Чай дымился в новеньких фарфоровых чашках – подарок от Кати с работы на новоселье. Хотя какое там новоселье – в этой квартире я прожила почти сорок лет, с самого детства. Просто наконец-то сделали с мамой ремонт. Три месяца пыли, грохота, чужих мужиков, таскающих мешки с мусором. Зато теперь – красота! Обои персикового цвета, натяжные потолки, новая плитка в ванной.
– Лариса, ты все-таки зря не взяла ту люстру в зал, – мама помешивала ложечкой сахар, хотя никогда его не добавляла. Просто привычка. – Она бы так подошла к шторам!
– Мам, она стоила как крыло от самолёта. А мне ещё отпуск в этом году хочется.
– Ой, куда собралась? – оживилась мама. – К морю?
– Может быть. Или в Питер. Давно хотела…
Звонок в дверь оборвал наше чаепитие. Резкий, длинный – будто кто-то навалился на кнопку всем телом. Я недоуменно посмотрела на маму. Мы никого не ждали.
– Кого там ещё принесло? – проворчала я, направляясь в прихожую.
Распахнув дверь, я застыла. На пороге стояла моя двоюродная сестра Ира. Волосы собраны в небрежный пучок, лицо измученное. Рядом с ней переминались трое детей – старший Кирилл, хмурый подросток, и близнецы Лена и Настя, лет шести. У их ног громоздились чемоданы и сумки.
– Привет, – выдохнула Ира, – а вот и мы.
Сердце ёкнуло и куда-то провалилось. Это чувство – когда знаешь, что что-то непоправимо меняется прямо сейчас, а ты бессилен.
– Мама! – крикнула я, не отрывая взгляда от горы чемоданов. – У нас гости.
Ира слабо улыбнулась, но в глазах читалось: это не визит вежливости.
– Проходите, – я посторонилась, понимая, что происходит что-то серьезное. – Чай как раз горячий.
Близнецы тут же бросились внутрь, Кирилл помог затащить сумки. В нашу чистую, только что отремонтированную квартиру.
Решение без права голоса
Гостиная, которой я так гордилась после ремонта, в одночасье превратилась в поле битвы. Близнецы, не обращая внимания на мои увещевания, прыгали на новеньком диване, а Кирилл бесцеремонно открывал ящики тумбочки, пытаясь найти пульт от телевизора.
Ира сидела в кресле, устало прикрыв глаза. На журнальном столике перед ней стояла нетронутая чашка чая.
– Андрей нас выгнал, – сказала она вдруг, не открывая глаз. – Сказал, что нашёл другую. Что я ему всю жизнь испортила своими претензиями.
Мама охнула и присела рядом, обняла её за плечи.
– Не переживай, дорогая. С кем не бывает! Поживёте у нас, пока не разберётесь.
Я застыла посреди комнаты. Поживёте… у нас? Моя только что отремонтированная квартира, мои две комнаты, мой покой…
– Лариса, – мама повернулась ко мне, и по её взгляду я поняла, что мнения моего никто не спрашивает. – У тебя две комнаты, а у Иры трое детей. Девочки останутся с ней в большой, Кирилл будет в маленькой, а ты переедешь в зал.
– Что? – я не верила своим ушам. – Но…
– Ларис, ну ты же понимаешь, детям нужно пространство. Им в школу ходить, уроки делать, – мама говорила тоном, не терпящим возражений. Тем самым, который я помнила с детства. – Не можем же мы их на диване в зале держать.
Ира, как будто получив немое одобрение, поднялась и пошла к коридору.
– Девочки, пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Бегом!
Близнецы с визгом умчались за матерью. Через минуту из моей – то есть уже их – спальни послышался грохот выдвигаемых ящиков комода.
– Мам, – я понизила голос, – это мои вещи, моя квартира. Почему ты решаешь…
– Потому что у неё трое детей, – отрезала мама. – А ты одна. И хватит себя так вести. Ты всегда была эгоисткой.
