— Мама, это правда?
Павел не снял куртку, оставшись стоять посреди кухни, словно гость, заскочивший на минуту по неотложному делу. Его плечи были напряжены, а руки сами собой сжимались в кулаки в карманах. Таисия Дмитриевна даже не обернулась, продолжая медленно помешивать сахар в чашке. Звук металлической ложечки, размеренно ударяющейся о фарфоровые стенки, действовал на нервы.
— Что именно, сынок? — её голос был обманчиво спокойным, почти ласковым, но в этом спокойствии чувствовался холод металла.
— Катя сказала, ты сегодня снова была у её офиса. Просто стояла через дорогу и смотрела. Зачем ты это делаешь?
Наконец ложечка с тихим звоном легла на блюдце. Таисия Дмитриевна сделала маленький глоток и только после этого повернула голову, окинув сына изучающим взглядом. На её лице не было ни стыда, ни удивления. Только чистое, неразбавленное любопытство, будто он спросил её о погоде.
— Проверяю. Во сколько уходит, с кем. Я должна знать, что она за человек на самом деле, а не та милая овечка, которой прикидывается при тебе.
— Хватит! — взорвался Павел, сделав шаг к столу. — Это ненормально! Ты её пугаешь, понимаешь? Её коллеги уже косятся, шушукаются за спиной. Я прошу тебя, не вмешивайся в нашу жизнь. Мы взрослые люди.
Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, обиженного молчания. Но Таисия Дмитриевна лишь усмехнулась уголком губ. Она аккуратно поставила чашку на стол, её движения были выверенными и точными, как у хирурга. Потом она подняла на сына свой холодный, тяжёлый взгляд. Взгляд, который Павел знал с детства и который всегда означал одно — разговор окончен, решение принято.
— Ты же меня не спрашивал прежде чем жениться, а значит, я просто выживу эту девицу из нашей жизни, сынок! Любыми способами!
Воздух в кухне загустел. Пахнущие ванилью булочки, остывающие на соседнем столе, вдруг показались чем-то чужеродным, декорацией в плохом спектакле. Павел смотрел на мать и впервые видел перед собой не родного человека, а совершенно постороннюю, неумолимую силу. Он понял, что все его слова, все просьбы и уговоры разбились о глухую стену её уверенности в собственной правоте. Это была не материнская забота. Это было объявление войны.
— Я привёл в дом не первую встречную, а свою жену. Жену, мама.
— Для меня она — никто, — отрезала Таисия. — Пустое место. Девочка с улицы, которая вцепилась в моего единственного сына. Моя задача — исправить твою ошибку. И я её исправлю, поверь. У меня достаточно времени и сил.
Вся злость, с которой Павел ворвался в квартиру, испарилась, оставив после себя ледяное опустошение. Спорить было бессмысленно. Он медленно кивнул, не отводя от неё взгляда, словно запоминая черты её лица в этот самый момент.
— Я понял тебя. Тогда считай, что с сегодняшнего дня у тебя больше нет сына. Пока в твоей голове эта дурь.
Он резко развернулся и направился к выходу. Его шаги были твёрдыми и быстрыми. Он не оглянулся, не стал дожидаться ответа. Щелчок замка входной двери прозвучал в тихой квартире оглушительно и окончательно.
Таисия Дмитриевна осталась сидеть за столом. Она подождала, пока затихнет звук удаляющихся по лестнице шагов, а потом спокойно взяла свою чашку и сделала ещё один глоток остывшего чая. На её лице не отразилось ни одной эмоции. План был приведён в действие.
Ультиматум Павла не произвёл на Таисию Дмитриевну ровным счётом никакого впечатления. Она дала сыну ровно три дня, чтобы остыть, а после перешла от пассивного наблюдения к активным действиям. Война требовала разведки на вражеской территории.
Катя сидела за своим рабочим столом, погружённая в отчёт. Ровный гул клавиатур, деловой запах кофе и бумаги, приглушённые телефонные разговоры — обычная офисная среда, в которой она чувствовала себя уверенно. И именно поэтому появление свекрови в дверном проёме её отдела подействовало как удар тока. Таисия Дмитриевна, одетая в строгое пальто, с идеальной укладкой, выглядела здесь инородным телом. Она держала в руках большой пластиковый контейнер, который служил ей одновременно и щитом, и оружием.
