— Их двое, Анна. Поздравляю, у вас мальчики-близнецы.
— Двое? — переспросила я, пытаясь осознать реальность сквозь пелену изнеможения.
15 мая
Я не знаю, зачем начала этот дневник. Может, чтобы не сойти с ума. Белые больничные стены давят, а ночью, когда все засыпают, тишина прерывается только писком приборов и тихим дыханием моих мальчиков.
Моих. До сих пор странно произносить это слово.
Сергей так и не пришел сегодня. Третий день после родов, а он придумал какую-то срочную командировку.
Медсестра Валентина Петровна, добрая женщина с уставшими глазами, каждый раз спрашивает о муже, а я придумываю новые отговорки.
«Он занят, но обязательно придет завтра».
Я и сама верю в эту ложь, пока не вспоминаю его взгляд, когда он услышал про двойню.
18 мая
Сергей все-таки пришел. Стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу, будто не знал, куда себя деть в этой маленькой палате, где пахнет детским кремом и молоком.
— Можешь подержать их, — предложила я.
Он вздрогнул, словно я протягивала ему не детей, а что-то опасное.
— В другой раз. Я просто… проведать зашел.
Валентина Петровна принесла бумаги.
— Имена уже выбрали? — спросила она, доставая ручку.
Сергей посмотрел на часы.
— Мне пора. Совещание. Ты решай, я согласен на любые.
Миша и Дима. Я назвала их сама. А он даже не притронулся к ним перед уходом, просто вышел, хлопнув дверью чуть громче, чем следовало. Маленький Миша вздрогнул от звука и заплакал, а за ним и Дима.
21 мая
Завтра нас выписывают. Не знаю, чего боюсь больше — везти двоих младенцев в нашу однокомнатную квартиру или того разговора, который неизбежно состоится.
Сергей перестал отвечать на звонки. Его мать прислала сообщение: «Поздравляю, у меня дела, приеду познакомиться на следующей неделе».
Мама звонит каждый день из деревни, спрашивает, все ли хорошо. Я вру, что все замечательно, что Сергей счастлив, что нам помогают его родители.
Я так хочу домой. Не в нашу квартиру, а в настоящий дом — к родителям, где пахнет свежим хлебом и парным молоком, где отец с утра до вечера работает на ферме, а мама поет, когда готовит ужин. Туда, где все настоящее.
22 мая
Сергей встретил нас у подъезда. Не улыбался. Молча взял сумки, пока я держала переноски с детьми. Мы поднялись на пятый этаж в гнетущей тишине.
Только когда дверь закрылась, он заговорил.
— Это невозможно, Аня.
Я повернулась к нему, прижимая спящего Мишу к груди, пока Дима лежал в переноске.
— Что невозможно?
— Все это, — он обвел рукой нашу тесную квартиру. — Я не подписывался на двоих. Одного — возможно, но двое… Это слишком. — На его лице я увидела слезы.
Я положила Мишу рядом с братом и выпрямилась.
— Это наши дети, Сережа.
— Сдай их в детский дом! — вдруг выпалил он, избегая моего взгляда. — Я не хочу такой жизни!
Его слова ударили, словно пощечина.
— Что ты несешь?
— Я не готов жертвовать своей свободой, — он сел на диван, запустив пальцы в волосы. — У нас крохотная квартира, зарплата… Я хочу жить для себя, понимаешь? Не хочу годами слушать крики младенцев.
У меня задрожали руки. Сквозь дрожь каким-то чудом прорвались слова:
— Они останутся со мной.
Сергей встал и направился к шкафу. Начал доставать вещи, бросая их в спортивную сумку.
— Тогда я ухожу. Насовсем, Аня.
Я наблюдала за обломками того, что еще утром считала своей жизнью, и где-то в глубине души зарождалось необъяснимое чувство — что-то острое и ясное, совсем не похожее на отчаяние. Словно внезапно увидела чужого человека там, где раньше был муж.
