— Ну наконец-то… хоть бы пять минут тишины, — пробормотала Ольга себе под нос, поворачивая ключ в замке.
Пятничный вечер после сумасшедшей недели в дизайн-студии, где заказы нависли мечом над всем отделом, казался ей землей обетованной. Тело гудело от усталости, в висках неприятно пульсировало, а единственным желанием было сбросить туфли, залезть в горячую ванну и раствориться в ней, как кубик сахара в чае.
Она представляла, как войдет в их с Виктором маленькую, но уже почти уютную съемную квартиру, как он встретит ее улыбкой, может, даже обнимет, спросит, как прошел день. Неделя совместной жизни – срок смешной, но Ольга уже успела нарисовать в воображении картинку их будущего быта, где они вместе создают свое гнездо, делят радости и обязанности, поддерживают друг друга.
Дверь открылась, и Ольга шагнула внутрь, на ходу стягивая тесные лодочки и морщась от долгожданного облегчения, когда ноги коснулись прохладного ламината. Но вместо ожидаемой тишины и хотя бы видимости порядка ее встретил… хаос. Не то чтобы откровенный свинарник, нет, но какой-то липкий, въедливый, раздражающий беспорядок, который мгновенно смял и выбросил в мусорное ведро все ее мечты о расслаблении и покое.
Прямо у входа, перегораживая узкий проход, валялись кроссовки Виктора, подошвы которых щедро делились с полом засохшей уличной грязью, рядом – его джинсовая куртка, небрежно скомканная и брошенная на единственный пуфик вместо того, чтобы висеть на крючке вешалки буквально в метре от него. В гостиной, совмещенной с кухней, куда Ольга прошла, стараясь не наступить на брошенный носок, картина была не лучше: на журнальном столике, среди глянцевых страниц какого-то автомобильного журнала, громоздились пустые кружки с коричневыми ободками от кофе, липкие обертки от шоколадных батончиков, а на диване, среди подушек, съехавших на один бок, возлежал сам виновник этого художественного беспорядка.
Виктор, одетый в растянутые домашние треники и футболку с недвусмысленным пятном, напоминающим кетчуп, сидел, вперившись невидящим взглядом в большой экран плазменного телевизора. Пальцы его с хищной скоростью бегали по кнопкам игрового джойстика, а массивные наушники плотно закрывали уши, создавая вокруг него непроницаемый кокон, отрезающий его от внешнего мира и его мелких проблем вроде прихода с работы его девушки. Он даже не повернул головы на звук открывающейся двери, настолько был поглощен виртуальными баталиями. Ольга постояла мгновение на пороге комнаты, чувствуя, как внутри медленно, но верно поднимается глухая волна раздражения, густо замешанная на обиде и разочаровании. Она так устала, мечтала о поддержке, о простом человеческом участии, а он… он просто играет, демонстративно игнорируя и её появление, и тот бардак, который сам же и устроил за день.
Она прошла в кухонную зону, и раздражение сделало еще один шаг вверх по внутренней шкале, приближаясь к опасной отметке. В раковине, словно памятник мужской лени, скопилась внушительная гора грязной посуды – тарелки с засохшими остатками еды, чашки, вилки, ложки – очевидно, со вчерашнего ужина, который они ели вместе, и сегодняшнего завтрака и обеда, которые Виктор организовывал уже в одиночку. Столешница была заляпана кофейными разводами и усыпана крошками. Ольга глубоко вздохнула, пытаясь удержать рвущееся наружу недовольство. Неделя – это не тот срок, чтобы начинать ссоры. Возможно, он просто не привык. Нужно спокойно объяснить, договориться.
— Вить, привет, — сказала она чуть громче обычного, стараясь перекричать звуки выстрелов и взрывов, доносившиеся даже сквозь наушники. — Я дома.
