— Паш, ты чего в темноте сидишь? И что это хрустит под ногами? — Олег щелкнул выключателем, и резкий желтый свет люстры безжалостно выхватил из полумрака картину локального апокалипсиса.
Восьмилетний Пашка сидел на полу, в позе лотоса, прямо посередине ковра. Вокруг него, словно останки древней цивилизации, были разбросаны крупные и мелкие куски керамики, покрытые черной и золотой эмалью. Олег сразу узнал эти черепки. Это была та самая «гиря» — огромная, тяжеленная копилка, которую они с сыном торжественно купили два года назад в магазине подарков. Она была выбрана именно потому, что у неё не было пробки снизу: разбить её можно было только один раз, когда цель будет достигнута.
— Папа, она не склеивается, — тихо сказал мальчик, не поднимая головы. В его руках был моток широкого скотча и два крупных фрагмента, которые никак не хотели стыковаться. — Я пробовал ПВА, но он течет. Скотч тоже не держит. Она вся рассыпается.
Олег замер в дверном проеме, чувствуя, как привычная усталость после рабочей смены мгновенно испаряется, уступая место холодной, колючей тревоге. Он переступил через порог, стараясь не наступать на острые осколки, и присел на корточки рядом с сыном.
— Оставь, сынок. Керамику так просто не соберешь, тут нужен специальный клей, — Олег аккуратно отвел руку мальчика, чтобы тот не порезался. — Скажи мне лучше другое. Почему она разбита? Ты уронил её?
Пашка отрицательно мотнул головой. Он шмыгнул носом, но плакать не стал. Олег заметил, что глаза у сына сухие и красные, а губы плотно сжаты, как у маленького старичка, который уже понял про эту жизнь всё самое неприятное. Взгляд отца скользнул по развалу на ковре. Внутри осколков было пусто. Абсолютно, стерильно пусто. Ни одной монетки, ни одной смятой купюры, которые бабушка тайком совала внуку в карман при встрече. Там не было ничего, кроме керамической пыли.
— Где деньги, Паш? — голос Олега стал жестче, хотя он старался говорить спокойно. — Мы же договаривались. Мы копим на «GT». Ты сам хотел именно тот, черный с зеленым. Там должно было быть уже тысяч двадцать, не меньше. Кто был в комнате?
Мальчик на секунду замер, потом медленно, словно нехотя, поднял руку и указал пальцем в сторону коридора, туда, где находилась спальня родителей.
— Мама сказала, что ей нужно разменять, — прошептал он, глядя в пол. — Она сказала, что мелочь в доме только мешается и притягивает бедность. Она обещала, что просто посчитает.
Олег медленно выпрямился. В коленях предательски хрустнуло. Он посмотрел на закрытую дверь спальни. Из-под неё не пробивался свет, но зато отчетливо тянуло запахом. Это был густой, сладкий, дурманящий аромат — смесь ириса, мускуса и чего-то химически-ванильного. Запах дорогого бутика, который никак не вязался с их «двушкой» в спальном районе и разбитой мечтой на полу детской.
— Посиди тут, — бросил он сыну, не оборачиваясь. — Ничего не трогай, порежешься. Я сейчас приду, и мы всё уберем.
Олег прошел по коридору. С каждым шагом запах становился всё насыщеннее, он буквально забивал ноздри, вызывая легкую тошноту. Он толкнул дверь спальни.
Жанна сидела перед туалетным столиком, включив яркую кольцевую лампу для макияжа. Вся поверхность стола была завалена глянцевыми пакетами черного и бежевого цветов с золотыми логотипами. Белая тишью-бумага шуршала под её руками, как осенняя листва. Она распаковывала коробки — медленно, с наслаждением, словно хирург, извлекающий драгоценный орган.
— О, ты уже дома? — она повернулась к нему в пол-оборота, и Олег увидел, что её лицо сияет. На одной щеке у неё был нанесен мазок какого-то крема, переливающегося перламутром. — Смотри, какой финиш! Это просто фантастика. Консультант сказала, что этот хайлайтер дает эффект «влажной кожи», как у моделей на показе.
Олег молчал. Он смотрел на гору косметики. Здесь были не те привычные тюбики из супермаркета, которыми она пользовалась обычно. Это был «тяжелый люкс». Стеклянные баночки с причудливыми крышками, тяжелые футляры помад, похожие на ювелирные украшения, бархатные мешочки. Он даже не знал названий этих брендов, но сам вид упаковки кричал о том, что каждая такая коробочка стоит как половина его аванса.