— Уходи, — произнесла я почти шепотом, не отрывая взгляда от детей, чьи крошечные грудные клетки мерно поднимались в такт дыханию. — Мы справимся и без тебя. Возможно, даже лучше.
Он остановился на пороге, сжимая ручку сумки.
— Ты пожалеешь.
— Нет, — произнесла я, удивляясь собственному спокойствию. — Это ты пожалеешь. Только потом будет поздно.
Дверь закрылась, и я осталась одна. Со спящими сыновьями, с нашей маленькой квартирой, с разбитой мечтой о счастливой семье.
И с телефоном в руке, где уже набран номер отца.
23 мая
Ночь прошла как в тумане. Миша просыпался каждый час, а когда засыпал, начинал плакать Дима. Между кормлениями я собирала вещи, складывая в чемодан то немногое, что действительно важно. Детские вещи, документы, фотографии родителей.
Удивительно, но я не плакала. Внутри — странная пустота и одновременно твердость, будто кто-то другой, сильнее меня, взял управление на себя.
В шесть утра позвонил отец.
— Выезжаем, дочка. К обеду завтра будем.
Его голос — как спасательный круг в бушующем море. Глубокий, уверенный, знакомый с детства. Голос, который никогда не обещал невозможного, но всегда сдерживал обещания.
24 мая
Папа и Виктор приехали ровно в полдень. Я смотрела из окна, как их старенький «Уазик» въезжает во двор. Брат выскочил первым — высокий, широкоплечий, в выцветшей рубашке. За ним — отец, чуть медленнее, но такой же основательный.
Когда они поднялись, я просто открыла дверь. Виктор обнял меня, не говоря ни слова. Отец прошел внутрь, посмотрел на спящих в переноске близнецов.
— Крепкие ребята, — кивнул он, и в его взгляде я увидела то, чего никогда не было у Сергея — радости.
— Ну что, поехали домой, дочка, — сказал он, поднимая мой чемодан.
Я оглянулась на квартиру, где прожила три года. Ничего не екнуло внутри — будто это место никогда не было моим.
Мы уехали, не оставив записки. Сергею я отправила короткое сообщение: «Не ищи нас». Он не ответил.
30 мая
Неделя в родительском доме, и кажется, будто городской жизни никогда не было. Просыпаюсь на рассвете от петушиного крика и детского плача. Мама уже на ногах — качает Диму, пока я кормлю Мишу.
— В деревне детки крепче растут, — говорит она, глядя на внуков с нежностью. — На свежем воздухе, на парном молоке.
Наш дом не похож на обычные деревенские избы. Двухэтажный, просторный, с большой верандой и садом. Отцовская ферма кормит не только нас, но и пол-района. «Никольское подворье» знают все — лучшее мясо, молоко, сыры.
Вечером сидели на веранде. Отец курил трубку, мама перебирала смородину. Виктор с женой Настей привели своего пятилетнего Костика познакомиться с двоюродными братьями.
— Я буду их защищать, — серьезно сказал Костик, осторожно трогая пальчик спящего Димы.
Настя шепнула мне:
— Не переживай. Первое время всегда страшно, а потом втягиваешься.
— Я не боюсь, — ответила я и поняла, что это правда.
15 июня
Сергей позвонил впервые с тех пор, как мы уехали. Говорил сбивчиво, что зря погорячился, что давай попробуем снова, что он скучает.
— А про детей ни слова, — заметил отец, когда я пересказала разговор.
Мы сидели на скамейке возле дома, близнецы спали в тени яблони. Папа стругал деревянную игрушку — как когда-то для нас с Виктором.
— Он не скучает, Анютка. Ему одиноко. Это разные вещи.
Я кивнула. Сквозь листву пробивались солнечные лучи, рисуя пятна света на лицах спящих сыновей.
— Знаешь, — сказал отец, примеряя деталь к будущей игрушке, — когда вы с Витей родились, я тоже испугался. Но испугался не ответственности, а что не справлюсь, что буду плохим отцом.
Он отложил нож и дерево.
