— Марин, тут такое дело! — Григорий влетел в квартиру, едва успев стянуть ботинки, и его голос, обычно ровный и даже немного ленивый, сейчас звенел от какого-то лихорадочного возбуждения. Он размахивал руками, словно дирижёр перед невидимым оркестром, а на щеках играл нездоровый румянец, будто он только что пробежал марафон, а не съездил к матери в соседний район. — Маме надо в отпуск съездить, понимаешь? Здоровье поправить, ну, развеяться немного. Мы тут с ней посовещались, и она говорит, это было бы очень правильно, если бы мы с тобой… ну, как бы это сказать… финансово поучаствовали.
Марина, которая как раз разбирала пакеты с продуктами на кухне, выкладывая овощи в холодильник, замерла с пучком укропа в руке. Она медленно повернулась, внимательно глядя на мужа. Его энтузиазм, обычно такой редкий гость в их доме, сейчас выглядел почти пугающе.
— Финансово поучаствовали? — переспросила она, стараясь, чтобы её голос звучал спокойно, хотя внутри уже шевельнулось нехорошее предчувствие. — Это как? В смысле, купить ей билет на дачу в Подмосковье? Или ты что-то другое имеешь в виду, Гриш?
Григорий подошёл ближе, его глаза блестели. Он явно считал свою новость чем-то из ряда вон выходящим, подарком судьбы, не иначе.
— Да нет, Мариш, какая дача! Мама хочет на море, как следует отдохнуть, в хорошем отеле, чтобы всё включено, чтобы ни о чём не думать. Она заслужила, столько лет… Ну, в общем, она прикинула, и говорит, что если мы с тобой скинемся ей по двести-триста тысяч, то она сможет себе позволить действительно королевский отдых. Ни в чём себе не отказывать, понимаешь? Это же мама!
Двести-триста тысяч. С каждого. Четыреста-шестьсот тысяч на «королевский отдых» Зои Аркадьевны. Марина почувствовала, как пучок укропа начинает дрожать в её руке. Она аккуратно положила его на столешницу. В голове мгновенно пронеслись образы: две трёхкомнатные квартиры в самом центре города, которые её свекровь успешно сдавала уже много лет, получая доход, которому могли бы позавидовать многие топ-менеджеры. Зоя Аркадьевна никогда не бедствовала, меняла машины как перчатки, дважды в год летала на заграничные курорты, не особо интересуясь, как там живут её сын с невесткой. И теперь – по двести-триста тысяч.
— По двести-триста тысяч, Гриша? — Марина посмотрела мужу прямо в глаза, пытаясь разглядеть там хоть тень сомнения или шутки. Но Григорий был серьёзен как никогда. — Ты ничего не путаешь? У Зои Аркадьевны, если мне не изменяет память, доход от её недвижимости… ну, скажем так, он значительно превышает наш с тобой совокупный семейный бюджет. Зачем ей наши деньги на отпуск? Она что, все свои счета обнулила внезапно?
Григорий немного сник под её пристальным взглядом, его первоначальный энтузиазм заметно поугас. Он отвёл глаза и начал теребить пуговицу на своей рубашке.
— Ну, Марин, ты же знаешь маму… Она говорит, что дело не в деньгах как таковых. Это, понимаешь, как бы наш сыновний и… ну, и твой, как невестки, дочерний долг. Проявление заботы, внимания. Чтобы она почувствовала, что мы её любим, ценим. Что мы готовы для неё на всё. Она так и сказала: «Это же будет символизировать вашу любовь и благодарность».
«Заботы!» — мысленно взорвалась Марина, но вслух произнесла с ледяным спокойствием, от которого у Григория, кажется, по спине пробежал холодок:
— Заботы, говоришь? Гриша, по-моему, это называется немного по-другому. Когда человек, имеющий более чем достаточно средств, пытается вытянуть последние копейки из своих детей, у которых каждая зарплата расписана на месяц вперёд, это называется… наглость. Чистой воды наглость и манипуляция.
Григорий вздрогнул и посмотрел на неё почти с испугом. Он явно не ожидал такой резкой реакции. В его глазах читалось недоумение, смешанное с обидой – как будто это она, Марина, сейчас разрушала какой-то прекрасный и благородный план.
— Марин, ну зачем ты так? Мама же не чужой человек! Она просто хочет почувствовать нашу поддержку. Разве это так много? Для родной матери? Она ведь нас не каждый день о таком просит.