— КатЯ! — её голос прозвучал слишком громко для этого помещения, заставив нескольких коллег поднять головы. — А я вот мимо шла, дай, думаю, зайду, гостинцев вам с Пашенькой занесу. Домашние пирожки, ещё тёплые.
Катя почувствовала, как внутри всё похолодело. Это был не визит вежливости. Это было вторжение. Она поднялась, натянуто улыбнувшись.
— Здравствуйте, Таисия Дмитриевна. Не стоило беспокоиться.
— Ну что ты, какие беспокойства, — свекровь окинула быстрым, цепким взглядом её рабочий стол, соседние столы, лица коллег. Её взгляд задержался на Марине, любопытной сослуживице, которая уже с интересом наблюдала за сценой. — Пашенька у меня один, я о нём забочусь. Работает много, устаёт. Хоть ты его домашним накормишь.
Она поставила контейнер прямо на стопку документов Кати. А затем, повернувшись к Марине, добавила с обезоруживающей улыбкой:
— Вы ведь вместе работаете? Кате повезло, конечно. Умница, красавица. Для девочки из простой семьи — это настоящий билет в другую жизнь, когда такой мужчина рядом. Пашенька её на руках носит. И квартира у них хорошая, просторная.
Марина вежливо улыбнулась, но Катя увидела, как в её глазах промелькнул тот самый оценивающий огонёк. Фраза была брошена. Яд был впрыснут. Аккуратно, почти незаметно. Все услышали то, что должны были: Катя — хищница, охотница за статусом и квартирой, которой несказанно повезло вцепиться в «хорошего мальчика» из обеспеченной семьи.
Вечером, когда Павел пришёл домой, Катя была необычно молчалива. Она молча разогрела ужин, молча поставила перед ним тарелку. Контейнер с пирожками так и стоял нетронутым на кухонном столе.
— Что-то случилось? — спросил он, заметив её состояние.
— Твоя мать сегодня была у меня на работе, — ровным голосом ответила Катя, глядя ему прямо в глаза.
Павел отложил вилку.
— Что? Зачем?
— Принесла пирожки. А заодно рассказала моей коллеге, какая я удачливая девушка из простой семьи, отхватившая себе такой «билет в жизнь».
Павел потемнел лицом. Он молча встал из-за стола, взял телефон и вышел на балкон. Катя слышала его сдавленный, яростный голос.
— Что это было? Что ты устроила у неё на работе?
Судя по долгой паузе, Таисия Дмитриевна изображала полное недоумение.
— Какие пирожки? Я тебе сказал не лезть! Я просил тебя оставить нас в покое! — его голос сорвался на крик. — Ты не заботишься обо мне, ты разрушаешь мою жизнь!
Ещё одна пауза. Видимо, с той стороны полились «оскорблённые» оправдания.
— Нет! Я не хочу ничего слышать! Просто не смей больше приближаться ни к ней, ни к её работе!
Он вернулся в кухню, его лицо было бледным от гнева. Он провёл рукой по волосам.
— Она говорит, что просто хотела сделать приятное. Что ты всё выдумываешь и настраиваешь меня против неё.
Катя невесело усмехнулась и кивнула на контейнер.
— Приятное стоит на столе. Можешь съесть. Только будь осторожен, не подавись её заботой.
Она понимала, что звонки и уговоры не помогут. Павел пытался сражаться на расстоянии, но враг уже пересёк границу и вёл боевые действия прямо у неё в тылу. И действовать теперь придётся ей самой.
Два дня Катя наблюдала за нетронутым контейнером, стоявшим на кухонном столе как молчаливый памятник вторжению. Павел был мрачен, периодически сжимал телефон, но больше не звонил матери. Он выжидал, надеясь, что его угроза подействует. Катя поняла, что ждать бесполезно. Сражаться с таким противником на чужой территории, по телефону, было всё равно что пытаться потушить пожар, дуя на него издалека. Если свекровь объявила войну, то принимать бой придётся лицом к лицу.