Он дернулся всем телом, словно его ударили током, бросил короткий, раздраженный взгляд через плечо – взгляд человека, которого бесцеремонно вырвали из увлекательного процесса, – и снова уткнулся в экран.
— Ага, привет. Есть что-нибудь поесть? Умираю с голоду, весь день ничего нормального не ел.
Ольга обвела взглядом раковину, заваленную грязной посудой, потом посмотрела на крошки и обертки на столешнице, на его спину, сгорбившуюся над игрой в позе заядлого геймера. Спокойствие, которое она так старательно пыталась сохранить, начало предательски трескаться по швам.
— Поесть? Вить, ты это серьезно сейчас? Посмотри, пожалуйста, вокруг. Ты не мог хотя бы посуду за собой помыть или свои вещи с прохода убрать? Я же просила тебя утром перед уходом, помнишь?
— А? Что? — он недовольно поморщился, явно раздосадованный тем, что его настойчиво отвлекают от гораздо более важного дела – спасения виртуальной галактики или чего-то в этом роде. — Ой, да ладно тебе, Оль. Ну забыл, замотался. Я тоже устал после работы, между прочим. Потом уберу, чего ты начинаешь? Ты лучше приготовь что-нибудь по-быстрому, а? Я реально голодный, как волк.
Усталость после работы? Ольга прекрасно знала, что его так называемая «работа» в небольшом офисе его институтского приятеля заключалась в основном в неспешном перекладывании бумажек, раскладывании пасьянсов «Косынка» и просмотре смешных видеороликов в интернете. Он сам не раз хвастался, как ловко умеет создавать видимость бурной деятельности. Но даже не это лицемерие её сейчас задело. Задело само отношение. Вот это пренебрежительное «потом уберу». Вот это требовательное «ты приготовь». Словно она, вернувшись после десятичасового рабочего дня, проведенного в напряжении и мозговом штурме, была априори обязана, забыв о собственной усталости, немедленно встать к плите и начать его обслуживать, как штатная домработница.
— Вить, подожди секунду, — она подошла ближе, встала прямо перед телевизором, перекрывая ему обзор. Её голос звучал ровно, но в нём уже появились стальные нотки. — Мы вроде бы взрослые люди и договаривались перед тем, как съехаться, что домашние дела мы делим пополам. Я сегодня очень сильно задержалась, правда, очень устала. Давай так: ты сейчас встанешь, уберешь свои вещи с прохода и помоешь хотя бы часть посуды, а я пока приму душ, немного приду в себя, и потом мы вместе что-нибудь быстро сообразим на ужин?
Виктор, наконец, оторвался от джойстика, отложил его в сторону и с явным неудовольствием посмотрел на неё. На его лице было написано искреннее, почти детское недоумение, густо смешанное с плохо скрываемым раздражением.
— Чего? Делить? Оль, ты чего вообще выдумываешь? Какие еще «пополам»? Мама всегда всё сама делала. И работала на двух работах, между прочим, и готовила, и убирала так, что всё блестело, и ничего, не развалилась. Всегда ужин горячий меня ждал на столе, одежда чистая всегда стопочкой лежала. Это же нормально для женщины – дом в порядке держать, уют создавать. Мужчина – добытчик, а женщина всем остальным занимается.
Ольга замерла, словно её ударили. Она смотрела на него, на его абсолютно уверенное, слегка капризное лицо тридцатилетнего мужчины, который только что озвучил кредо избалованного подростка, и не могла поверить своим ушам. Мама. Его святая мама, которая до сих пор стирала своему великовозрастному сыночку носки, готовила ему еду контейнерами на неделю и, вероятно, считала верхом несправедливости, что какая-то посторонняя девушка теперь будет делить с её сокровищем быт. Ольга ожидала чего угодно – лени, забывчивости, банальных отговорок, но не этого прямого, беззастенчивого сравнения и совершенно пещерного указания на её «исконно женские обязанности». Холодная, обжигающая волна возмущения окатила её с головы до ног, мгновенно смывая остатки усталости, терпения и иллюзий по поводу их совместного будущего.