— Жанна, — произнес он, и собственный голос показался ему чужим, скрежещущим. — Откуда всё это?
Она небрежно пожала плечами, возвращаясь к созерцанию своего отражения. Её пальцы порхали над баночками, переставляя их местами, выстраивая идеальную композицию.
— Представляешь, мне невероятно повезло, — защебетала она, открывая очередной футляр и вдыхая аромат пудры. — В «Золотом Яблоке» клиентский день, скидки сорок процентов на люкс. Если бы я приехала завтра, ничего бы уже не осталось. Там такая давка была, я буквально вырвала эту сыворотку у какой-то тетки из рук. Посмотри на состав! Тут икра и 24-каратное золото.
— Я спросил, откуда деньги, — Олег сделал шаг вперед. Теперь он стоял прямо за её спиной, глядя в зеркало. Там отражалось её ухоженное, довольное лицо и его — потемневшее, с запавшими от усталости глазами.
— Ну чего ты такой душный сразу? — Жанна поморщилась, но улыбка не сходила с её губ. — Взяла из домашних запасов. Не переживай, до зарплаты дотянем, макароны есть, курица в морозилке есть. Зато посмотри на меня! Я же расцвела! Женщина должна инвестировать в себя, иначе она превратится в тётку. Ты же не хочешь спать с тёткой?
Олег перевел взгляд на открытую сумочку Жанны, брошенную на кровать. Из неё торчал длинный кассовый чек. Он протянул руку и вытащил бумажную ленту. Она была бесконечной. Список позиций пестрел цифрами: 4500, 8900, 12000… Итоговая сумма внизу заставила его моргнуть.
— Тридцать восемь тысяч рублей, — прочитал он вслух. — Жанна, у нас не было таких «домашних запасов». В шкатулке лежало пять тысяч на коммуналку. Откуда остальные тридцать три?
Жанна наконец отложила кисть для макияжа. Она развернулась на пуфике, скрестив руки на груди. В её позе не было ни капли вины, только легкое раздражение от того, что её прервали в момент триумфа.
— Ой, ну подумаешь, — фыркнула она, закатив глаза. — Пришлось немного потрясти копилку. Там всё равно лежали мертвым грузом. Монеты окисляются, бумажки пылятся. Деньги должны работать, Олег. Они должны приносить радость. А какая радость от керамической свиньи?
Олег смял чек в кулаке. Бумага хрустнула громко, почти так же, как осколки в комнате сына.
— Это была не свинья, Жанна. Это была гиря. И это были не твои деньги.
— Начинается, — она демонстративно вздохнула и потянулась к флакону духов. — Давай без морализаторства. Мы одна семья. У нас общий бюджет. Какая разница, в какой банке лежат деньги? Мне нужно было срочно. У меня кожа сохнет от отопления, мне нужен профессиональный уход. А Пашка… ну что Пашка? Он маленький еще. Зачем ему велосипед сейчас? Зима на носу, Олег. Включи логику. К лету накопим новые.
Она пшикнула духами в воздух и вошла в ароматное облако, блаженно прикрыв глаза.
— Ты хоть понимаешь, что он там сидит и пытается склеить её скотчем? — тихо спросил Олег, чувствуя, как пульс начинает бить в висках тяжелым молотом. — Он два года собирал. Он каждую десятку туда кидал. Он мороженое не покупал лишний раз.
— Полезно учиться терпению, — отрезала Жанна, любуясь своим маникюром. — Мальчик должен понимать, что красота матери — это приоритет. Я для кого стараюсь? Для вас же, дураков. Чтобы вам не стыдно было со мной на улицу выйти.
Олег смотрел на неё и пытался найти в её глазах хоть тень понимания того, что она натворила. Но там, в глубине зрачков, отражались только золотые крышечки дорогих кремов и бесконечное, всепоглощающее самодовольство.
— Не трогай, пожалуйста, руками, ты оставишь жирные отпечатки на золоте, — Жанна поморщилась и легким, почти воздушным движением выхватила из ладони мужа тяжелую баночку из матового стекла. — Это лимитированная коллекция. Упаковка — это половина удовольствия, Олег. Эстетика. Тебе этого не понять, ты привык к своему солидолу в гараже.