На третий день, в свой обеденный перерыв, она взяла такси и назвала адрес Таисии Дмитриевны. Она не предупреждала Павла. Это был её бой. Пока машина ехала по городу, Катя смотрела на проплывающие мимо дома и чувствовала, как внутри неё вместо страха и обиды формируется холодная, острая решимость. Она не собиралась плакать, жаловаться или просить. Она шла предъявлять свои права.
Таисия Дмитриевна открыла дверь не сразу. Когда она увидела на пороге невестку, на её лице не дрогнул ни один мускул. Лишь в глубине глаз промелькнуло хищное удовлетворение.
— Я знала, что ты прибежишь, — сказала она вместо приветствия, пропуская Катю в прихожую.
— Я не прибежала. Я пришла, — спокойно поправила Катя, снимая пальто. Она не собиралась позволять свекрови диктовать условия с самого порога.
Они прошли в гостиную. Таисия Дмитриевна демонстративно села в своё любимое кресло, высокое, почти как трон, и сложила руки на коленях. Королева в своём замке. Катя осталась стоять посреди комнаты, не принимая молчаливого предложения сесть.
— Я пришла сказать вам, чтобы вы оставили мою семью в покое, — начала Катя без предисловий. Её голос звучал ровно и твёрдо.
Свекровь изобразила лёгкое удивление.
— Семью? Милочка, у моего сына только одна семья — это я. А ты… ты временное явление. Неприятность, которую нужно устранить.
— Ваше представление о реальности меня не интересует. Я запрещаю вам появляться у меня на работе и распускать слухи.
Таисия Дмитриевна рассмеялась. Негромко, но так, что этот смех царапнул по нервам.
— Запрещаешь? Ты? Девочка, ты кто такая, чтобы мне что-то запрещать в этом городе? Я хожу где хочу и говорю что считаю нужным. Особенно когда дело касается благополучия моего единственного сына.
— Ваш спектакль с пирожками был жалким.
— Это был не спектакль, а демонстрация, — холодно парировала Таисия Дмитриевна. — Чтобы ты и твои подружки-сплетницы поняли, на каком поводке тебя держит мой сын. Он тебя содержит, одевает, а ты даже не можешь вести себя прилично.
— Вы бы за собой посмотрели лучше. Вмешиваетесь в жизнь и семью сына, как будто это ваша собственность. Или что, вам настолько скучно на пенсии, что других развлечений нет? Подружки разбежались, поняв насколько вы — ядовитая пакость?
Свекровь перестала улыбаться. Маска заботливой матери слетела, обнажив злое, презрительное лицо.
— Ах ты… Да как ты смеешь! Я всю жизнь на Пашеньку положила, а ты пришла на всё готовенькое и ещё рот свой открываешь? Думаешь, я не вижу, как ты им манипулируешь? Я выведу тебя на чистую воду. Все узнают, какая ты на самом деле.
В этот момент в замке входной двери повернулся ключ. На пороге гостиной появился Павел. Он приехал к матери, чтобы сделать ещё одну, последнюю попытку договориться, и застыл, увидев жену.
— Пашенька! — тут же сменила тактику Таисия Дмитриевна. — Наконец-то ты пришёл! Посмотри на неё! Она ворвалась в мой дом, чтобы оскорблять меня! Говорит, что я вам мешаю!
Павел перевёл взгляд с искажённого гневом лица матери на спокойное, но бледное лицо Кати. Он не стал выяснять, кто прав, а кто виноват. Ему было достаточно увидеть их двоих в одной комнате, чтобы понять всё. Он молча подошёл к жене, взял её за руку и притянул к себе, вставая между ней и матерью.
— Мы уходим, — сказал он тихо, но так, что в этом голосе не осталось места для споров. — Это был твой выбор, мама.
Он развернул Катю и повёл её к выходу, не оглядываясь. Таисия Дмитриевна смотрела им в спины, и в её глазах плескалась бессильная ярость. Она проиграла этот раунд. А значит, следующий удар должен был стать последним и сокрушительным.
Поражение в собственном доме только укрепило решимость Таисии Дмитриевны. Она проиграла битву, но не войну. Ей нужен был не просто скандал, а хирургически точный удар, нанесённый в самое сердце их отношений, в то место, где они были наиболее уязвимы. И она знала, где находится это место.