Я сглотнула комок обиды. Бессилие разливалось внутри горькой желчью. Родные стены, в которых я только-только начала чувствовать себя по-настоящему дома после всех этих ремонтных работ, вдруг стали чужими и неприветливыми.
– Я перенесу вещи, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Бессонные ночи
Три часа ночи. Я лежала на раскладном диване, пытаясь укрыться пледом, который упорно сползал на пол. Из-за стены доносился плач младшей из близнецов – кажется, Насти. Её сестра что-то бормотала во сне, а Ира шикала, пытаясь их успокоить.
Раньше эта стена отделяла мою спальню от маминой комнаты. Теперь я даже не могла назвать своим диван, на котором лежала, – он принадлежал гостиной, а значит, всем и никому.
Потолок, который я разглядывала вот уже третью ночь подряд, казался всё ниже. На нём плясали тени от машин, проезжающих под окнами, и рисовали причудливые узоры. Я пыталась считать их, как овец, но сон не шёл.
За стеной что-то с грохотом упало.
– Да чтоб тебя! – приглушённо выругалась Ира.
Я натянула подушку на голову. Не помогло. Детский плач прорезал ночную тишину с новой силой. Встав с дивана, я прошлёпала босыми ногами к шкафу, где теперь хранились остатки моих вещей, достала беруши. Последняя пара. Надо будет купить ещё.
Вернувшись на диван, я с тоской посмотрела на часы: 3:27. Через четыре часа вставать на работу. В последние дни я приходила в офис с красными глазами и чувством, будто меня переехал грузовик. Коллеги уже начали беспокоиться.
– Ты в порядке? – спрашивала Катя вчера. – Выглядишь неважно.
– Временные трудности, – отмахивалась я, не желая вдаваться в подробности.
Каждый раз, когда я думала о том, что эти «временные трудности» могут растянуться на неопределённый срок, к горлу подкатывала тошнота. Ира не говорила о поисках квартиры. Мама не намекала на сроки. Я словно оказалась заперта в чужой жизни, где моё мнение ничего не значило.
За стеной наконец-то стихло. Но сон уже ушёл. Я лежала, глядя в потолок, чувствуя, как внутри нарастает ком раздражения и усталости. Одеяло в очередной раз соскользнуло на пол. Я не стала его поднимать. Какой смысл? Через полчаса оно всё равно окажется там же.
В полумраке комнаты я чувствовала себя призраком – человеком без места, без права голоса, без собственного угла. Этот диван, проваливающийся посередине, начинал казаться символом всей моей жизни – неустойчивой, неудобной, со стержнем, который вот-вот сломается от непосильной нагрузки.
Разговор, которого не было
Морковь для борща я терла с остервенением, словно она была виновата во всех моих бедах. Кухня, пожалуй, осталась единственным местом, где я ещё чувствовала себя хозяйкой – Ира готовить не любила.
– Ты чего так рано сегодня? – мама вошла, держа в руках кроссворд. – Вроде пятница, могла бы и задержаться.
– На работе голова раскалывается, – я отложила тёрку. – Не выспалась опять.
Мама хмыкнула, но промолчала. Мы обе знали, почему я не высыпаюсь, но она предпочитала делать вид, что проблемы не существует.
Дверь снова открылась, и на кухню вошла Ира. За две недели, проведённые у нас, она словно расцвела – отоспалась, отъелась мамиными котлетами. Ночные рыдания в подушку сменились беспечной улыбкой.
– Ммм, борщ! – она заглянула в кастрюлю. – Лариса, ты же знаешь, близнецы его не едят. Может, на второе что-нибудь нейтральное сделаешь? Макароны с сосисками?
Я медленно положила нож, которым шинковала лук.
– Ир, нам надо поговорить, – тихо сказала я.
– О чём? – она продолжала заглядывать в кастрюли, словно не замечая моего тона.
– Может, вам… поискать другой вариант? Квартиру снять, например. Или с Андреем помириться, – я старалась говорить мягко, но твёрдо.