— Что значит «мама делала»? — переспросила она медленно, раздельно выговаривая каждое слово и чувствуя, как голос против её воли начинает наливаться опасным, звенящим металлом.
— То и значит! — ответил Виктор ей, не глядя на саму Ольгу.
— Ты живёшь со мной всего неделю, а уже считаешь меня своей служанкой? Ты не сильно ли обнаглел, милый мой?
Напряжение, до этого момента тщательно маскируемое под маской усталости и бытовых мелочей, вырвалось наружу, как пар из перегретого котла. Воздух в маленькой квартире стал плотным, наэлектризованным, предвещая неминуемую бурю. Виктор, явно не ожидавший такого резкого и прямого отпора, смотрел на неё с вызовом, его брови сошлись на переносице, а губы упрямо поджались. Он был готов отстаивать свои «мужские» привилегии и мамины установки до последнего. Первая неделя их совместной жизни стремительно катилась к своему первому, но, как чувствовала Ольга, далеко не последнему, грандиозному скандалу.
— Обнаглел? Это я обнаглел?! — Виктор вскочил с дивана, словно его подбросило пружиной. Джойстик с грохотом упал на пол, но он даже не заметил этого. Его лицо, до этого выражавшее лишь капризное недовольство, теперь побагровело от искреннего возмущения. Он смотрел на Ольгу так, будто она только что предложила ему питаться солнечным светом или ходить на работу в пижаме. — Да ты с ума сошла такое говорить? Я тебе просто объясняю, как оно должно быть в нормальной семье! Я тебе говорю, как у людей заведено, а ты мне про какую-то наглость! Служанка… Да ты вообще понимаешь, что несешь?
Он сделал пару шагов по комнате, лавируя между собственными разбросанными вещами, и остановился напротив неё, возвышаясь и нависая. Его поза излучала праведный гнев человека, чьи самые святые устои были только что грубо попраны.
— Моя мать, между прочим, не считала зазорным позаботиться о муже и сыне! Она вставала раньше всех, чтобы завтрак приготовить, одежду на работу мне и отцу подготовить. Рубашки и брюки погладить – не просто так, а чтобы стрелочки были идеальные! – потом бежала на свою работу, а вечером возвращалась и снова к плите! И ужин всегда был – первое и второе, как положено! И никто не ныл, что устал! А ты что? Пришла с работы – и сразу ей отдохнуть надо, видишь ли! А мужик голодный сиди? Это по-твоему нормально?
Ольга слушала его тираду, и внутри неё что-то окончательно перегорело. Первоначальный шок сменился ледяным, почти злым спокойствием. Она вдруг увидела его не как любимого мужчину, с которым решила строить совместную жизнь, а как великовозрастного ребёнка, абсолютно не приспособленного к реальности и свято верящего, что мир вращается вокруг его потребностей, а женщина рядом – это просто приложение к его важной особе, обязанное эти потребности удовлетворять. Мама. Опять мама. Идеальная, неутомимая мама, которая, очевидно, положила свою жизнь на алтарь обслуживания своих мужчин и воспитала сына в полной уверенности, что это единственно верная модель поведения.
— Во-первых, Витя, я тебе не «мама», а ты мне пока ещё не муж, чтобы требовать с меня борщей и компотов как само собой разумеющееся, — её голос звучал на удивление ровно, без тени истерики, но с такой холодной отчётливостью, что каждое слово впивалось в слух, как иголка. — Во-вторых, твоя мама – это твоя мама. У неё своя жизнь, у нас – своя. И я не собираюсь соревноваться с ней в умении наглаживать стрелки на твоих брюках или вставать в пять утра, чтобы испечь тебе пироги перед своей работой. У меня, знаешь ли, тоже есть работа, довольно нервная и требующая полной отдачи, после которой я имею полное право чувствовать усталость. Точно такое же право, как и ты.