— Настоящий мужчина не тот, кто не боится. А тот, кто делает, что должен, несмотря на страх.
1 июля
Сегодня впервые вышла помогать на ферме — вести бухгалтерию. Мама присматривает за близнецами, а я разбираю счета, накладные, отчеты.
— У тебя хорошо получается, — заметил Виктор, заглянув в кабинет. — Отец говорит, давно пора было порядок навести в бумагах.
Вечером в доме пахло свежеиспеченным хлебом и малиновым вареньем. Мама хлопотала у плиты, напевая добрую колыбельную — ту самую, что пела мне в детстве. Мальчики притихли, прислушиваясь.
— Видишь, — улыбнулась мама, — узнают родную кровь.
Перед сном позвонила Сергею, сказать, что подаю на развод. Он долго молчал.
— Ты совершаешь ошибку, — наконец произнес он. — Одна с двумя детьми, в глуши… Сдала бы их родителям и жили бы нормально с тобой.
— Я не одна, — перебила я. — И здесь не глушь, здесь моя семья.
— А как же наша семья? — в его голосе появились просительные нотки.
— Её не было, Сережа. Только иллюзия.
Я положила трубку и вышла на крыльцо. Летняя ночь дышала свежестью, где-то далеко ухал филин. Я вдруг поняла: впервые за долгое время я дышу полной грудью.
3 марта (5 лет спустя)
Мальчикам уже больше пяти лет. Рано утром они ворвались в мою комнату, наперебой крича: — Мама, вставай! Дедушка сказал, что поведет нас на ферму смотреть новорожденных телят!
Миша, серьезный и вдумчивый, уже одетый по погоде. Дима — растрепанный, с блеском в глазах, в непарных носках. Такие разные и такие мои.
Вечером был праздник в честь рождения телят. Мама испекла пирог, Виктор смастерил деревянных лошадок — настоящие, с гривой из конского волоса. А отец…
— Это вам, мужики, — сказал он и вынес две маленькие рабочие куртки с логотипом «Никольское подворье». — Теперь вы официально в деле.
Дима тут же надел свою и не снимал до самой ночи.
1 июня (8 лет спустя)
Сегодня мальчики закончили первый класс. Миша — с одной четверкой по рисованию, Дима — с тройкой по поведению, но пятеркой по математике. Учительница говорит, что давно не видела таких разных близнецов.
Отец стареет. Виктор все больше берет управление фермой на себя, но когда мальчики рядом, папа словно молодеет. Учит их чистить стойла, запрягать лошадь, чинить трактор. А вечерами рассказывает истории своего детства.
Иногда думаю о Сергее. Где он? Что с ним? Мальчики никогда не спрашивают об отце. Для них главные мужчины — дед и дядя Витя. В их мире отцы не уходят, отцы — надежный тыл.
15 сентября (10 лет спустя)
Сегодня Миша после школы сказал: — Виталика из третьего «Б» забрала тетя. Его мама умерла, а отец пьёт, и его лишили прав.
Мы сидели на веранде, перебирая яблоки для варенья. Дима, услышав разговор, подошел ближе. — А мой одноклассник Кирилл сказал, что я безотцовщина, — вдруг выпалил он.
Я замерла. Этого момента я ждала и боялась все эти годы. — Что ты ему ответил? — спросила тихо.
Дима пожал плечами. — Сказал, что у меня есть дед и дядя Витя. И что безотцовщина — это когда совсем никого нет, а у меня целая семья.
Миша кивнул, соглашаясь с братом, и вернулся к своим яблокам. — А папа где? — наконец спросил Дима. — Он умер?
— Нет, — ответила я честно. — Он ушел, когда вы только родились. Он… не смог стать отцом.
— Значит, он слабак, — заключил Миша. — Дед говорит, что настоящий мужчина всегда отвечает за свои поступки.
В этот вечер я плакала впервые за много лет. Не от горя — от гордости за своих мальчиков.