Олег посмотрел на свои руки. Обычные мужские руки, сухие, с въевшейся в линии жизни пылью от работы на складе. Он действительно не понимал. Он смотрел на эту баночку, похожую на маленький космический корабль, и в его голове не укладывалась простая математика.
— Эта штука стоит пятнадцать тысяч, — произнес он глухо, указывая на крем. — Пятнадцать. Пашка копил их по сто рублей. Он мыл машину дяде Гене на даче всё лето. Он отказывался от мороженого в парке. Ты понимаешь, что ты намазываешь на лицо не крем? Ты намазываешь его труд. Его маленькие детские лишения.
Жанна аккуратно поставила баночку на место, выровняв её по линейке с остальными флаконами. Она взяла ватный диск, смочила его чем-то резко пахнущим спиртом и начала протирать крышечку, которую только что держал муж.
— Ой, перестань нагнетать, а? — в её голосе зазвенели металлические нотки раздражения. — «Лишения», «труд»… Ты послушай себя. Ты растишь из него какого-то Скруджа Макдака. Ему восемь лет! Он должен играть в мяч, бегать, а не чахнуть над златом, как Кощей. Я, можно сказать, сделала ему одолжение. Избавила от невроза накопительства.
Олег почувствовал, как к горлу подступает горький ком. Логика жены была безупречной в своей чудовищности. Она не защищалась, она нападала. Она искренне верила, что спасла сына от «невроза», просто ограбив его.
— Ты разбила её молотком? — спросил он неожиданно для самого себя.
— Чем? — Жанна на секунду сбилась с ритма, подправляя бровь карандашом.
— Копилку. Она была керамическая, толстая. Руками её не разломать. Ты взяла молоток, пошла в детскую, пока его не было, и ударила?
Жанна отложила карандаш и резко развернулась к нему всем корпусом. Шелковый халат с расписными журавлями соскользнул с плеча, обнажив белую кожу, о которой она так пеклась.
— Да, взяла молоток для отбивных! — выпалила она, глядя ему прямо в глаза с вызовом. — И что? Мне нужны были деньги, Олег! Срочно! У Светки сегодня день рождения, мы идем в ресторан. Я не могу пойти туда с серым лицом и в старой косметике. Там будут все: Ленка с новым мужем-бизнесменом, Ирка, которая только что с Бали вернулась. Ты хочешь, чтобы твоя жена выглядела как чучело на их фоне? Чтобы они шептались, что у Жанки муж — неудачник, который не может обеспечить ей элементарный уход?
Она встала и подошла к нему вплотную, обдав волной тяжелого, сладкого парфюма.
— Это ты виноват, Олег. Если бы ты зарабатывал нормально, мне бы не пришлось потрошить детские копилки. Если бы ты давал мне карту безлимитную, как Ленке её муж, я бы даже не знала, где у сына лежат эти дурацкие монеты. А так… Приходится выкручиваться. Семейный бюджет — это общий котел. И если в котле дыра из-за твоей зарплаты, я беру там, где есть ресурс.
Олег смотрел на неё и видел перед собой совершенно незнакомую женщину. Куда делась та Жанна, с которой они ели шаурму на лавочке десять лет назад и смеялись над прохожими? Перед ним стоял холодный, расчетливый биоробот, запрограммированный на потребление. Паразит, который обвиняет донора в том, что тот дает мало крови.
— Ты называешь это ресурсом? — тихо спросил он. — Мечту собственного сына ты называешь ресурсом? Он бредил этим велосипедом. Он засыпал с каталогом под подушкой.
— Купишь другой! — рявкнула она, возвращаясь к зеркалу. — Велосипед — это железка. Она заржавеет и выкинется. А моё лицо — это моя визитная карточка. Я вкладываю в себя, чтобы ты приходил домой и радовался. Чтобы тебе завидовали мужики. Ты должен мне спасибо сказать, что я держу марку, живя в этой дыре!
Она снова взяла в руки баночку с кремом, любовно поглаживая золотистую крышку.
— И вообще, Паше полезно узнать, что мир жесток, — добавила она уже спокойнее, тоном школьной учительницы. — Нельзя быть таким жадиной. Маме нужно — значит, нужно отдать. Он мужчина, пусть привыкает, что женщины требуют вложений. А то вырастет таким же жмотом, как ты. Будет считать копейки и трястись над каждой железкой.
