— Твой братец, эта гнида, разбил мою машину в хлам!
Входная дверь распахнулась так, будто её вышибли ногой, и в проёме появился Игорь. Красный, тяжело дышащий, с глазами, налитыми мутной, бессмысленной яростью. Он не раздеваясь прогрохотал по коридору на кухню и с силой швырнул на обеденный стол связку ключей. Резкий, металлический лязг разорвал мерное журчание воды из крана.
Света не обернулась. Она стояла спиной к нему, у раковины, и методично, выверенными движениями домывала последнюю тарелку. Губка с тихим шорохом скользила по керамике, смывая остатки ужина. Её нарочитое спокойствие, её демонстративное нежелание участвовать в его припадке действовало на Игоря как бензин, плеснувший в огонь. Он ожидал чего угодно — испуга, слёз, вопросов, — но не этого безразличия.
— Ты меня слышишь? Я его убью, Света! Я найду его и просто прикончу! — прорычал он, начиная мерить шагами небольшую кухню. Он был похож на зверя, запертого в тесной клетке, мечущегося от одной стены к другой в поисках выхода для своей злобы.
Она сполоснула тарелку под струёй горячей воды, поставила её в сушилку к остальным и только после этого, не торопясь, закрыла кран. В наступившей тишине его тяжёлое дыхание стало ещё громче.
— Ты ему звонил? — её голос был ровным, почти безжизненным, лишённым всяких эмоций. Просто вопрос для получения информации.
Этот вопрос взорвал его окончательно.
— Он трубку не берёт, скотина! — Игорь ударил кулаком по столешнице. — Конечно, не берёт! Он теперь у тебя будет прятаться! Это ты виновата! Всё из-за тебя!
Вот оно. То, ради чего он и ворвался сюда. Ему нужен был не виновник аварии, который сейчас где-то скрывался. Ему нужен был тот, кто рядом. Тот, на кого можно было вывалить всю эту грязь, всю свою беспомощность и унижение от осознания собственной ошибки.
Света с грохотом поставила последнюю чашку в сушилку. Звук получился резким, колючим. Она медленно, словно давая ему рассмотреть каждую деталь этого движения, вытерла мокрые руки о вафельное полотенце. Потом она повернулась. Её лицо, обычно мягкое и немного уставшее, превратилось в маску из холодного, презрительного спокойствия. Она посмотрела на него так, как смотрят на что-то неприятное, прилипшее к подошве ботинка.
— Ты закончил представление? — спросила она так же тихо, но в её тоне появилась сталь.
Игорь опешил от такого вопроса. Он был готов к крикам, к обороне, к чему угодно, но не к этому ледяному пренебрежению. Он хотел продолжить свою тираду, но слова застряли в горле. Он просто смотрел на неё, не понимая, что происходит.
— Это твой родственничек… — начал он снова, но уже без прежнего напора, скорее по инерции.
— Мой, — отрезала она, не давая ему договорить. Она сделала шаг к нему, и он невольно отступил назад, к столу. — Мой брат, о котором я тебе всё уши прожужжала. Мой брат, которому ты, несмотря на все мои слова, отдал ключи от своей машины, чтобы казаться хорошим парнем. Так что давай ты сейчас глубоко вдохнёшь, выдохнешь и начнёшь думать головой, а не тем местом, которым ты принимал это гениальное решение.
Её спокойствие, её полный контроль над ситуацией вывели его из равновесия. Он ожидал ответной агрессии, на которую можно было бы наброситься, но вместо этого наткнулся на глухую, ледяную стену. Он попытался вернуть себе инициативу, снова раздувая угли своего гнева.
— То есть, тебе всё равно? Твой брат разбивает нашу машину, а тебе плевать? Ты его защищаешь, да?! — он ткнул в неё пальцем, словно это был неопровержимый аргумент. Обвинение в предательстве семейных интересов всегда было его последним козырем.
Света даже не моргнула. Она смотрела не на его палец, а прямо ему в глаза. И в её взгляде не было ни капли сочувствия. Только холодная, анализирующая оценка. Она видела перед собой не разгневанного мужа, а нашкодившего мальчишку, который пытается свалить вину за разбитое окно на кого-то другого. Она позволила его последнему вопросу повиснуть в воздухе, дать ему самому услышать всю его фальшь и глупость. Воздух на кухне стал тонким и острым, как осколок стекла.
— Ты же сам отдал свою машину моему брату, тогда какие ко мне могут быть претензии? С ним и разбирайся! А я тебе ещё до нашей с тобой свадьбы говорила, чтобы ты с моим братом никаких дел не имел!
Она произнесла эту фразу не громко, не срываясь на крик. Она выговорила её чеканно, разделяя слова, вбивая каждое из них, как гвоздь, в его размякший от ярости мозг. Это был не выплеск эмоций. Это был приговор. И этот приговор полностью обезоружил его. Он смотрел на неё, растерянно хлопая глазами, его лицо из багрового стало пятнистым.