— Она нас вообще ни о чём не просит, Гриша, — Марина скрестила руки на груди, её голос обрёл стальные нотки. — Потому что ей ничего от нас не нужно, кроме, видимо, подтверждения её власти над тобой. И теперь, похоже, ещё и надо мной. И да это очень много, когда речь идёт о прихоти человека, который может позволить себе десять таких отпусков, не напрягаясь. Если бы Зоя Аркадьевна действительно нуждалась, если бы ей, не дай бог, потребовались деньги на лечение или что-то действительно важное – я бы первая сказала: «Гриша, давай поможем, продадим что-нибудь, если надо». Но это… это просто издевательство какое-то.
На кухне повисло напряжённое молчание. Григорий смотрел на жену исподлобья, явно не зная, что ответить на её железную логику. Слова матери, такие убедительные и трогательные там, в её уютной квартире, здесь, перед лицом холодного прагматизма Марины, рассыпались, как карточный домик. Он чувствовал, как зарождается буря, и ему это совсем не нравилось. Он хотел, чтобы всё было легко и просто, как обещала мама. А получалось… получалось как всегда, когда дело касалось Марины и его матери.
— Марин, ну как ты можешь так говорить? — голос Григория дрогнул, и в нём прорезались обиженные, почти детские нотки. Он отошёл от неё к окну, словно ища поддержки у серого городского пейзажа. — Это же мама! Моя мама! Она не заслуживает такого… такого пренебрежения. Ты всегда к ней так относишься, с каким-то подозрением, будто она враг какой-то.
Марина глубоко вздохнула, пытаясь унять подступающее раздражение. Это был старый, избитый приём – перевести стрелки, обвинить её в предвзятости, выставить себя и свою драгоценную матушку невинными страдальцами.
— Гриша, давай без этих дешёвых манипуляций, а? Я отношусь к Зое Аркадьевне ровно так, как она того заслуживает. И уж точно не как к врагу. Но и позволять ей садиться нам на шею и свешивать ножки я не собираюсь. Ты помнишь, сколько стоил её последний «небольшой ремонтик» на одной из квартир? Триста тысяч, если не больше! И она заплатила, не моргнув глазом. А её круиз по Средиземноморью в прошлом году? А новая машина, которую она купила «чисто для души, чтобы по выходным на дачу ездить», хотя дачи у неё отродясь не было? У неё денег столько, что она может себе позволить содержать небольшой африканский посёлок, а не то что съездить в отпуск!
Григорий повернулся от окна, его лицо было мрачным. Аргументы Марины, как всегда, били точно в цель, и это его злило. Он не хотел признавать её правоту, потому что это означало бы признать, что его мать, которую он привык считать образцом мудрости и добродетели, на самом деле – расчётливая и эгоистичная особа.
— Ты всё не так поняла! — огрызнулся он. — Мама много работает, она заслужила право тратить свои деньги так, как считает нужным! И если она просит нас о помощи, значит, ей это действительно важно! Это для неё не просто деньги, это… это символ! Символ того, что мы её дети, что мы её ценим!
— Символ чего, Гриша? — Марина подошла к нему почти вплотную, её голос, несмотря на тихое звучание, был полон стали. — Символ того, что ты готов вывернуть наши общие, весьма скромные, карманы, чтобы удовлетворить её очередную прихоть? Чтобы она в очередной раз убедилась, что может вить из тебя верёвки? Это не забота, Гриша, это потакание капризам избалованного человека. И я в этом участвовать не собираюсь. Мой ответ – нет. Категорическое нет.
Глаза Григория сузились. Он увидел в лице жены ту непреклонность, которую знал и ненавидел. Это означало, что переубедить её будет практически невозможно. И тогда он сделал то, что всегда делал в таких ситуациях – полез за телефоном.
— Я сейчас маме позвоню, — процедил он сквозь зубы. — Расскажу, как ты к ней «относишься». Пусть она сама с тобой поговорит, может, тебе она сможет объяснить, что такое долг и уважение к старшим.
Марина лишь горько усмехнулась.
— Валяй, Гриша. Позвони. Пожалуйся своей мамочке на злую жену, которая не хочет спонсировать её развлечения. Это так по-мужски, так достойно.
Григорий набрал номер, демонстративно отвернувшись от Марины. Через несколько секунд из трубки послышался приторно-ласковый голос Зои Аркадьевны.
— Гришенька, сыночек, что случилось? Ты чем-то расстроен? Голосок у тебя такой…
— Мам, тут Марина… — начал Григорий жалобным тоном, искоса поглядывая на жену. — Она не хочет… ну, ты понимаешь… на отпуск тебе скидываться. Говорит, что у тебя и так денег много, и что это наглость с твоей стороны.