Через неделю у Павла и Кати была их маленькая годовщина — день знакомства. Они всегда отмечали его в одном и том же небольшом итальянском ресторане в центре города. Это была их традиция, их святилище. Тихая музыка, приглушённый свет, их столик у окна — всё это было только для них двоих.
В этот вечер всё было как обычно. Они сидели друг напротив друга, разговаривали, смеялись. Павел держал её руку в своей, и казалось, что уродливые события последних недель остались где-то далеко, за толстыми стенами этого уютного мирка. Они сделали заказ и подняли бокалы.
И в этот момент она появилась.
Таисия Дмитриевна вошла в ресторан не как фурия, а как светская дама, пришедшая на ужин. На ней было элегантное тёмное платье, на плечах — кашемировая шаль. Она спокойно оглядела зал, нашла их взглядом и медленно, с достоинством, направилась к их столику.
— Добрый вечер, — её голос был тихим, почти вежливым, но от него по спине Кати пробежал холод.
Павел напрягся, его пальцы крепче сжали руку жены. Он не встал, лишь поднял на мать тяжёлый, предупреждающий взгляд.
— Что тебе здесь нужно?
— Я не помешаю, — Таисия Дмитриевна проигнорировала его тон. Она даже не смотрела на него. Её взгляд был прикован к Кате. — Я просто хочу задать один вопрос твоей спутнице. Скажи мне, Катенька, мужчина на тёмно-синем «Лексусе», который подвозил тебя в прошлый вторник почти до самого дома… Он тоже часть вашей семьи? Или это что-то личное?
Павел медленно повернул голову к жене. В его взгляде не было недоверия, только вопрос.
— Что за бред? — выдохнула Катя, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. — Я поехала домой на такси.
— Правда? — свекровь слегка наклонила голову. — Странно. А я видела, как ты вышла из этой машины за два квартала до дома. И водитель — очень представительный мужчина в дорогом костюме — помахал тебе на прощание. Наверное, просто очень вежливый таксист. Впрочем, как и тот, что ждал тебя у твоего офиса в четверг. Кажется, та же самая машина.
Она говорила спокойно, почти буднично, но каждое её слово было наполнено ядом. Она не кричала, не обвиняла. Она хладнокровно конструировала реальность, используя детали, которые могла узнать только во время своей слежки. Она не пыталась убедить Павла. Она методично, на глазах у всего ресторана, уничтожала Катю, её репутацию, их общий вечер, их общую память.
Это было хуже, чем крик. Это было публичное унижение, холодное и расчётливое.
Катя сидела как окаменевшая, не в силах вымолвить ни слова. Все оправдания казались бы жалкими.
Павел молчал. Он смотрел на мать несколько долгих секунд, и в его взгляде не было гнева. Там было что-то другое, окончательное. Он не стал ничего спрашивать у Кати. Он не стал спорить с матерью. Он молча отпустил руку жены, достал из бумажника несколько крупных купюр и положил их на стол. Затем он встал, обошёл стол, помог подняться оцепеневшей Кате и, не говоря ни слова, повёл её к выходу.
Они прошли мимо Таисии Дмитриевны, которая осталась стоять у их столика с выражением ледяного триумфа на лице.
Поздно вечером Павел один вошёл в квартиру матери. Он открыл дверь своим ключом, не стуча. Таисия Дмитриевна сидела в гостиной с книгой, будто ждала его.
Он не стал проходить в комнату. Остановился в прихожей, вытащил из кармана связку ключей от её квартиры и аккуратно положил их на комод. Звук металла, ударившегося о полированное дерево, был единственным звуком в наступившей тишине.
Таисия Дмитриевна подняла на него глаза.
— Ты победила, — сказал он ровным, безжизненным голосом. — Ты добилась своего. Её больше нет в нашей жизни.
На лице женщины начала расцветать торжествующая улыбка, но он не дал ей договорить.
— Но и тебя в моей жизни тоже больше нет.
Он развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Щелчок замка прозвучал окончательно и бесповоротно. Таисия Дмитриевна осталась сидеть одна в своей идеально чистой, тихой квартире. Она победила. Она выжила девицу из жизни сына. Но теперь и у неё не осталось никого…
