— Мам, привет, срочно нужна твоя помощь.
Голос сына в трубке звучал так, будто он говорил с надоедливым подчиненным, а не с матерью.
Нина Петровна замерла с пультом в руке, так и не включив вечерние новости.
— Кирюша, здравствуй. Что-то случилось?
— Да нет, все в порядке, — Кирилл нетерпеливо выдохнул. — Просто мы с Катей взяли горящую путевку, вылет завтра утром.
А Герцога оставить не с кем. Возьмешь к себе?
Герцог. Огромный, слюнявый дог, который в ее маленькой «двушке» занимал места больше, чем старый сервант.
— Надолго? — осторожно спросила Нина, уже зная ответ.
— Ну, на недельку. Может, на две. Как пойдет. Мам, ну кто, если не ты? В гостиницы для собак его сдавать — это же издевательство. Ты же знаешь, какой он ранимый.
Нина Петровна посмотрела на свой диван, обитый новой, светлой тканью. Она копила на перетяжку полгода, отказывая себе в мелочах. Герцог уничтожит его за пару дней.
— Кирилл, я… мне не очень удобно. Я только ремонт закончила.
— Мам, какой ремонт? — в его голосе проскользнуло откровенное раздражение. — Обои переклеила?
Герцог же воспитанный, ты просто гулять с ним не забывай. Все, Катя зовет, чемоданы паковать надо. Завезем его через час.
Короткие гудки.
Он даже не спросил, как у нее дела. Не поздравил с днем рождения, который был на прошлой неделе. Шестьдесят пять лет.
Она ждала звонка весь день, приготовила свой фирменный салат, надела новое платье. Дети обещали заехать, но так и не появились.
Кирилл прислал короткое сообщение: «Ма, с ДР! Зашиваемся на работе». Оля не написала ничего.
А сегодня — «срочно нужна помощь».
Нина Петровна медленно опустилась на диван. Дело было не в собаке и не в испорченной обивке.
Дело было в этом унизительном ощущении своей функции. Она — бесплатная передержка, экстренная служба, последняя инстанция. Человек-функция.
Она вспомнила, как много лет назад, когда дети были маленькими, она мечтала, чтобы они выросли и стали самостоятельными.
А теперь она поняла, что страшнее всего не одиночество в пустой квартире. Страшнее — с замиранием сердца ждать звонка, зная, что ты нужна только тогда, когда от тебя что-то требуется.
Умолять об их внимании, выторговывая его ценой собственного комфорта и самоуважения.
Через час в дверь позвонили. На пороге стоял Кирилл, держа за поводок огромного пса. Герцог радостно рванул внутрь, оставляя на чистом полу грязные следы.
— Мам, вот корм, вот его игрушки. Гулять три раза в день, ты помнишь. Все, мы побежали, а то на самолет опоздаем! — он сунул ей в руки поводок и, чмокнув в щеку на бегу, скрылся за дверью.
Нина Петровна осталась стоять посреди прихожей. Герцог уже деловито обнюхивал ножки кресла.
Из глубины квартиры донесся звук рвущейся ткани.
Она посмотрела на телефон. Может, позвонить дочери? Олечка, может, она поймет? Но палец замер над экраном.
Оля не звонила уже месяц. Наверное, тоже занята. У нее своя жизнь, своя семья.
И в этот момент Нина Петровна впервые не почувствовала привычной обиды. Вместо нее пришло что-то другое. Холодное, ясное и очень трезвое понимание. Хватит.
Утро началось с того, что Герцог, решив проявить любовь, прыгнул на кровать и оставил на белоснежном пододеяльнике два грязных отпечатка лап размером с блюдце.
Новый диван в гостиной был разодран уже в трех местах, а любимый фикус, который она растила пять лет, валялся на полу с обкусанными листьями.
Нина Петровна налила себе валерьянки прямо из пузырька и набрала номер сына. Трубку он взял не сразу.
На фоне слышался шум волн и смех Кати.
— Мам, что? У нас все отлично, море супер!
— Кирилл, я насчет собаки. Он разносит квартиру. Он разодрал диван, я не могу с ним справиться.
— В смысле? — искренне удивился сын. — Он никогда ничего не драл. Может, ты его запираешь? Ему нужна свобода. Мам, ну не начинай, а? Мы только прилетели, хотим отдохнуть. Просто погуляй с ним подольше, он и успокоится.
— Я гуляла с ним два часа утром! Он тянет поводок так, что я чуть не упала. Кирилл, забери его, пожалуйста. Найдите другую передержку.
В трубке повисла пауза. Затем голос Кирилла стал жестким.
— Мам, ты серьезно? Мы на другом конце света. Как я его заберу? Ты же сама согласилась. Или ты хочешь, чтобы мы сейчас все бросили и прилетели из-за твоих капризов? Это эгоизм, мам.
Слово «эгоизм» ударило наотмашь. Она, которая всю жизнь жила для них, — эгоистка.