Ира замерла. Потом повернулась ко мне, и на её лице появилось выражение оскорблённой невинности.
– Ты это серьёзно? Меня муж выставил на улицу с тремя детьми, а ты предлагаешь к нему вернуться? Или снимать квартиру на мою зарплату продавца? – её голос звенел от обиды. – Я думала, мы семья! Думала, ты рада помочь!
Мама тут же встала между нами.
– Девочки, девочки! Что за шум? Ирочка, никто тебя не выгоняет, Лариса просто устала, у неё на работе проблемы. Правда, Лара?
Я смотрела на них – маму, которая всегда защищала всех, кроме меня, и Иру, научившуюся пользоваться этим ещё в детстве. И вдруг с пронзительной ясностью поняла: меня не услышат. Никогда. Для них я – функция, удобная возможность решить проблему. Не человек с собственными желаниями и потребностями.
– Да, конечно, – я отвернулась к плите. – Просто устала.
Ира тут же расслабилась.
– Слушай, раз уж ты борщ варишь… Кирилл просил пельмени. У нас остались в морозилке?
– В морозилке твоей матери, – хотелось сказать мне. Но я промолчала, кивнув. Спорить не было сил. Чувство бессилия, ставшее моим постоянным спутником, затопило с новой силой.
– Хороший борщ получается, – сказала мама, принюхиваясь. – Ты всегда вкусно готовишь. А помнишь, как мы с папой…
И она пустилась в воспоминания, словно пытаясь загладить неловкость. А я стояла у плиты, чувствуя себя чужой в собственном доме.
Последняя капля
Суббота должна была стать днём отдыха – единственным, когда я могла выспаться. Я лежала, натянув одеяло до подбородка, и пыталась игнорировать шум за стеной. Там близнецы устроили догонялки, визжа на всю квартиру. Часы показывали восемь утра.
Я перевернулась на другой бок и зажмурилась. Досчитала до ста. Потом ещё до ста. Сон не возвращался.
– Настя! Отдай немедленно! – голос Иры прорезал тонкую перегородку. – Я кому сказала!
Что-то с грохотом упало, и детский плач взвился к потолку.
– Да чтоб тебя! – завопила Ира. – Ты совсем оглохла? Я тебе русским языком сказала не трогать!
Звук шлепка. Новый взрыв рыданий.
Я резко села на диване. В голове стучало. За три недели, что Ира с детьми жила у нас, я ни разу не позволила себе проявить недовольство вслух. Ни разу не повысила голос, хотя внутри всё кипело. А сейчас она била ребёнка – в моём доме, в восемь утра субботы – из-за какой-то ерунды.
Словно во сне я поднялась, натянула халат и вышла в коридор. Дверь в бывшую мою комнату была приоткрыта. Я распахнула её настежь.
Ира сидела на краю кровати, тряся зарёванную Настю за плечи.
– Ты что, совсем тупая? Сколько раз повторять? – она не заметила меня, полностью сосредоточившись на дочери. – Это мои вещи! Не смей трогать!
– Хватит! – вырвалось у меня так громко, что все в комнате замерли.
Ира обернулась. На её лице застыло удивление – она не привыкла слышать от меня такой тон.
– Что?
– Я сказала: хватит! – повторила я, чувствуя, как дрожат руки. – Хватит кричать на детей! Хватит распоряжаться в моём доме! Хватит считать, что весь мир должен подстраиваться под тебя!
Тишина обрушилась как лавина. Даже Настя перестала всхлипывать, глядя на меня круглыми от изумления глазами.
– Лариса, ты что себе позволяешь? – первой опомнилась Ира. – Как ты смеешь…
– Это мой дом, – продолжила я, не давая ей закончить. – Моя квартира. Моя жизнь. А вы все решили, что можете просто прийти и отобрать у меня всё это. Я три недели терплю ваши крики, бардак, хамство. Три недели сплю на диване, который разваливается! Я больше не могу! Не могу и не хочу!
В дверях появилась мама в ночной рубашке.