Олег посмотрел на разбросанные по кровати пакеты. «Chanel», «Dior», «La Mer». Названия, за которыми стояла пустота. В этих пакетах лежала не красота. В них лежал украденный велосипед. В них лежало доверие сына, которое теперь было разбито в мелкую крошку, как та керамика на полу.
— Значит, ты считаешь, что имела право? — уточнил он, чувствуя, как внутри закипает что-то темное и тяжелое, вытесняя остатки привязанности.
— Я не считаю, я знаю, — Жанна открыла помаду и выкрутила яркий, кроваво-красный стержень. — Я мать. Я хозяйка в этом доме. Я распределяю приоритеты. Сегодня приоритет — я. Завтра, может быть, купим ему какой-нибудь самокат. Попроще. Зачем ему профессиональный велик? Убиться? Вот видишь, я еще и о безопасности его подумала.
Она поднесла помаду к губам, глядя в зеркало с выражением абсолютного триумфа. Она искренне не видела проблемы. Для неё люди вокруг были лишь функциями, обслуживающими её потребности. Муж — кошелек, сын — запасная копилка.
Олег посмотрел на её отражение. Красивая, ухоженная женщина, наносящая боевую раскраску за счет детских слез. В этот момент последние ниточки, связывающие их брак, лопнули с сухим треском. Он понял, что разговаривать больше не о чем. Слова здесь бессильны. Паразита нельзя уговорить перестать сосать кровь. Паразита можно только удалить.
Он медленно выдохнул, расправляя плечи. Взгляд его упал на мусорное ведро, стоящее в углу комнаты. Оно было пустым, Жанна заботливо вытряхнула его перед своим ритуалом красоты.
— Приоритеты, говоришь? — переспросил Олег, делая шаг к туалетному столику. — Хорошо. Давай расставим приоритеты.
Жанна замерла с помадой у рта, заметив в зеркале, как изменилось лицо мужа. Оно стало каменным, лишенным эмоций, страшным в своем спокойствии. Но она еще не поняла. Она всё еще думала, что это обычная ссора, которая закончится его извинениями.
— Что ты уставился? — фыркнула она. — Иди лучше чаю сделай, у меня горло пересохло тебе объяснять элементарные вещи.
Олег не ответил. Он протянул руку к столу. Но не за чашкой.
Его рука легла на горлышко тяжелого флакона с тональным кремом. Стекло было холодным и матовым, приятным на ощупь. Жанна, увидев это движение в зеркале, даже не сразу поняла, что происходит. Она лишь слегка нахмурилась, продолжая выводить контур губ.
— Не трогай, я же сказала, — бросила она машинально. — Поставишь не туда, нарушишь композицию.
— Композицию, — эхом повторил Олег.
В следующую секунду он разжал пальцы. Но не чтобы поставить флакон на место. Он просто отпустил его над краем стола. Глухой, тяжелый удар о ламинат прозвучал как выстрел. Стекло не разбилось сразу, но крышка отлетела, и густая бежевая жижа брызнула на пол, на ножку стула, на край ковра.
Жанна дернулась, помада черкнула по щеке, оставив красный шрам, похожий на клоунскую улыбку. Она резко обернулась, глаза её расширились от ужаса и непонимания.
— Ты что творишь?! — взвизгнула она. — Это же «Estée Lauder»! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит?!
Олег не ответил. Он методично, спокойно, как рабочий на конвейере, взял следующую баночку. Это был тот самый крем с золотом и икрой за двадцать тысяч.
— У тебя мозги вообще есть?! Ты разбила копилку нашего сына, в которую он два года собирал монетки на велосипед, чтобы купить себе брендовую косметику? Ты украла мечту у собственного ребенка, потому что тебе захотелось порадовать себя? Ты не мать, ты — чудовище. Убирайся, пока я не вызвал полицию!
— Не смей! — Жанна вскочила, опрокинув пуфик. Она бросилась к нему, пытаясь выхватить драгоценный крем, но Олег просто отвел руку в сторону и разжал пальцы.
Крем шмякнулся прямо в мусорное ведро, стоявшее у его ног. Глухой звук удара пластика о пластик.
— Ты больной! Психопат! — орала Жанна, прижимая к груди спасенную банку, перемазанную чем-то из мусорки. — Я вызову полицию! Ты уничтожаешь мое имущество!