Она обвела взглядом комнату, задержав взгляд на грязных кроссовках у входа, на горе посуды в раковине, на его куртке на пуфике.
— И в-третьих, если уж говорить о том, «как у людей заведено», то в современном мире, где оба работают и вкладываются в бюджет, считается нормальным делить и домашние обязанности. Или ты думаешь, что разбросанные тобой носки и грязные тарелки волшебным образом сами исчезнут, пока ты спасаешь мир в своей игрушке? Или это тоже входит в пакет «женских обязанностей» – ходить за тобой и подтирать, как за неразумным дитятей?
Виктор слушал её с нарастающим недоумением, которое постепенно перерастало в упрямство и злость. Он явно не привык, чтобы ему так возражали, да ещё и с такой убийственной логикой. Мама всегда вздыхала, но делала. Предыдущие девушки, возможно, тоже старались соответствовать его ожиданиям, опасаясь потерять такого «завидного» мужчину. А эта… эта смеет ставить условия и говорить о каком-то равенстве!
— Какое ещё равенство? Оль, ты что, наслушалась своих подружек-карьеристок? Испокон веков так было: мужик работает, баба – домашними делами занимается! Это природа такая! Ты должна уют создавать, а не права качать! Посмотри, во что ты квартиру превратила за неделю! Пыль везде, есть нечего толком, одежда моя грязная и везде валяется! Моя мама бы такого никогда не допустила! Она бы уже сто раз всё убрала, приготовила и ещё бы спросила, не хочу ли я чего-нибудь особенного! А ты…
Он махнул рукой в сторону кухни, словно демонстрируя вещественные доказательства её несостоятельности как женщины.
— Тебе что, трудно убрать и приготовить? Это же элементарно! Любая нормальная женщина это умеет и делает с удовольствием! А ты мне тут лекции читаешь про усталость! Да что ты вообще можешь знать об усталости? Я вот работаю, деньги зарабатываю, чтобы мы могли эту квартиру снимать, чтобы у тебя всё было! А ты не можешь даже элементарно позаботиться обо мне?
Ольга едва заметно усмехнулась, но улыбка эта была лишена тепла. Она была острой и колючей, как осколок льда.
— Деньги зарабатываешь? Витя, позволь напомнить, что эту квартиру мы снимаем на деньги, которые зарабатываем оба. И мой вклад, если уж на то пошло, ничуть не меньше твоего, а то и больше, учитывая мои последние проекты. Так что не надо тут изображать из себя единственного кормильца всея семьи. И да, мне трудно. Мне трудно приходить после десяти часов напряжённой работы и видеть вот этот свинарник, устроенный взрослым дееспособным мужчиной, который целый день непонятно чем занимался, кроме как игрой на приставке. Мне трудно понимать, что ты видишь во мне не любимую женщину, не партнёра, а бесплатную домработницу, которая должна молча выполнять твои хотелки и соответствовать стандартам твоей мамы. Мне трудно и противно это осознавать, понимаешь?
Она сделала шаг к нему, сокращая дистанцию, и посмотрела ему прямо в глаза – холодно, твёрдо и без малейшего намёка на компромисс.
— Так что давай определимся раз и навсегда. Либо мы партнёры, которые уважают друг друга, ценят время и труд друг друга и вместе строят наш быт. Либо… либо нам просто не по пути. Потому что роль бесплатного приложения к твоей комфортной жизни, вечно пытающегося дотянуться до недостижимого идеала твоей мамы, меня категорически не устраивает.
Воздух между ними, казалось, загустел ещё больше. Ссора перешла из фазы бытовых претензий в стадию фундаментального конфликта мировоззрений. Виктор смотрел на неё с вызовом, не желая уступать ни пяди своей «мужской» территории. Ольга стояла напротив, спокойная внешне, но внутри неё уже всё кипело от холодной ярости и разочарования. Компромисса не предвиделось. Снежный ком их взаимных претензий и непонимания только начинал набирать свою разрушительную скорость.