– Что случилось? – растерянно спросила она, переводя взгляд с меня на Иру.
– Случилось то, что я больше не собираюсь быть половиком, о который все вытирают ноги, – выдохнула я, чувствуя странное облегчение. – Я больше не буду это терпеть.
Развернувшись, я вышла из комнаты, оставляя их в оцепенении.
Ультиматум
Дрожащими руками я доставала из шкафа вещи и запихивала их в дорожную сумку. Футболки, джинсы, бельё – всё вперемешку, лишь бы быстрее. За спиной хлопнула дверь – мама вошла в гостиную.
– Лариса, что ты делаешь? – В её голосе звучала тревога. – Ты куда собралась?
– На дачу, – я даже не повернулась к ней, продолжая складывать вещи. – Переночую там. И завтра. И послезавтра.
– С ума сошла? Там холодно, топить надо!
– Протоплю.
Я застегнула сумку и наконец посмотрела на мать. Она стояла, прижав руку ко рту, растерянная, испуганная. На мгновение мне стало её жаль – маленькая женщина с поседевшими за последние годы волосами. Но жалость тут же сменилась решимостью. Слишком долго я позволяла собой манипулировать.
– Лариса, ну нельзя же так, – заговорила мама умоляющим тоном. – Ира твоя сестра. У неё беда. Мы должны помогать друг другу.
– Должны, – кивнула я. – Но не ценой собственного здоровья и рассудка. Ты даже не спросила меня, готова ли я уступить свои комнаты. Вы решили всё за меня, просто поставили перед фактом.
– Но у тебя две комнаты! А у неё трое детей! – в голосе матери зазвучали знакомые нотки праведного возмущения.
– А у меня одна жизнь! – я повысила голос. – И я имею право распоряжаться ею сама. Имею право на личное пространство, на тишину, на отдых.
В дверях показалась Ира. Она переоделась после утреннего скандала и теперь выглядела почти безмятежно. Только глаза выдавали напряжение.
– Ты правда уезжаешь? – спросила она с напускным безразличием.
– Правда, – я накинула куртку. – И вот что я тебе скажу, Ира. У тебя есть неделя.
– Что? – она нахмурилась.
– Неделя на то, чтобы найти другое жильё, – я говорила спокойно, хотя внутри всё дрожало. – Через неделю я вернусь и хочу, чтобы вас здесь не было.
– Ты не имеешь права! – возмутилась она. – Это не только твоя квартира!
– Имею, – я посмотрела ей прямо в глаза. – Юридически это моя квартира. Я здесь прописана, я плачу за неё. Мама живёт здесь с моего согласия. Ты – нет.
– Лариса! – ахнула мать. – Как ты можешь!
– Очень просто, – я взяла сумку. – Я устала быть безмолвной жертвой. У меня есть своя жизнь, и я хочу её вернуть. Неделя, Ира. Звони Андрею, ищи съёмное жильё, проси помощи у друзей – делай что хочешь. Но через неделю чтобы духу твоего здесь не было.
Я направилась к выходу, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Страшно было оборачиваться – я боялась увидеть в их глазах осуждение, боялась собственной слабости. Ведь стоит мне дрогнуть, пожалеть их, и я снова окажусь на том же диване, глядя в потолок бессонными ночами.
– Я позвоню, – бросила я уже из прихожей и захлопнула за собой дверь.
Возвращение к себе
Ключ повернулся в замке с привычным скрипом. Я замерла на пороге, прислушиваясь. В квартире стояла непривычная тишина. Странно – я ожидала баррикад, скандала, слёз. Неужели они действительно съехали?
– Мама? – позвала я, проходя в прихожую. – Ты дома?
Скрипнула дверь маминой комнаты, и она вышла – заспанная, в домашнем халате. Увидев меня, она просветлела лицом.
– Лариса! Вернулась! А я думала, ты до вечера…
– Решила пораньше, – я обвела взглядом пустой коридор. – А где…?
