговорить, — наконец произнес он, отставляя нетронутую чашку.
И я поняла — началось.
— Мам, нам нужно решить вопрос с наследством, — Алексей произнёс это так буднично, словно речь шла о погоде за окном, а не о вещах отца, которого едва успели похоронить.
Я резко выпрямилась на своём стуле. Так вот зачем он приехал. Даже сорока дней не выждал. Мама вздрогнула и опустила глаза, разглядывая свои старенькие домашние тапочки.
— Алёша, может, не сейчас? — её голос дрогнул. — Ещё и месяца не прошло…
— А когда, мама? — он откинулся на спинку стула. — Я занятой человек, у меня работа, бизнес. Я специально выкроил время, чтобы приехать и решить всё сразу. Зачем откладывать?
«Выкроил время» — эти слова полоснули меня, как нож. За неделю до этого я сидела у папиной постели, держала его за руку, пока он уходил. А где был мой брат в те дни? Выкраивал время между встречами?
— И что именно ты хочешь решить? — спросила я, стараясь держать голос ровным.
Алексей посмотрел на меня так, будто только сейчас заметил моё присутствие.
— Квартиру, Леночка, — он улыбнулся уголками губ. — Эту квартиру. Отец всегда говорил, что оставит её мне.
Мама вскинула голову:
— Что? Он никогда…
— Он говорил, мама, — перебил её Алексей. — Просто не при тебе. Мужской разговор, понимаешь? Отец хотел, чтобы именно я, как мужчина в семье, старший сын, унаследовал эту квартиру.
В его голосе появились вкрадчивые нотки. Я слишком хорошо знала этот тон — так брат говорил, когда пытался выманить у родителей деньги на очередную «перспективную» затею.
— Где и когда он тебе это говорил? — я скрестила руки на груди. — Может, в один из тех двух раз, когда ты удосужился навестить его за последний год?
— Лена! — одёрнула меня мама.
Алексей поморщился, словно от зубной боли.
— Не устраивай сцен, сестрёнка. Это было оговорено давно. И потом, — он развёл руками, — что ты предлагаешь? Маме одной в трёхкомнатной квартире жить? Зачем ей столько места? Продадим, купим ей однушку поближе к тебе, а остальное…
— Разделим? — я не сдержала горькой усмешки. — Или всё себе заберёшь?
— Ты здесь не прописана, между прочим, — отрезал он. — А я прописан. И вообще, я не собираюсь это обсуждать. Мама знает, что отец хотел бы, чтобы квартира досталась мне.
Он повернулся к матери, и в его взгляде появилось что-то умоляющее, почти детское. Актёр, чёрт возьми. Хороший актёр.
— Ведь так, мам? Ты ведь помнишь, что папа говорил?
Я видела, как мама заколебалась. В свои семьдесят она оставалась всё той же — готовой на всё ради мира в семье, ради того, чтобы её дети были счастливы. Даже если счастье одного строилось на несчастье другого.
— Алёша, я не помню, чтобы отец…
— Конечно, ты не помнишь, — он мгновенно перебил её, и его голос снова стал жёстким. — Вы с отцом вообще мало о чём разговаривали в последние годы. А вот мы с ним — мужчина с мужчиной — говорили начистоту.
Я не выдержала:
— Ты серьёзно? Ты, который даже не был рядом, когда ему стало плохо? Который не приехал, когда его забирала скорая? Который…
— Хватит! — Алексей ударил ладонью по столу, заставив чашки подпрыгнуть. — Я не обязан отчитываться, где я был и что делал! Я работал, между прочим, зарабатывал деньги, пока ты играла в примерную дочь!
— Играла? — я почувствовала, как к глазам подступают слёзы. — Ты называешь это игрой? Менять памперсы отцу, когда он уже не мог встать с постели? Кормить его с ложечки? Это, по-твоему, игра?
Мама вдруг всхлипнула, закрыв лицо руками.
— Перестаньте, дети, умоляю вас… Отец бы не хотел, чтобы вы…
— Вот именно, — подхватил Алексей. — Отец бы хотел, чтобы всё было по справедливости. А справедливость — это отдать квартиру мне. Я старший сын, я мужчина, я продолжатель рода. Таковы традиции.
— Какие, к чёрту, традиции? — я уже не сдерживалась. — Может, ещё вспомнишь, что ты первенец, и потребуешь право первой ночи?
— Лена! — воскликнула мама.
— Прости, мама, — я сделала глубокий вдох. — Просто я не понимаю, с какой стати он заявляет права на квартиру, в которой годами не появлялся? В которой ты и папа прожили всю жизнь? В которой я помогала вам, когда папа заболел?
Алексей смерил меня презрительным взглядом.
— А, так вот в чём дело! Ты считаешь, что раз помогала родителям, то заслужила квартиру? Что ж, типичный расчёт.
От несправедливости этих слов у меня перехватило дыхание. Но мама вдруг выпрямилась и посмотрела на сына со странной смесью жалости и разочарования.
— Не надо, Алёша. Не говори того, о чём потом пожалеешь.