— Не по пути? Да ты что себе возомнила, королева? — Виктор откровенно рассмеялся, но смех его был резким, неприятным, лишённым всякого веселья. Он снова прошёлся по комнате, на этот раз пнув ногой свою же куртку, валявшуюся на пуфике, так что та отлетела к стене. — Ты думаешь, я за тебя держусь? Думаешь, таких, как ты, мало? Да любая нормальная девчонка будет счастлива заполучить такого парня, как я! Работа есть, квартира – пусть и съёмная, но есть! Не пью, не курю, спортом занимаюсь! А ты нос воротишь! Может, тебе принца на белом коне подавай, который будет тебе завтраки в постель носить и пылинки сдувать? Так я тебя разочарую, таких не бывает! Или бывают, но только в твоих тупых женских романах!
Он остановился, уперев руки в бока, и смерил Ольгу презрительным взглядом с головы до ног. Его лицо выражало смесь оскорблённого самолюбия и уверенности в собственной неотразимости.
— Ты просто не понимаешь своего женского счастья! Вместо того чтобы радоваться, что рядом с тобой нормальный мужик, который готов о тебе заботиться, ты мне тут условия ставишь! Партнёры… Да какие мы с тобой партнёры? Я – мужчина, ты – женщина! И этим всё сказано! Моя мать это прекрасно понимала, и жили они с отцом душа в душу! А ты… ты просто эгоистка, которая думает только о себе и своём комфорте!
Ольга слушала его, и на её лице не дрогнул ни один мускул. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на редкий, но весьма предсказуемый в своём поведении экземпляр насекомого. Весь его пафос, все его попытки задеть её, принизить, вызвать чувство вины, пролетали мимо, не находя отклика. Она видела перед собой не «нормального мужика», а испуганного, инфантильного мальчика, который отчаянно цепляется за привычные, вдолбленные с детства установки, потому что другой модели поведения он просто не знает и боится. Боится самостоятельности, боится ответственности, боится женщины, которая не готова быть его тенью и обслугой.
— Витя, — её голос оставался таким же спокойным и холодным, что, казалось, ещё больше выводило его из себя, — ты сейчас очень много говоришь. Много громких, пустых слов. Про «нормальных девчонок», про «женское счастье», про свою маму… Ты не замечаешь, что в твоих рассуждениях практически нет тебя самого? Есть только какие-то заученные фразы, стереотипы, примеры из жизни твоих родителей, которые, возможно, были счастливы в своей модели отношений, но это не значит, что эта модель универсальна и подходит всем. Особенно мне.
Она медленно обошла его, словно рассматривая со всех сторон, и остановилась у окна, глядя на вечерний город, который уже зажигал свои огни.
— Ты говоришь, что любая будет счастлива. Возможно. Та, которая ищет «нормального мужика» по списку: не пьёт, не курит, работает. Но я искала не набор качеств из брачного объявления. Я искала близкого человека. Партнёра, с которым можно не только делить постель и крышу над головой, но и разговаривать, понимать друг друга, поддерживать. А что я вижу? Я вижу мужчину, который через неделю совместной жизни начинает требовать от меня обслуживания на уровне пятизвёздочного отеля с полным пансионом, ссылаясь на опыт своей мамы. Я вижу человека, который не способен убрать за собой элементарные вещи, но при этом считает себя вправе поучать меня, как «правильно» жить и какой «должна быть женщина».
Она повернулась к нему. В её глазах не было ни злости, ни обиды – только какая-то усталая констатация факта, от которой становилось не по себе.