— При чём тут это… — пробормотал он, но это прозвучало жалко и неубедительно.
— А при том! — она сделала ещё один шаг вперёд, и теперь между ними оставалось меньше метра. Она не нарушала его пространство, она его завоёвывала. — Или ты уже забыл? Забыл, как он «одолжил» у тебя твою новую дрель и вернул через месяц со сгоревшим мотором? А ты только рукой махнул — «с кем не бывает». Забыл, как ты дал ему денег в долг на «срочное дело», а потом мы его случайно встретили в ресторане с какой-то девицей? А ты мне потом доказывал, что это, наверное, «деловая встреча». Ты забыл?!
Каждый её вопрос бил точно в цель, вскрывая пласты его самообмана и упрямой глупости. Она не просто напоминала — она предъявляла ему счёт за все те разы, когда он игнорировал её слова, её интуицию, её знание собственного брата. Он хотел быть для Лёшки своим парнем, крутым, понимающим зятем, который решает проблемы и не мелочится. Он покупал его расположение, а теперь требовал, чтобы за эту покупку расплачивалась она.
— Я тебя предупреждала. Не один раз. Не десять. Я тебе говорила: «Игорь, Лёшка — это чёрная дыра. Всё, что в него попадает — время, деньги, доверие — исчезает навсегда». А что ты мне отвечал? «Не преувеличивай, он исправится, он же твой брат». Так вот, он не исправился. Он просто стал дороже в обслуживании. И сегодня он сломал твою самую дорогую игрушку. Но это сделал не я. Это сделал ты. Своими руками. Ты вложил ключи в его ладонь. Так что все свои вопли про «гниду» и «убью» адресуй, пожалуйста, ему. Или себе. В зеркале.
Фундамент его ярости, построенный на праведном гневе обманутого автовладельца, рассыпался в пыль под её точными, методичными ударами. Аргументы закончились. Обвинения отскакивали от её ледяного спокойствия и возвращались к нему, пропитанные ядом его собственной глупости. Он стоял посреди кухни, как боксёр после тяжёлого нокдауна: ещё на ногах, но уже не понимающий, откуда прилетел удар. Его мозг лихорадочно искал новую точку опоры, новый способ переложить этот неподъёмный груз вины на её плечи. И он нашёл его. Единственное, что у него оставалось — жалкая, сентиментальная манипуляция.
— Но ты же его сестра… — его голос изменился, в нём появились ноющие, просящие нотки. — Ты могла бы меня отговорить. Настоять. Ты же знаешь его лучше. Ты должна была быть жёстче, запретить мне!
Он смотрел на неё с надеждой, пытаясь вызвать в ней чувство долга, чувство вины за то, что она не уберегла его, взрослого мужчину, от него самого. Это была последняя, отчаянная попытка сделать её соучастницей его провала.
На это Света отреагировала коротким, сухим смешком, похожим на треск ломающейся ветки. Этот звук был страшнее любого крика. В нём было столько презрения, что Игорь невольно съёжился.
— Запретить тебе? — она медленно покачала головой, словно дивясь глубине его инфантильности. — Я должна была запретить тебе, взрослому мужику, распоряжаться своей же собственностью? Игорь, ты себя слышишь? Ты вцепился в эту идею, как клещ. Ты не слушал ни одного моего слова. Ты отмахивался от меня, как от назойливой мухи. А знаешь, почему?
Она подошла к столу и оперлась на него руками, наклонившись к нему. Её лицо было совсем близко, и он мог видеть, как в её глазах горит холодный, аналитический огонь. Она больше не защищалась. Она вскрывала его, как хирург вскрывает застарелый гнойник.
— Потому что тебе было плевать на мои предупреждения. Тебе нужно было другое. Тебе нужно было одобрение Лёшки. Ты же у нас правильный, работаешь, всё в дом. А он — раздолбай, живёт одним днём, но у него вечно какие-то истории, какие-то сомнительные друзья, он кажется тебе «настоящим». И ты из кожи вон лез, чтобы он признал в тебе своего. Чтобы он похлопал тебя по плечу и сказал: «Игорёк, ты нормальный мужик».
Каждое её слово было идеально выверенным ударом под дых. Она не предполагала, она утверждала. Она видела всю эту жалкую постановку с самого начала.
— Я помню, как ты отдавал ему ключи. Здесь же, на этой кухне. Он что-то там плёл про встречу, на которую надо произвести впечатление. А ты стоял с этим своим видом благодетеля. «Конечно, Лёх, бери, не вопрос, для хорошего человека не жалко». И так покровительственно похлопал его по плечу. Ты в этот момент чувствовал себя таким значительным, да? Таким щедрым и понимающим. Ты не машину ему давал, Игорь. Ты покупал себе дешёвый авторитет у человека, который ни во что не ставит ни тебя, ни меня, никого. Ты хотел выслужиться. Вот и выслужился.