Он пожал плечами.
— Я просто констатирую факты, мама. И главный факт — отец хотел отписать квартиру мне. Он говорил мне об этом. Неоднократно.
— И где же бумаги? — я не сдавалась. — Где завещание?
Алексей побарабанил пальцами по столу.
— Оно должно быть где-то здесь. В папиных вещах. Отец говорил, что всё оформит.
— Значит, будем искать, — я решительно поднялась со стула. — Если есть завещание — значит, будет по закону. Если нет — тем более будет по закону. А закон, между прочим, на стороне мамы, а не твоей.
Брат тоже встал, нависая надо мной всем своим немалым ростом.
— Отлично. Давай искать. Только не заблуждайся, Леночка — отец был мудрым человеком и всё предусмотрел.
В его голосе звучала такая самоуверенность, что у меня на мгновение закралось сомнение. А что, если он не врёт? Что, если папа действительно решил всё оставить ему? Эта мысль царапнула изнутри, как заноза. Но я тут же отогнала её. Нет. Не мог отец так поступить. Не мог.
— Дети… — мама беспомощно смотрела на нас, словно не узнавая. И в её глазах стояли слёзы.
Следующие два часа превратились в настоящее безумие. Алексей методично переворачивал ящики отцовского стола, выбрасывая содержимое на пол. Старые квитанции, письма, фотографии — всё это разлеталось вокруг, как осенние листья. Я наблюдала за этим вандализмом, прислонившись к дверному косяку кабинета.
— Может, бережнее? — не выдержала я. — Это же папины вещи.
Брат даже не обернулся.
— Не отвлекай. Лучше помоги искать.
— Что именно? Несуществующее завещание?
Он резко развернулся, и я увидела, как у него дёргается жилка на виске — верный признак, что Алексей на грани.
— Оно существует! — выплюнул он. — Должно существовать! Отец обещал!
Впервые за вечер его идеальная маска треснула, обнажив что-то отчаянное, почти детское. Я вдруг вспомнила, как в детстве Алёшка так же кричал, когда ему не покупали желанную игрушку: «Папа обещал!». Это было и смешно, и грустно одновременно.
Мама появилась в дверях с чашкой чая.
— Дети, может, отдохнёте? Уже поздно…
— Нет времени отдыхать! — отрезал Алексей. — Где папа мог хранить важные документы? В сейфе? У него был сейф?
Мама вздохнула.
— Какой сейф, Алёша? Отец был учителем истории, а не банкиром.
— Тогда… тогда где?! — он лихорадочно оглядывался, словно ища подсказку. — Он должен был где-то хранить бумаги!
— В комоде, — тихо произнесла мама. — Верхний ящик, под бельём. Там папка с документами.
Алексей ринулся в родительскую спальню, а я поспешила за ним, опасаясь, что в своей спешке он перевернёт и здесь всё вверх дном. Комод — мамина святыня. Здесь хранилось всё самое ценное: свадебная фотография, засушенный букетик ландышей, который папа подарил ей на первое свидание, крестильная рубашка Алёши…
К моему удивлению, брат действовал аккуратно. Его руки, всегда такие уверенные, сейчас слегка подрагивали, когда он доставал папку с документами. Потёртую, старую, перевязанную бечёвкой.
— Вот, — он торжествующе поднял её. — Сейчас всё прояснится!
Мы вернулись на кухню. Брат разложил бумаги на столе, жадно вчитываясь в каждую строчку. Свидетельства о рождении, военный билет отца, старые страховые полисы… Его лицо постепенно вытягивалось.
— Здесь должно быть завещание, — бормотал он, перебирая листы. — Должно быть!
— Алёша, — мама нерешительно коснулась его плеча. — Может, его и нет? Может, отец не успел…
— Нет! — он отшатнулся. — Он обещал мне! Обещал!
В этот момент мне стало его почти жаль. Почти. Перед глазами промелькнули картины последнего года: бессонные ночи у постели отца, его угасающий взгляд, мамины слёзы… И Алексея, который не нашёл времени даже позвонить.
— Лена, — вдруг произнесла мама. — Думаю, нам пора показать документы.
В её голосе появилась странная твёрдость. Алексей поднял голову.
— Какие ещё документы?
Мама кивнула мне, и я направилась к серванту, где хранилась старая шкатулка с маминой бижутерией. Там, среди дешёвых брошек и бусин, лежал конверт. Я достала его и протянула маме.
— Что это? — Алексей нахмурился.
Мама медленно раскрыла конверт.
— Твой отец знал, что ты придёшь за квартирой, сынок. Он знал тебя лучше, чем ты думаешь.
Она протянула ему документ — обычный лист бумаги с печатью и подписями.
— Что это? — повторил Алексей, уже с тревогой в голосе.
— Договор дарения, — тихо сказала мама. — Отец переписал квартиру на Елену три года назад. Когда вы с ним виделись в последний раз.
Кровь отхлынула от лица брата. Он схватил бумагу, впился в неё глазами.