— Ты знаешь, Вить, в чём твоя главная проблема? Ты не взрослый. Тебе тридцать лет, у тебя есть работа, ты вроде бы самостоятельный человек. Но на самом деле ты так и остался маменькиным сынком, который ждёт, что мир будет подстраиваться под его желания, а женщина рядом – это просто улучшенная версия мамы, которая будет предугадывать его капризы и молча устранять последствия его жизнедеятельности. Ты не готов к равноправным отношениям, потому что ты не видишь в женщине личность. Ты видишь функцию. И пока ты это не поймёшь, пока ты не научишься брать на себя ответственность не только за зарабатывание денег, но и за элементарный быт, за уважение к человеку, который рядом с тобой, ты так и будешь перебирать «нормальных девчонок», которые рано или поздно либо сбегут от тебя, либо превратятся в ещё одну твою маму, уставшую и замученную.
Виктор слушал её, и его лицо менялось. Сначала на нём было недоумение, потом – откровенная злость, а под конец – какая-то растерянность, которую он тут же попытался скрыть за новой вспышкой гнева. Он не привык, чтобы его так разбирали по косточкам, так холодно и безжалостно препарировали его «мужское» эго.
— Да что ты несёшь?! Какая ещё личность?! Какая ответственность?! Я нормальный мужик, повторяю тебе! Это ты какая-то… неправильная! Бессердечная! Тебе лишь бы командовать, лишь бы всё по-твоему было! Вместо того чтобы взять и самой всё сделать, ты скандал устраиваешь на пустом месте! Тебе что, сложно было просто приготовить ужин и убрать в квартире? Это же женская работа, пойми ты наконец! Так всегда было и так будет! Ты просто ленивая и эгоистичная, вот и всё! Ищешь оправдания своей никчёмности!
Он начал метаться по комнате, словно загнанный зверь, размахивая руками и выкрикивая обвинения. Его голос срывался, лицо исказилось от ярости. Он пытался давить, унижать, заставить её почувствовать себя виноватой, неправой, «не такой».
— Моя мама никогда бы так себя не повела! Она бы извинилась, если бы не успела что-то сделать, и тут же всё исправила бы! А ты… ты мне ультиматумы ставишь! Ты кто такая, чтобы мне ультиматумы ставить в моём же, можно сказать, доме?!
Ольга молча выслушала эту тираду. Когда он, немного выдохшись, замолчал, переводя дыхание, она произнесла очень тихо, но так, что каждое слово прозвучало как приговор:
— Во-первых, Витя, это не твой дом. Это съёмная квартира, за которую мы платим вместе. А во-вторых… да, я ставлю тебе ультиматум. Потому что я больше не вижу смысла продолжать эти отношения. Я не хочу быть твоей мамой, твоей служанкой или просто функцией по созданию уюта. Я хочу быть любимой женщиной и равноправным партнёром. А с тобой, как я теперь окончательно поняла, это невозможно. Поэтому я предлагаю тебе очень простую вещь: собери, пожалуйста, свои вещи и уйди. Сегодня же. Нам действительно не по пути.
Наступила тишина. На этот раз это была не звенящая тишина неловкости или недосказанности. Это была тишина окончательного разрыва, холодная и бесповоротная. Виктор смотрел на неё, широко раскрыв глаза, словно не веря своим ушам. Его ярость на мгновение сменилась полным ступором. Он ожидал чего угодно – слёз, истерики, ответных обвинений, но не этого спокойного, ледяного и абсолютно безапелляционного решения. Он ещё не осознал до конца, что это не очередная ссора, после которой можно будет помириться, а точка невозврата. Но Ольга уже всё для себя решила. И в её глазах он не увидел ни тени сомнения.
— Уйти? Ты… ты что, совсем с катушек съехала? — Виктор моргнул, потом еще раз, словно пытаясь сфокусировать зрение на Ольге, которая вдруг превратилась из его, как он считал, податливой и почти уже «прирученной» девушки в нечто совершенно непонятное и пугающее. Смешок, который он попытался издать, получился каким-то жалким, дребезжащим. — Да кто ты такая, чтобы меня выгонять? Из квартиры, за которую я, между прочим, тоже плачу! Ты не забыла? Неделю пожили вместе, и ты уже решила, что хозяйка тут? Командирша нашлась!