– Уехали, – мама развела руками. – Андрей вчера приезжал, забрал их. Помирились, представляешь? Он извинялся, цветы привёз. Сказал, что погорячился.
Я медленно сняла куртку, переваривая информацию. Вот так просто? Неделю назад казалось, что конца и края не будет этому кошмару. А теперь – тишина, покой, пустые комнаты.
– Пойдём чай пить, – мама потянула меня на кухню. – У меня ватрушки есть, твои любимые.
Мы сидели за столом, и я чувствовала, как постепенно отпускает то напряжение, что сковывало меня всё это время. Тело наконец расслабилось, словно разжалась пружина.
– Ира записку оставила, – мама протянула мне сложенный вчетверо листок. – Просила тебе передать.
Я развернула записку. Почерк у Иры всегда был неразборчивый, буквы прыгали.
«Лариса! Прости, что так получилось. Я не думала, что всё зайдёт так далеко. Андрей позвонил, мы поговорили. Он сказал, что был не прав, хочет, чтобы мы вернулись. Спасибо за приют в трудную минуту. И извини, что я была эгоисткой. Ира».
Я сложила записку и спрятала в карман.
– Они там ничего не попортили? – спросила я, допивая чай.
– Да нет, всё нормально, – мама вздохнула. – Даже убрались перед уходом. Кстати, Лариса… я тут подумала… Может, правда я к сестре перееду? Она давно зовёт, места у неё много. А ты бы здесь одна осталась, а?
Я с удивлением посмотрела на маму. Она никогда раньше не заговаривала о переезде. Неужели мой ультиматум так подействовал?
– Не надо, – я покачала головой. – Оставайся. Но давай договоримся: больше никаких родственников с чемоданами без предварительного обсуждения.
Мама улыбнулась с облегчением.
– Договорились.
Я встала из-за стола и направилась в свою комнату – теперь снова мою. Открыла дверь и замерла на пороге. Кровать застелена, шторы отдёрнуты, солнечный свет заливает комнату. На тумбочке – букет полевых цветов в стакане. Наверное, близнецы собрали перед отъездом.
Я подошла к окну и распахнула его настежь. Свежий майский воздух ворвался в комнату, принося запахи сирени и влажной после дождя земли. Я глубоко вдохнула, чувствуя, как внутри разливается спокойствие.
На подоконнике лежала моя книга – та самая, которую я читала перед приездом Иры. Закладка так и осталась на том же месте. Я провела пальцами по обложке, словно встретила старого друга.
Сняв куртку, я прилегла на кровать. Матрас был немного продавлен – видимо, дети прыгали на нём. Но это была моя кровать, в моей комнате. И сейчас это ощущение собственного пространства казалось невероятной роскошью.
Странное чувство охватило меня – и радость, и лёгкая грусть. Словно я прошла через что-то важное, отстояла себя, но и потеряла что-то по дороге. Может быть, часть своей мягкости? Способность всегда уступать, всегда подстраиваться?
В кармане зазвонил телефон. На экране высветилось имя Иры. Я помедлила, но всё-таки ответила.
– Алло?
– Лариса, это я, – голос сестры звучал непривычно тихо. – Я… я просто хотела ещё раз извиниться. И поблагодарить. Если бы не ты, я бы так и жила у вас, жалея себя. А теперь мы с Андреем начали всё заново. Он даже согласился на семейного психолога.
– Я рада за вас, – сказала я искренне.
– Ты не сердишься?
– Нет, – я улыбнулась, глядя в потолок. – Уже нет.
Мы поговорили ещё немного, и я отключилась. За окном пели птицы, в соседнем доме кто-то играл на пианино. Мир возвращался на круги своя, но я уже была другой. И эта новая я мне нравилась – человек, который умеет очерчивать границы, отстаивать себя, не боясь показаться чёрствой или эгоистичной.
– Лариса, я суп разогрела! – донёсся с кухни мамин голос.
– Иду! – отозвалась я, поднимаясь с кровати.
Жизнь продолжалась. Но теперь уже на моих условиях.