На том конце провода на несколько секунд повисла пауза, а затем голос Зои Аркадьевны изменился. Ласковые нотки исчезли, уступив место холодному, почти металлическому тону.
— Вот как? Наглость, значит? — медленно протянула она. — Ну что ж, я не удивлена. От неё другого и ожидать не приходилось. Человек, который не ценит семейные узы, который думает только о себе… Сынок, ты только не расстраивайся из-за этого. Я же не для себя прошу, я же для вас стараюсь, чтобы вы гордились своей матерью, чтобы видели, что она не хуже других… А если твоя жена считает, что её копейка важнее моего душевного спокойствия и здоровья… что ж, это её выбор. Ты-то тут при чём? Ты же понимаешь, как мне это важно, правда, сынок? Это же не о деньгах речь, а об отношении. О том, чтобы я почувствовала вашу любовь…
Марина слышала обрывки фраз, доносившиеся из трубки, и её буквально трясло от возмущения. Какая изощрённая манипуляция! «Не для себя прошу, для вас стараюсь»! «Чтобы вы гордились»! Да Зоя Аркадьевна всегда плевать хотела на то, гордятся они ею или нет, её интересовала только собственная персона и собственные удовольствия.
Григорий слушал мать, кивая и поддакивая, его лицо постепенно приобретало всё более решительное и даже агрессивное выражение. Когда он закончил разговор, он посмотрел на Марину уже совсем другими глазами – холодными и враждебными.
— Вот видишь! — почти выкрикнул он. — Мама всё понимает! Она обижена, очень обижена твоим поведением! Ты просто не уважаешь её, не уважаешь меня! Ты жадная, Марина! Просто жадная и эгоистичная! Для тебя какие-то сто тысяч важнее, чем счастье моей матери, чем наши семейные отношения!
— Гриша, опомнись! — Марина попыталась воззвать к его остаткам разума, хотя уже понимала, что это, скорее всего, бесполезно. Его мать снова победила. — Какие семейные отношения ты имеешь в виду? Те, где один член семьи беспардонно пользуется другими? Где любовь измеряется количеством отданных денег? Это не семья, Гриша, это какой-то извращённый бизнес-проект твоей мамы, где ты – главный инвестор, а я, по её мнению, должна быть бессловесным спонсором! Я не жадная, Гриша, я просто не идиотка, чтобы содержать твою вполне себе состоятельную матушку, пока мы с тобой считаем каждую копейку до зарплаты!
Ссора разгоралась с новой силой. Григорий, подогретый материнскими «откровениями», уже не слушал никаких доводов. Он видел перед собой только «жадную» жену, которая посмела пойти против воли его святой матери. И он не собирался уступать.
Следующий день не принёс облегчения. Наоборот, напряжение в их маленькой квартире, казалось, можно было резать ножом. Григорий демонстративно молчал, передвигался по комнатам тенью и отвечал на редкие вопросы Марины односложно, не глядя ей в глаза. Было очевидно, что ночной разговор с матерью не прошёл для него даром: Зоя Аркадьевна умела настраивать сына на нужный ей лад, как опытный музыкант свой инструмент. Марина же, хоть и чувствовала себя вымотанной этим негласным противостоянием, старалась держаться. Она ходила на работу, готовила ужин, который Григорий ковырял с отсутствующим видом, и ждала. Она знала, что это затишье – лишь прелюдия к новой, более мощной атаке.
И она не ошиблась. Ближе к вечеру, когда Марина только вернулась с работы и переодевалась в домашнюю одежду, в дверь настойчиво позвонили. Григорий, который до этого безвылазно сидел в комнате, уткнувшись в планшет, подозрительно быстро метнулся в прихожую. Марина услышала его приглушённый, почти заискивающий голос, а затем – властный, хорошо поставленный контральто свекрови.
— Гришенька, здравствуй, мой хороший. Я тут мимо проезжала, решила заглянуть, проведать вас. Как вы тут, мои дорогие? Всё ли у вас в порядке?
Зоя Аркадьевна вошла в гостиную с видом королевы, инспектирующей свои владения. Она была, как всегда, безупречно одета, от неё исходил тонкий аромат дорогих духов, а на лице играла снисходительная, чуть печальная улыбка. Она окинула Марину быстрым, оценивающим взглядом, в котором читалось всё – от превосходства до плохо скрываемого раздражения.
— Мариночка, здравствуй, — её голос сочился фальшивой любезностью. — Я так… расстроилась вчера, когда Гриша позвонил. Между нами, девочками, ведь не должно быть таких недоразумений, правда? Мы же одна семья. Я ведь ничего плохого вам не желаю, только добра. И эта моя… просьба, она ведь не из корысти какой-то. Просто хотелось почувствовать вашу любовь, ваше тепло.