Он попытался вернуть себе прежнюю нагловатую уверенность, выпрямился, скрестил руки на груди, стараясь выглядеть грозно и внушительно. Но что-то в его позе было уже не то – не было прежней непоколебимой убежденности в своей правоте. В глазах, помимо гнева, теперь отчетливо читалась растерянность и даже плохо скрытый страх. Страх перед неизвестностью, перед тем, что его уютный мирок, где мама всегда была на подхвате, а теперь вот эта, новая «мама», вдруг дал трещину и грозил рассыпаться.
— Да ты пожалеешь об этом, Оленька, ой как пожалеешь! Думаешь, легко найти нормального мужика? Да ты одна останешься, никому не нужная со своим гонором и своими дурацкими принципами! Будешь потом локти кусать, да поздно будет! Я вот сейчас развернусь и уйду, и никто тебя даже с Восьмым марта не поздравит, поняла?
Ольга молча смотрела на него, и это её спокойствие, это её полное отсутствие реакции на его угрозы и попытки шантажа бесило его до исступления. Она не кричала в ответ, не плакала, не умоляла остаться, не оправдывалась. Она просто смотрела – холодно, отстранённо, словно он был ей совершенно чужим человеком, случайным прохожим, устроившим пьяный дебош на улице.
— Вить, ты уже всё сказал? — её голос был ровным, почти безразличным. — Если да, то, может быть, ты всё-таки начнёшь собирать свои вещи? Вечер длинный, конечно, но мне бы хотелось, чтобы ты освободил помещение до ночи. Мне завтра рано вставать, и я не хотела бы, чтобы твой процесс сборов затянулся до утра.
Это было сказано так обыденно, таким тоном, каким обычно просят передать соль за столом, что Виктор на мгновение опешил. Он ожидал чего угодно, но не этого ледяного, делового подхода к его, как ему казалось, трагедии и её, как он считал, наглому произволу.
— Ты… ты серьёзно? — прохрипел он, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. — Ты действительно меня выгоняешь? Вот так просто? После всего, что… что могло бы быть?
— А что могло бы быть, Витя? — Ольга чуть склонила голову набок, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на усталую насмешку. — Ещё одна неделя, месяц, год твоих разбросанных носков и требований приготовить ужин, потому что «мама так делала»? Ещё одна порция сравнений меня с твоей мамой, которая, несомненно, идеальная женщина, но к которой я, к счастью или к сожалению, не имею никакого отношения? Нет, спасибо. Я наелась этого за одну неделю по горло. Так что да, я абсолютно серьёзно. Собирай вещи.
И вот тут Виктора прорвало. Осознание того, что это не шутка, не женский каприз, не способ привлечь к себе внимание, а окончательное, бесповоротное решение, обрушилось на него всей своей тяжестью. Он понял, что теряет не просто квартиру, не просто девушку. Он терял привычный комфорт, терял иллюзию своей значимости, терял бесплатную обслугу, которая, как он был уверен, прилагалась к любым отношениям по умолчанию. И от этого осознания он пришёл в настоящую, неподдельную ярость.
— Ах ты… Ах ты дрянь такая! — заорал он, и лицо его исказилось от злобы. — Да я… я тебе сейчас покажу, кто тут командирша! Ты думаешь, я так просто уйду? Да я тут всё разнесу к чёртовой матери!
Он заметался по небольшой комнате, как разъярённый бык в тесной клетке. Схватил со стола автомобильный журнал и с силой швырнул его на пол. Страницы разлетелись веером. Потом его взгляд упал на его же сумку, с которой он приехал сюда неделю назад, набитую его вещами. Он рванул её с антресолей, и оттуда посыпались футболки, трусы, какие-то зарядные устройства. Он начал судорожно, без разбора, запихивать свои пожитки обратно, то и дело роняя их, путаясь в рукавах и штанинах. Его движения были резкими, хаотичными, полными бессильной злобы.