7 ноября (17 лет спустя)
Мальчики заканчивают школу. Миша вчера окончательно определился — только сельхозакадемия, ничего другого. Говорил о почвах, севообороте и каких-то биодобавках для коров, а в глазах такой блеск, какой бывает лишь у людей, нашедших свое призвание.
Дима же всё мечется между правом и экономикой. За ужином выдал целую презентацию о том, как наше «Никольское подворье» должно «выйти за пределы района».
Размахивал вилкой, рисуя в воздухе воображаемые графики продаж, и уверял, что наш деревенский сыр достоин витрин столичных магазинов.
А сегодня, будто по заказу, на пороге возник холеный представитель агрохолдинга — в дорогом костюме и с кожаным портфелем, неуместным в нашей уютной кухне с геранью на подоконнике.
Предлагал продать ферму. Мальчики сидели рядом с отцом, серьезные, внимательные. Дима задавал точные вопросы о цифрах, Миша — о земле и производстве.
— Мы не продаем, — твердо сказал мой отец, когда представитель закончил презентацию. — Это наш дом и наше дело, — добавил Миша. — И еще предупредите своих, что скупка земель в нашем районе через подставных лиц закончится судебными исками, — неожиданно жестко заключил Дима.
Представитель уехал обескураженный. А я смотрела на своих мальчиков — почти мужчин — и не могла поверить, что когда-то Сергей предлагал от них отказаться.
3 февраля (23 года спустя)
Сегодня мне позвонила женщина, представилась двоюродной сестрой Сергея. — Сергей умер вчера. Инфаркт. Слишком рано…
Я слушала ее сбивчивый рассказ о скромных похоронах, о том, что он жил один, что родственников почти не осталось. — У него есть сыновья, — сказала я. — Я скажу им.
Мальчики выслушали новость молча. Миша уже работал на ферме после окончания академии, Дима заканчивал юридический. У каждого из них уже сложился свой мир, с расписанными на годы вперед целями и мечтами, куда образ неизвестного отца не вписывался никак.
— Думаете поехать? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Дима поднял глаза от книги, которую листал. Его взгляд, всегда читающий меня насквозь, задержался на моем лице.
— А ты хочешь?
— Я поеду, если вы решите, — ответила честно, понимая, что это их выбор, их право решать.
Теперь мы стояли среди облетевших берез на городском кладбище — трое людей у могилы человека, который мог бы, но не стал частью нашей семьи. Кроме нас — та самая двоюродная сестра. Сергей выглядел на фотографии постаревшим, осунувшимся. Совсем не таким, каким я его помнила.
— Ты знаешь, — сказал Миша, когда мы возвращались домой, — я не чувствую ничего. Ни злости, ни обиды. — И я, — кивнул Дима. — Просто… пустота.
Будто это чужой человек. — Так и есть, — ответила я, глядя в окно на проносящиеся мимо поля. — Он был чужим. И вы сделали правильный выбор — не тратить жизнь на обиду.
15 мая (30 лет спустя)
Тридцать лет. Тридцать лет назад в моей жизни случились две вещи — появились мои сыновья и ушел их отец. Сегодня я смотрю на результат.
Мальчики — мои взрослые, состоявшиеся мужчины — строят новый дом рядом с родительским. У Миши скоро свадьба, Дима пока холост, но, кажется, всерьез увлекся дочкой нашего ветеринара.
Ферма процветает. Под руководством Миши открыли экологический маршрут для городских детей, Дима оформил все документы для выхода на международный рынок. Виктор также руководит всем.
Отец, уже совсем седой, уже не такой крепкий, совсем старый, часами сидит на веранде, наблюдая за стройкой. — Ты справилась, доченька, — говорит он, когда я приношу ему чай.
Я смотрю на дом, на ферму, на своих сыновей, склонившихся над чертежами веранды. — Мы справились, папа, — отвечаю я. — Все вместе.
И впервые за долгие годы я абсолютно, безоговорочно счастлива. Мне не нужно больше ничего доказывать — ни себе, ни миру. Я просто живу и люблю свою семью.
Это и есть победа.