Марина молча смотрела на свекровь. Этот спектакль был ей до боли знаком. Зоя Аркадьевна всегда начинала с позиции «обиженной добродетели», пытаясь вызвать у оппонента чувство вины.
— Зоя Аркадьевна, — спокойно ответила Марина, — я не вижу здесь никакого «недоразумения». Я вчера предельно ясно высказала свою позицию Григорию. И она не изменилась.
Свекровь картинно вздохнула, приложив руку к груди, где на дорогой блузке поблёскивала золотая брошь.
— Ах, Мариночка, какая же ты… прямолинейная. Иногда это хорошо, конечно, но не в таких деликатных вопросах, как семейные отношения. Ты пойми, дело ведь не в этих несчастных нескольких тысячах. Господи, да разве я нуждаюсь? Смешно даже говорить. Дело в принципе! В том, чтобы дети проявили уважение, заботу. Чтобы я знала, что вырастила благодарного сына, который ценит свою мать. А ты, получается, Гришеньку настраиваешь против меня? Лишаешь его возможности сделать доброе дело, проявить сыновнюю любовь?
Григорий, до этого молча стоявший за спиной матери, как верный оруженосец, тут же встрепенулся.
— Да, Марин, мама права! — горячо подхватил он. — Ты всё видишь в каком-то искажённом свете! Мама просто хочет нашего внимания! А ты сразу – «наглость», «манипуляция»! Это же некрасиво! Неужели тебе так жалко этих денег для моей матери?
— Мне не «жалко денег», Гриша, — терпеливо, но уже с трудом сдерживая раздражение, ответила Марина, переводя взгляд с мужа на свекровь и обратно. — Мне жаль, что ты настолько не видишь очевидных вещей. Зоя Аркадьевна прекрасно может позволить себе любой отпуск, какой только пожелает, не прибегая к нашей «помощи». И она это прекрасно знает. Это не просьба о помощи, это проверка на прочность моих нервов и твоего здравого смысла.
Лицо Зои Аркадьевны начало медленно твердеть, улыбка сползла, обнажив жёсткую, властную натуру.
— Значит, ты считаешь моего сына безвольным и глупым, раз он, по-твоему, не видит «очевидных вещей»? — голос свекрови обрёл металлические нотки. — А меня, значит, ты считаешь какой-то попрошайкой, которая вымогает у вас деньги? Да как ты смеешь, девочка! Я жизнь на этого мальчика положила, ночей не спала, всё для него делала! А теперь, когда я прошу о такой малости, о простом знаке внимания, ты устраиваешь мне тут допрос и обвиняешь во всех смертных грехах!
— Зоя Аркадьевна, я вас ни в чём не обвиняю, — Марина старалась сохранять самообладание, хотя внутри всё кипело. — Я просто констатирую факты. И ещё раз повторяю: я не считаю нужным участвовать в финансировании ваших развлечений. У вас для этого достаточно собственных средств.
Она сделала небольшую паузу, собираясь с мыслями, а затем, глядя прямо в глаза сначала свекрови, потом мужу, твёрдо и отчётливо произнесла фразу, которая, она знала, станет точкой в этом затянувшемся споре:
— У твоей матери есть деньги на то, чтобы съездить в отпуск, я не буду скидываться на это! А если ей и тебе это не нравится, то ничем не могу помочь больше!
В комнате на мгновение воцарилась почти осязаемая тишина, тяжёлая, как гранитная плита. Григорий смотрел на жену с открытым ртом, будто не веря своим ушам. Зоя Аркадьевна застыла, её лицо побагровело, а глаза метали молнии. Маска благообразия была окончательно сорвана.
Тишина, наступившая после слов Марины, была недолгой, но такой плотной, что казалось, воздух в комнате загустел и стал вязким. Первой очнулась Зоя Аркадьевна. Её лицо, до этого момента пытавшееся сохранять подобие светской любезности, исказилось гримасой неподдельной ярости. Дрожащим от негодования пальцем она ткнула в сторону Марины.
— Да как ты… как ты смеешь так разговаривать со мной, со старшими? — её голос сорвался на визг, совершенно не вяжущийся с образом ухоженной, состоятельной дамы. — Ты кто такая вообще, чтобы указывать мне, есть у меня деньги или нет? Чтобы решать, буду я просить помощи у собственного сына или нет? Да ты просто неблагодарная, расчётливая девчонка, которая вцепилась в моего Гришеньку и теперь пытается настроить его против родной матери!