Она выпрямилась, обводя взглядом кухню.
— Твоя проблема не в том, что Лёшка разбил машину. Твоя проблема в том, что ты готов был рискнуть этой машиной, чтобы потешить своё самолюбие. Чтобы на пять минут почувствовать себя крутым парнем в глазах моего никчёмного брата. Так что не надо мне тут рассказывать про «ты же сестра». Я свою роль выполнила — я тебя предупредила. А ты свою провалил — роль умного мужчины, который слушает свою жену. Теперь это твоя проблема. Твоя и только твоя. Ищи его сам, требуй с него деньги сам, а меня в свои жалкие разборки не впутывай. Ты хотел играть в эти игры один? Вот и расхлёбывай в одиночку.
Последние слова Светы упали в тишину кухни не как камни, а как сухой пепел. Они не оглушили, а просто покрыли всё вокруг тонким, серым слоем безысходности. Ярость Игоря, такая бурная и всепоглощающая всего десять минут назад, окончательно иссякла. Она вытекла из него, оставив после себя звенящую, тошнотворную пустоту. Он смотрел на жену, но видел уже не объект для нападок, а чужого, незнакомого человека, который только что безжалостно и точно препарировал его душу тупым скальпелем правды.
Его плечи, до этого расправленные в агрессивной позе, поникли. Воздух с тихим свистом вышел из лёгких. Он сделал шаг назад, потом ещё один, и тяжело, всем телом, опустился на табурет у стола. Табурет жалобно скрипнул под его весом. Игорь обхватил голову руками, уставившись в одну точку на старом линолеуме. Он не пытался спорить. Не пытался оправдываться. Всё, что она сказала, было настолько неопровержимо и стыдно, что любое слово в ответ прозвучало бы как лепет виноватого ребёнка.
Он действительно хотел этого. Хотел, чтобы Лёшка, этот вечный бродяга с лёгким отношением к жизни, увидел в нём не просто «мужа сестры», а ровню, своего парня. В его мире, где всё измерялось зарплатой, ипотекой и маркой машины, Лёшкина бесшабашная свобода казалась чем-то притягательным, почти запретным. И он, Игорь, пытался купить пропуск в этот мир, заплатив за него ключами от своей машины. И прогорел.
На кухне воцарилась тишина. Густая, вязкая, нарушаемая лишь мерным гудением старого холодильника. Это была не та умиротворяющая тишина, которая бывает после сытного ужина, а мёртвая тишина поля боя после того, как унесли раненых. Света больше не смотрела на него. Она стояла у окна, спиной к нему, и смотрела в чёрный прямоугольник двора. Её поза изменилась. Ушла боевая, напряжённая стойка. Теперь она просто стояла, и в её силуэте читалась бесконечная, глухая усталость. Она не чувствовала триумфа победителя. Она чувствовала опустошение. Эта победа не принесла ей ничего, кроме горького подтверждения того, что она давно знала: её муж — слабый, ведомый человек, прячущий свою неуверенность за вспышками гнева.
— Света… — прохрипел он, не поднимая головы. Это было не начало диалога, а просто звук, вырвавшийся из горла. Звук утопающего, который уже не зовёт на помощь, а просто выпускает последний пузырь воздуха.
Она не ответила. Не обернулась. Она просто продолжала стоять, словно не слышала его. Словно его больше не было в этой комнате. Эта её реакция была страшнее любого ответа. Он понял, что своим криком, своими обвинениями и, самое главное, своей изначальной глупостью он не просто начал ссору. Он разрушил что-то важное, что-то, что она, видимо, из последних сил пыталась сохранить. Он пересёк черту, за которой её терпение и желание его понимать закончились.
Наконец она медленно повернулась. Её лицо было бледным и спокойным. Но это было спокойствие не прощения, а безразличия. Она посмотрела не на него, а сквозь него, на связку ключей, одиноко лежавшую на столе.
— Разбирайся с этим сам, — сказала она тихо, но в её голосе не было ни капли тепла. — И с братом моим, и с машиной. Это твоя история. Меня в ней больше нет.
И с этими словами она вышла из кухни. Он слышал её тихие шаги по коридору. Потом — мягкий щелчок замка в двери спальни. Этот щелчок прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел. Выстрел, который ознаменовал конец не этого конкретного вечера, а чего-то гораздо большего.
Игорь остался один. В холодной, неуютной кухне, залитой резким светом лампы. Он медленно поднял голову и посмотрел на ключи. Металлический брелок с логотипом автопроизводителя тускло блестел на столешнице. Он заплатил за эту машину много денег. Но только сейчас до него начало доходить, что настоящая цена, которую он заплатил сегодня за своё желание казаться кем-то другим, была несоизмеримо выше. И эту потерю уже не покроет никакая страховка…