— Я не капризничаю, я…
— Все, мам, Катя принесла коктейли. Развлекай там Герцога. Уверен, вы подружитесь. Целую.
И снова гудки.
Руки Нины Петровны дрожали. Она села на стул в кухне, подальше от разрушений. Чувство бессилия было почти физическим. Она решила позвонить Оле. Дочь всегда была более рассудительной.
— Оль, привет.
— Привет, мам. Что-то срочное? Я на совещании.
— Да, срочное. Кирилл оставил мне свою собаку и улетел. Этот пес невменяемый. Он портит мебель, я боюсь, что он и меня скоро покусает.
Оля тяжело вздохнула.
— Мам, ну Кирилл же попросил. Значит, была крайняя необходимость. Что тебе, сложно помочь родному брату? Мы же семья. Ну порвал диван, купите новый. Кирилл потом отдаст. Наверное.
— Оля, дело не в диване! Дело в отношении! Он просто поставил меня перед фактом!
— А как он должен был? На коленях умолять? Мам, прекрати. Ты на пенсии, у тебя куча свободного времени. Побудь с собачкой, что в этом такого? Все, мне некогда, начальник смотрит.
Разговор был окончен.
Нина Петровна положила телефон на стол.
Семья. Какое странное слово.
В ее случае оно означало группу людей, которые вспоминают о тебе, когда им что-то нужно, и обвиняют в эгоизме, если ты не можешь или не хочешь немедленно исполнить их требование.
Вечером в дверь позвонила соседка снизу, злая, как фурия.
— Нина! Ваша собака воет уже три часа без остановки! У меня ребенок спать не может! Если вы не успокоите ее, я вызову полицию!
Герцог, стоявший за спиной Нины, радостно гавкнул, подтверждая слова соседки.
Нина Петровна закрыла дверь. Она посмотрела на пса, который вилял хвостом, ожидая похвалы.
Потом на разодранный диван. На свой телефон. Внутри нарастало глухое, тяжелое раздражение.
Она всегда все пыталась решить по-хорошему. Убедить, объяснить, войти в положение.
Но ее логика, ее чувства, ее доводы просто никому не были нужны. Они разбивались о стену снисходительного равнодушия.
Она взяла поводок.
— Пойдем, Герцог, погуляем.
Она вела пса по аллее парка, чувствуя, как напряжение в плечах превратилось в тупую, ноющую боль.
Герцог рвался вперед, едва не вырывая поводок из ее ослабевших рук. Каждый его рывок отдавался в ее душе эхом слов сына и дочери: «эгоизм», «куча времени», «сложно помочь?».
Навстречу, легкой, почти танцующей походкой, шла Зинаида, ее бывшая коллега. Яркий шарф, модная стрижка, смеющиеся глаза.
— Ниночка, привет! А я тебя сразу и не узнала! Вся в заботах! Опять с внучком? — она кивнула на Герцога.
— Это сына собака, — глухо ответила Нина.
— А, понятно! — беззаботно рассмеялась Зина. — Ты у нас вечная палочка-выручалочка. А я, представляешь, в Испанию лечу через неделю! На фламенко записалась, прикинь?
В мои-то годы! С девчонками из группы едем. Муж сначала ворчал, а потом сказал: «Лети, оторвись, заслужила». А ты когда последний раз отдыхала?
Вопрос повис в воздухе. Нина не помнила. Отдых для нее всегда был связан с дачей, внуками, помощью детям.
— Ты выглядишь уставшей, — с искренним сочувствием сказала Зинаида. — Нельзя так на себе все тащить.
Дети взрослые, пусть сами справляются. А то так и будешь их собачек нянчить, пока жизнь мимо проходит. Ладно, я побежала, у меня репетиция!
Она упорхнула, оставив за собой шлейф дорогих духов и звенящей пустоты.
«Пока жизнь мимо проходит».
Эта простая фраза сработала как детонатор. Нина Петровна остановилась так резко, что Герцог удивленно на нее посмотрел.
Она посмотрела на этого огромного пса, на свои руки, вцепившиеся в поводок, на серые дома вокруг.
И поняла, что больше не может. Ни одного дня. Ни одного часа.
Всё. Хватит.
Она достала телефон. Дрожащие пальцы открыли поисковик. «Лучший отель для собак Москва».
Первая же ссылка вела на сайт с глянцевыми фотографиями: просторные вольеры, бассейн, груминг-салон, индивидуальные занятия с кинологом. И цены, от которых у нее перехватило дыхание.
Нина Петровна решительно нажала на номер телефона.
— Здравствуйте. Я хотела бы забронировать у вас номер. Да, для дога. На две недели. С полным пансионом и спа-процедурами.
Она вызвала такси прямо в парк. В машине Герцог вел себя на удивление спокойно, будто чувствовал перемены.
В отеле пахло не псиной, а лавандой и дорогими шампунями. Милая девушка в униформе протянула ей договор.