Григорий, оправившись от первого шока, тут же бросился на защиту материнской чести. Его лицо пылало, глаза метали молнии не хуже, чем у Зои Аркадьевны. Он шагнул вперёд, заслоняя мать, словно защищая её от невидимой угрозы.
— Марина, ты переходишь все границы! — закричал он, и в его голосе уже не было ни обиды, ни жалости, только холодная ярость. — Ты не имеешь права так говорить о моей матери! Она для меня всё сделала! А ты… ты просто завидуешь, что у неё есть возможность жить так, как она хочет, а у нас нет! Ты жалеешь для неё этих несчастных денег, потому что сама хочешь их потратить на свои безделушки!
Марина смотрела на них – на эту разъярённую, почти потерявшую человеческий облик пару, и чувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Это было нечто большее, чем просто ссора из-за денег. Это был крах иллюзий, окончательное понимание того, что человек, которого она когда-то любила, которого считала своим мужем, на самом деле – слабый, безвольный придаток своей властной матери. И что эта мать никогда не оставит их в покое, никогда не позволит им жить своей жизнью.
— Завидую? — горько усмехнулась Марина. — Чему завидовать, Гриша? Тому, что твоя мать в свои годы ведёт себя как избалованный ребёнок, требуя всё новых и новых «подарков»? Или тому, что ты готов пожертвовать спокойствием и благополучием собственной семьи ради её очередного каприза? Нет, Гриша, я не завидую. Мне просто… жаль. Жаль тебя, потому что ты так и не смог повзрослеть. И жаль себя, потому что я потратила столько лет на человека, который так и не научился ценить то, что имеет.
Эти слова, сказанные тихим, но твёрдым голосом, подействовали на Григория и Зою Аркадьевну сильнее, чем крик. Они на мгновение замерли, словно поражённые чем-то неожиданным. Но это было лишь затишье перед последним, сокрушительным ударом.
— Ах, так вот оно что! — первой опомнилась Зоя Аркадьевна, и в её голосе зазвучали ядовитые нотки. — Теперь ты ещё и жалеть нас будешь? Да кто ты такая, чтобы нас жалеть? Ты посмотри на себя! Сидишь в этой своей конуре, считаешь каждую копейку, и думаешь, что имеешь право судить других? Да мой сын заслуживает лучшей женщины, чем ты! Той, которая будет уважать его мать, которая будет понимать, что семья – это святое! А не такой, как ты, эгоистки, которая думает только о себе!
— Мама права! — подхватил Григорий, его лицо исказилось от злости. — Ты сама всё разрушила, Марина! Своей жадностью, своим упрямством, своим неуважением! Я всегда буду на стороне матери, поняла? Всегда! Потому что она – моя мать, а ты… ты просто женщина, которая случайно оказалась рядом. И если тебе что-то не нравится, можешь убираться! Никто тебя здесь не держит!
Марина слушала эти слова, и ей не было больно. Было пусто. Словно из неё вынули душу, оставив только холодную, звенящую оболочку. Она поняла, что это конец. Не просто ссоры, а чего-то гораздо большего. Их брака, их совместной жизни, их будущего. И, как ни странно, это осознание принесло ей какое-то странное, извращённое облегчение. Больше не нужно было бороться, не нужно было что-то доказывать, не нужно было пытаться спасти то, что уже давно было мертво.
— Хорошо, Гриша, — спокойно сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Я всё поняла. Можешь не сомневаться, я не буду вам больше мешать строить ваше «семейное счастье». И да, я действительно считаю, что твоя мать может позволить себе любой отпуск. А ты… ты, видимо, так и будешь вечно оплачивать её «символы любви».
Она развернулась и пошла в спальню. Она не стала собирать вещи, не стала хлопать дверью. Просто ушла, оставив их одних – разъярённую, торжествующую свекровь и её послушного, окончательно потерявшего себя сына. Она слышала, как Зоя Аркадьевна что-то победно щебетала Григорию, как он что-то отвечал ей виноватым, но в то же время облегчённым голосом.
Марина села на кровать и посмотрела в окно. Город жил своей обычной жизнью, не замечая маленькой трагедии, разыгравшейся в одной из его квартир. Она не плакала. Слёз не было. Было только острое, почти физическое ощущение освобождения. Мосты были сожжены. Окончательно и бесповоротно. И хотя впереди её ждала неизвестность, она знала одно: так, как было, уже никогда не будет. И это, пожалуй, было к лучшему. Она больше не позволит никому топтать её чувства и превращать её жизнь в бесконечный скандал из-за чужих прихотей. Она выбрала себя. И это было её единственно верное решение…