— Твое имущество? — Олег усмехнулся. Это была страшная усмешка, от которой у Жанны похолодело внутри. — Здесь нет твоего имущества. Здесь есть только украденные деньги Пашки. И я сейчас возвращаю долг.
Он схватил со стола сразу охапку: палетку теней, набор кистей в кожаном чехле, какие-то сыворотки в ампулах. Жанна завизжала, как раненое животное, и вцепилась ему в предплечье. Ногти, украшенные свежим маникюром, вонзились в кожу до крови, но Олег даже не поморщился. Он просто стряхнул её с себя резким движением корпуса. Жанна отлетела к шкафу, ударившись плечом.
Всё полетело в ведро. Хруст ломающихся палеток, звон бьющихся ампул. Разноцветная пыльца теней взметнулась облачком над мусоркой, оседая на брюках Олега.
— Убирайся, пока я не вызвал полицию! — кричал муж на жену, перекрывая её истеричный вой. — Вали отсюда вместе со своими тряпками!
— Ты не имеешь права! Это моя квартира тоже! — Жанна попыталась встать в позу, но с размазанной помадой и растрепанными волосами она выглядела жалко. — Я никуда не пойду! Ты сейчас же достанешь мне деньги и возместишь ущерб! Ты мне должен! За каждую банку ответишь!
Олег схватил со стола её любимые духи — огромный флакон из темного стекла. Жанна замерла. Это был её фетиш, её гордость, «Black Orchid», который она берегла как зеницу ока.
— Не надо… — прошептала она, и в её голосе впервые прозвучал настоящий страх. Не за сына, не за семью. За вещь. — Олег, пожалуйста. Это подарок Ленки…
— Подарок? — Олег посмотрел на флакон на свет. — А Пашкин велик был подарком самому себе. Он его заслужил. А ты — нет.
Он с силой швырнул флакон в ведро. Удар был такой силы, что стекло разлетелось вдребезги. Комнату мгновенно заполнил удушающий, концентрированный запах парфюма, смешанный с запахом мусора. Этот «аромат» был невыносим, он резал глаза, перехватывал дыхание.
Жанна завыла в голос и кинулась к ведру, пытаясь выгрести осколки руками. Она не замечала, как режет пальцы, как кровь смешивается с дорогой жидкостью и грязью.
— Ненормальный! Урод! — рыдала она, стоя на коленях перед мусорным ведром. — Ты всё испортил! Ты испортил мне вечер! Ты испортил мне жизнь! Я ненавижу тебя! Ненавижу твоего спиногрыза! Мелкий эгоист! Из-за него я лишилась всего!
Эти слова стали последней каплей. Олег застыл. «Спиногрыз». Она сказала это вслух. То, что, видимо, думала всегда.
Он подошел к ней, схватил за ворот шелкового халата и рывком поднял с колен. Жанна была тяжелой, обмякшей от истерики, но ярость придала ему сил.
— Не смей, — прорычал он ей в лицо, глядя в потекшие от слез и туши глаза. — Не смей называть моего сына спиногрызом. Единственный паразит здесь — это ты. Ты высосала из нас всё. Деньги, силы, радость. Ты жрала нас годами, прикрываясь «красотой» и «женским счастьем». Но банкет окончен, Жанна. Ресторан закрывается.
Он потащил её к выходу из спальни. Жанна упиралась ногами, цеплялась за косяк, царапала обои.
— Мои вещи! Дай мне собрать вещи! — кричала она. — Я не уйду без своих платьев! Без шубы!
— Твои вещи в ведре, — рявкнул Олег, волоча её по коридору мимо закрытой двери детской. Слава богу, дверь была плотно закрыта, но он знал, что Пашка слышит. Слышит каждое слово. И это было лучше, чем жить во лжи. Лучше один раз пережить этот ад, чем гнить в нем всю жизнь.
Олег буквально протащил её по прихожей. Жанна пыталась ухватиться за вешалку, уронила пальто, сбила обувь. Она превратилась в фурию, изрыгающую проклятия.
— Ты сдохнешь в одиночестве! — орала она, брызгая слюной. — Кому ты нужен, нищеброд с прицепом! Ни одна нормальная баба на тебя не посмотрит! Я была твоим единственным шансом на нормальную жизнь!