Нина Петровна, не моргнув глазом, вписала в графу «Владелец» имя и телефон Кирилла.
В графе «Плательщик» — его же. Она заплатила залог из денег, которые откладывала на новое пальто. Это была лучшая инвестиция в ее жизни.
— Мы будем присылать ежедневный фотоотчет на номер владельца, — улыбнулась девушка, забирая поводок. — Не волнуйтесь, вашему мальчику у нас понравится.
Вернувшись в свою умиротворенную, пусть и потрепанную квартиру, Нина Петровна впервые за много лет почувствовала не одиночество, а покой.
Она налила себе чаю, села на уцелевший край дивана и отправила два одинаковых сообщения. Одно — Кириллу. Другое — Оле.
«Герцог в безопасности. Он в отеле. Все вопросы к его владельцу».
А затем она выключила звук на телефоне.
Телефон начал вибрировать на столе спустя три минуты. Нина Петровна смотрела на светящийся экран, на котором высветилось «Кирилл», и отпила еще глоток чая.
Она не ответила. Через минуту телефон завибрировал снова. Потом пришло сообщение от Оли: «Мама, что это значит? Перезвони немедленно!».
Она включила звук на телевизоре, сделав его погромче. Она знала, что сейчас происходит на том конце провода.
Паника. Возмущение. Попытки понять, как их удобная, безотказная мама могла так поступить.
Настоящая буря разразилась через два дня. Звонок в дверь был настойчивым, почти агрессивным.
Нина Петровна не спеша подошла и посмотрела в глазок. На пороге стояли Кирилл и Оля. Загорелые, но злые. Отпуск, очевидно, был безнадежно испорчен.
Она открыла дверь.
— Мам, ты с ума сошла?! — с порога закричал Кирилл. — Какой еще отель? Нам счет прислали, ты видела эти цифры? Ты решила нас разорить из-за какой-то собаки?
— Здравствуйте, дети, — спокойно ответила Нина. — Проходите. Только разуйтесь, я полы помыла.
Это спокойствие сбило их с толку лучше любой перепалки. Они вошли в квартиру. Кирилл оглядел разодранный диван, перевернутый цветок.
— Вот, — он ткнул пальцем в диван. — Это что?
— Это, Кирилл, последствия пребывания твоей воспитанной собаки в моей квартире. Я вызвала мастера, он оценил ущерб. Вот счет за перетяжку мебели и покупку нового фикуса.
Она протянула ему аккуратно распечатанный на принтере лист.
— Ты еще и счет мне выставляешь? — задохнулся от возмущения Кирилл. — Ты должна была за ним следить!
— Я должна была? — Нина Петровна впервые за много лет посмотрела на сына не с любовью, а с холодным любопытством.
— Я ничего вам не должна, дети. Как и вы мне. Я так понимаю, вы приехали не для того, чтобы вернуть мне залог за отель и возместить ущерб?
Оля вмешалась, пытаясь сгладить углы.
— Мамочка, ну зачем так? Мы же семья. Мы бы все решили. Ну, погорячился Кирилл, с кем не бывает. Зачем сразу в крайности?
— Крайности — это когда твой родной сын обвиняет тебя в эгоизме, потому что ты не хочешь, чтобы твой дом превращали в руины.
Крайности — это когда родная дочь говорит, что у тебя «куча времени», чтобы прислуживать ее брату. А это, — она кивнула на счет, — это просто последствия ваших решений.
Кирилл побагровел.
— Я не буду за это платить! Ни копейки! И за отель твой дурацкий тоже!
— Хорошо, — просто ответила Нина. — Я и не сомневалась. Тогда я продаю дачу.
Это был удар под дых. Дача, на которую они уже строили планы: шашлыки, баня, отдых с друзьями. Их дача. Место, куда они приезжали исключительно отдыхать, пока мать все лето полола грядки и красила забор.
— Ты не имеешь права! — выкрикнула Оля, забыв о миротворчестве. — Она и наша тоже! Мы там все детство провели!
— Документы на мне, — пожала плечами Нина. — А детство, Оленька, закончилось.
Вырученных денег как раз хватит, чтобы покрыть расходы, компенсировать мне моральный ущерб и, может быть, съездить в Испанию.
Зинаида говорила, там очень хорошо.
Они смотрели на нее, как на незнакомку. Перед ними стояла не их тихая, покорная мама, а женщина со стальным стержнем, о существовании которого они и не подозревали.
Женщина, которая больше не боялась их гнева, их манипуляций, их обид.
Впервые за долгие годы в комнате воцарилось напряженное безмолвие. Это было неловкое затишье осознания. Они проиграли.
Через неделю Кирилл перевел ей на карту всю сумму до копейки. Ни извинений, ни звонков больше не последовало.
А Нина Петровна и не ждала. Она достала с антресолей свой старый, почти неношеный чемодан. Позвонила Зинаиде.
— Зиночка, привет. У тебя есть еще одно место на фламенко?