— Это подделка! — выдохнул он. — Это не может быть правдой!
— Это правда, Алёша, — мама смотрела на него с непривычной твёрдостью. — Квартира принадлежит Лене. Твой отец знал, что ты придёшь за ней, но он также знал, что ты промотаешь её за полгода, как и все деньги, которые он давал тебе раньше.
Я сделала шаг вперёд. Слова сами сорвались с губ:
— Ты хотел оставить меня ни с чем? Жаль, но квартира всегда была моей.
Алексей побелел как полотно.
Алексей смотрел на документ так, словно это был смертный приговор. Потом перевёл взгляд на меня. В его глазах плескалась смесь ярости и недоверия.
— Ты всё подстроила, — процедил он сквозь зубы. — Подговорила отца, пока он был слаб. Воспользовалась его состоянием!
— Алёша! — голос мамы надломился. — Как ты можешь такое говорить?
Но брат уже не слушал. Он смял документ в руке и швырнул его на стол.
— Ну и подавись своей квартирой! И не приходи потом просить у меня помощи!
Он сорвался с места, задев плечом сервант. Старая хрустальная ваза — папин подарок маме на тридцатилетие свадьбы — покачнулась и рухнула на пол, разлетевшись осколками. Алексей даже не обернулся.
— Сынок! — крикнула мама ему вслед.
Хлопнула входная дверь. Звук вышел такой оглушительный, что казалось, содрогнулись стены.
Мы с мамой остались одни среди осколков — и хрустальных, и наших надежд на то, что семья всё-таки сохранится. Я опустилась на корточки, собирая острые кусочки вазы.
— Оставь, — мама тронула меня за плечо. — Завтра уберём.
Мы сидели молча, глядя в стену. Я знала, о чём думает мама — о том, что её дети окончательно рассорились. О том, что она теперь одна. О том, что даже в такой момент не смогла объединить нас.
— Я не просила папу переписывать квартиру на меня, — наконец произнесла я. — Ты же знаешь.
Мама кивнула.
— Знаю. Это была его идея. Он боялся, что Алёша… — она замолчала, не желая произносить вслух то, что мы обе понимали.
Проходили дни. Алексей как сквозь землю провалился. Не звонил, не приезжал. Мама по привычке накрывала на троих, а потом со вздохом убирала третью тарелку.
А потом, ровно через месяц после нашей ссоры, он появился.
Я открыла дверь и замерла. Он стоял на пороге — осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, совсем не такой лощёный, как прежде.
— Можно? — спросил он хрипло.
Я молча отступила, пропуская его. В прихожей он неловко переминался с ноги на ногу, не решаясь пройти дальше.
— Мама дома?
Я кивнула.
— Спит. Ей прописали снотворное.
Он сглотнул.
— Как она?
— А ты как думаешь? — я не хотела быть резкой, но слова сами вырвались. — Её сын ушёл, хлопнув дверью, и пропал на месяц.
Алексей опустил голову.
— Я облажался, да? По всем фронтам.
Я промолчала. Он потёр лицо руками, вдруг став похожим на нашего отца — в старости, когда тот уставал.
— Лен, я… — он запнулся. — Я не знаю, как сказать.
— Просто скажи.
— Я был неправ. Насчёт квартиры. Насчёт всего.
Эти слова, такие простые, вдруг повисли между нами чем-то огромным и значимым. Я смотрела на него — и видела не взрослого, успешного мужчину, а растерянного мальчишку, которым он был когда-то.
— Зачем ты пришёл, Алёша?
Он поднял на меня глаза — такие же карие, как у отца. И такие же больные.
— Попросить прощения. У тебя. У мамы. Я… я не должен был исчезать из вашей жизни. И требовать то, чего не заслуживаю.
Я молчала, не зная, что ответить. Слишком многое нас разделяло. Слишком глубока была рана.
— Там чай на кухне, — наконец сказала я. — Будешь?
Это было не прощение. Но начало пути к нему.
Позже, когда мама проснулась и со слезами обняла вернувшегося сына, мы долго сидели на кухне втроём. Говорили — тихо, иногда сбивчиво. О папе. О прошлом. О том, каким человеком он был и чему нас учил.
— Я продам квартиру, — сказала я. — И треть от суммы будет твоей, Алёша.
Брат покачал головой.
— Не нужно.
— Нужно, — твёрдо сказала я. — Но при одном условии.
— Каком?
— Ты будешь приезжать к маме. Каждую неделю. Не ради денег — ради неё.
Он молча кивнул. И в его глазах я увидела то, чего не замечала прежде — понимание. Брат наконец понял, что самое ценное наследство отца — это не стены, а то, что внутри нас. Умение прощать. Умение признавать ошибки. Умение любить.
Мама смотрела на нас — двух своих уже совсем взрослых детей — и в её усталых глазах светилась робкая надежда. Надежда на то, что не всё потеряно. Что наша семья, наше главное наследство, всё-таки уцелеет.
И я знала, что отец, где бы он ни был сейчас, одобрил бы наше решение.