Олег распахнул входную дверь. Холодный воздух подъезда ударил в лицо, смешиваясь с душным смрадом духов, который тянулся за ними шлейфом из спальни.
— Мой шанс на нормальную жизнь сейчас сидит в детской и клеит черепки, — сказал Олег, выталкивая её на лестничную площадку. — А ты… Ты просто ошибка. Дорогая, красивая ошибка.
Жанна оказалась на бетонном полу, босиком, в одном халате. Она попыталась вскочить, чтобы броситься обратно в квартиру, но Олег уже взялся за ручку двери.
— Сумка! — взвизгнула она, поняв, что её реально выгоняют. — Отдай хотя бы телефон и ключи от машины!
Олег на секунду задержался. Он увидел на тумбочке в прихожей её клатч и ключи от кредитного «Соляриса», за который он платил сам. Он схватил их и швырнул ей под ноги.
— Забирай. И вали к своей Ленке, к Ирке, на Бали, куда угодно. Чтобы духу твоего здесь не было.
— Ты пожалеешь! — прошипела Жанна, подбирая ключи трясущимися руками. — Ты приползешь ко мне!
— Никогда, — ответил Олег и с силой захлопнул дверь. Щелчок замка прозвучал как финальный аккорд в этой симфонии безумия. В квартире сразу стало тихо. Только тяжелый запах разбитых духов всё еще висел в воздухе, напоминая о том, что здесь жило чудовище.
Тишина, наступившая после щелчка дверного замка, была оглушительной. Она давила на уши сильнее, чем только что звучавшие крики. Олег прислонился спиной к холодному металлу двери и закрыл глаза. Сердце колотилось где-то в горле, отдавая глухими ударами в виски. Руки мелко дрожали — не от страха, а от выплеснутого адреналина, от того страшного перенапряжения, когда переступаешь черту, за которой уже нет возврата.
С лестничной площадки донеслись глухие удары — Жанна пару раз пнула дверь ногой.
— Будь ты проклят! — донеслось приглушенно, искаженно толстым слоем шумоизоляции. — Ты мне за всё заплатишь, слышишь? Ничтожество!
Затем послышался цокот каблуков по бетону — быстрый, удаляющийся. Она ушла. Не стала сидеть под дверью, не стала умолять. Её гордость и замерзающие ноги погнали её туда, где тепло и где можно пожаловаться на мужа-тирана — к подругам, в ресторан, в ту самую «красивую жизнь», к которой она так рвалась. Лифт гуднул и уехал вниз. Всё.
Олег глубоко вдохнул и тут же закашлялся. Квартира провоняла насквозь. Смесь тяжелого, приторного люксового парфюма, спиртовых отдушек и какой-то кислятины от разбитых кремов висела в воздухе плотным туманом. Этот запах теперь навсегда будет ассоциироваться у него с предательством.
Он отлепился от двери и, стараясь не смотреть в сторону спальни, где в мусорном ведре погибало целое состояние, прошел на кухню. Налил стакан ледяной воды, выпил залпом. Зубы заломило, но это помогло прийти в себя. Нужно было идти к сыну. Самое сложное было не выгнать жену, а войти сейчас в ту комнату, где на полу сидел маленький человек, чей мир только что рухнул дважды: сначала разбилась мечта, а потом — семья.
Олег подошел к двери детской. Она была приоткрыта. Пашка не прятался. Он сидел всё там же, на ковре, но скотч и клей были отложены в сторону. Мальчик просто перебирал пальцами черные глянцевые осколки, складывая из них какую-то мозаику, не имеющую смысла.
— Паш, — тихо позвал Олег.
Сын поднял голову. В его глазах не было слез. Там был испуг, смешанный с каким-то взрослым, тяжелым пониманием беды. Он всё слышал. Каждое слово. Про «спиногрыза», про «эгоиста», про то, что мать выбрала баночки с кремом вместо него.
— Она ушла? — спросил мальчик. Голос его был сухим и ломким.
— Я её выгнал, сын, — Олег не стал врать, смягчать или придумывать сказки про то, что «мама пошла погулять». Он вошел в комнату и сел на диван рядом с тем местом, где на ковре были рассыпаны остатки копилки. — Она не вернется сегодня. И завтра тоже.
Пашка опустил взгляд на свои руки. Он крутил в пальцах крупный осколок с золотой цифрой, нарисованной эмалью.