— Вот значит как, да? Вот как ты со мной поступаешь? Я для тебя всё, а ты… Ты просто использовала меня! Да, точно! Использовала, чтобы квартиру снять подешевле, а теперь вышвыриваешь, как ненужную вещь! Стерва! Расчётливая, холодная стерва!
Ольга молча наблюдала за этой истерикой, скрестив руки на груди. Она не двигалась с места, не пыталась его остановить или успокоить. На её лице не было ни страха, ни сожаления. Только какая-то брезгливая усталость. Каждый его выкрик, каждое оскорбление лишь укрепляли её в правильности принятого решения.
— Ты ещё пожалеешь! — не унимался Виктор, вытаскивая из шкафа свои немногочисленные рубашки и комкая их в кулаках, прежде чем запихнуть в сумку. — Ты думаешь, ты такая особенная? Да ты обычная баба, каких миллионы! Только с завышенной самооценкой! Карьеристка чёртова! Тебе не семья нужна, тебе только твои картинки дурацкие важны! Нормальная женщина так себя не ведёт! Нормальная женщина мужика уважает, заботится о нём, а не выгоняет на улицу посреди ночи!
Он кое-как запихнул основную массу своих вещей в сумку, молния на которой отказывалась застёгиваться из-за переполненности. Ещё какие-то мелочи он рассовал по карманам куртки, которую всё-таки поднял с пола. Его лицо было красным, взмокшим, волосы растрепались. Он выглядел жалко и одновременно отталкивающе. Наконец, он подхватил свою неподъёмную сумку, которая тут же перекосилась, и направился к двери. У самого порога он обернулся, всё ещё надеясь увидеть на её лице хоть тень сомнения, хоть намёк на то, что она может передумать. Но лицо Ольги было по-прежнему спокойным и непроницаемым.
— Ну что, довольна? — выплюнул он, тяжело дыша. — Добилась своего? Сломала мне жизнь? Радуйся теперь!
Ольга сделала шаг ему навстречу, и он инстинктивно отшатнулся. Она остановилась в паре метров от него.
— Я довольна только тем, Витя, что вовремя поняла, с кем связалась, — произнесла она своим ровным, холодным голосом, который сейчас действовал на него хуже любого крика. — И жизнь ты себе ломаешь сам – своим инфантилизмом, своим эгоизмом и своей неспособностью повзрослеть. А теперь, будь добр, иди. И передай привет маме. Уверена, она будет очень рада твоему возвращению. Ей, наверное, так не хватало возможности снова стирать твои носки и готовить тебе ужин из трёх блюд. Она-то точно оценит такого «настоящего мужчину», как ты.
Последние слова, сказанные без тени злости, но с убийственным сарказмом, окончательно добили его. Он ничего не ответил. Просто развернулся, дёрнул на себя дверь и, спотыкаясь о собственную сумку, вышел на лестничную площадку. Ольга не стала смотреть ему вслед. Она просто прикрыла за ним дверь, повернула ключ в замке.
В квартире стало тихо. Но это была не та тишина, которая давит и угнетает. Это была тишина освобождения. Ольга медленно прошла в комнату, обвела взглядом следы недавнего погрома – разбросанные страницы журнала, скомканную куртку на полу, которую он в спешке забыл. Она вздохнула. Не от горя или сожаления. А от огромного, всепоглощающего облегчения. Впереди была уборка, но это была приятная уборка – уборка, смывающая из её жизни то, что ей совершенно не нужно. Она была одна. И впервые за эту сумасшедшую неделю она почувствовала себя по-настоящему спокойно и свободно. Она знала, что поступила правильно. И ни на секунду об этом не пожалела…