— Это из-за меня? — спросил он едва слышно. — Потому что я разбил копилку? Или потому что я жадина, как она сказала?
У Олега перехватило дыхание. Вот оно. То самое ядовитое зерно вины, которое Жанна успела посеять в детской душе перед уходом.
— Посмотри на меня, — Олег протянул руку и мягко, но настойчиво взял сына за подбородок, заставляя поднять глаза. — Никогда, слышишь, никогда больше не говори так. Ты не жадина. И ты ни в чем не виноват. Мама… Мама просто заболела, Паш. Есть такие болезни, когда человек перестает видеть других людей и видит только себя в зеркале. Это не лечится таблетками. Это лечится только одиночеством.
— Она забрала мои деньги, — констатировал факт мальчик. Это не было жалобой, это было подведение итога.
— Да. Забрала. Она поступила подло. Как вор, — Олег говорил жестко, называя вещи своими именами. — Но мы с тобой мужчины. Мы не будем плакать из-за бумажек. Мы справимся.
— Велика не будет? — Пашка шмыгнул носом и отшвырнул осколок в кучу.
— Будет, — твердо сказал Олег. — Я возьму дополнительные смены на складе. Дядя Гена звал на выходных помочь с переездом офиса, там хорошо платят. Месяц-два, Паш, и мы купим этот чертов «GT». Я тебе обещаю. Сам куплю. Без всяких копилок.
Олег встал и подошел к окну. Он рванул ручку, распахивая створку настежь. В комнату ворвался морозный ноябрьский воздух, свежий, колючий, пахнущий снегом и выхлопными газами города. Этот запах был в сто раз лучше той удушливой вони, что стояла в квартире.
— Пап, а кто нам теперь готовить будет? — спросил Пашка за спиной. — И стирать?
Олег обернулся. Сын смотрел на него с практичным интересом. Жизнь продолжалась, и восьмилетнего пацана волновали простые бытовые вещи.
— А мы что, безрукие? — усмехнулся Олег, хотя улыбка вышла кривой. — Пельмени варить умеем? Умеем. Машинку стиральную включать — там всего две кнопки. Разберемся. Зато, брат, никто теперь не будет орать, что мы ходим громко или не там носки положили.
Он подошел к сыну и присел на корточки, глядя прямо в глаза.
— Слушай меня внимательно. Сейчас будет трудно. Может быть, даже обидно. Но запомни: лучше жить вдвоем, есть пельмени и знать, что тебя не предадут, чем жить с человеком, который готов перешагнуть через тебя ради помады. Жить с воровкой — это не семья. Это соседство с крысой. А крыс мы в доме не держим.
Пашка помолчал, обдумывая слова отца. Потом он медленно кивнул.
— А новую маму искать будем? — вдруг спросил он совершенно серьезно.
Олег не сдержал нервного смешка.
— Нет, Паш. С этим мы точно торопиться не будем. Хватит с нас пока «мам». Нам и вдвоем неплохо. Велосипед я тебе куплю, а вот новую маму искать не придется — лучше без неё, чем с такой, как была. Спокойнее.
Он поднялся и посмотрел на бардак на полу.
— Давай, тащи веник и совок. Надо убрать этот мусор. И здесь, и в спальне. Вычистим всё под ноль.
Они убирали молча. Олег сгребал осколки копилки в тот же мешок, куда полетела разбитая косметика. Керамика смешалась с люксовым стеклом, дешевая глина с дорогим пластиком. В мусорном пакете всё это выглядело одинаково — как хлам, от которого нужно избавиться.
Когда они закончили, Олег вынес огромный черный мешок на лестничную клетку и с грохотом опустил его в мусоропровод. Гулкое эхо падения отозвалось где-то внизу. Квартира проветривалась, выстужалась, избавляясь от духа Жанны.
Олег вернулся в кухню, где Пашка уже ставил чайник. Мальчик достал из шкафа пачку дешевого печенья — единственного, что осталось к чаю.
— Пап, — сказал он, глядя, как закипает вода. — А давай, когда купим велик, мы на нем наклейку сделаем?
— Какую?
— «Не продается», — сказал сын.
Олег подошел и крепко сжал худое плечо сына.
— Договорились. Не продается. И мы с тобой — тоже не продаемся.
За окном начинался снег, засыпая серый город белым, чистым слоем. В квартире было холодно, но впервые за много лет здесь стало легко дышать…
