— Ты куда глядела?! Где была, когда этот проходимец твою дочь окрутил?! — разъяренный Николай Ефимович стоял в дверях и топал ногами.
— Да тише ты, инфаркт заработаешь, — пыталась успокоить его Вера Ивановна. — Не виновата она…
— Молчать! Нашлась защитница! А ты? Где была твоя голова?
— Тятя… я… — Люба опустила голову. Ее худенькие плечи вздрагивали, а крупные слезы стекали по щекам и капали на пол.
— Молчать! — Николай Ефремович стукнул кулаком по дверному косяку. — Позор на мою седую голову! Где этот прохиндей?
— Он… Он сказал, чтобы не приближалась к нему.
— Ну разумеется! Кому такая легкомысленная нужна? Может, это и не его ребенок?
— Тятя… Как ты… — Люба оттолкнула отца и, рыдая, выбежала из дома.
— Старый дурень, — в сердцах сказала Вера Ивановна. — Не трогай девку, она и так места не находит, еще и ты допрос устроил.
— Так ты еще и защищаешь?! Ну, знаешь ли… Вот Лешка, сынок, был моей надеждой и опорой. А Любка опозорила и меня, и тебя, и весь наш род, и светлую память Лешки!
— Ты, старый, сына-то не приплетай. И на Любашу прекрати кричать. Все равно поздно что-то менять. А нам отрада будет на старости лет.
— Это нагулянный-то ребенок — отрада? Совсем что ли ум потеряла?! — расходился еще сильнее Николай Ефимович. — Пригрел змею… В самое сердце ужалила! 38 лет женаты — не ожидал от тебя.
Вера Ивановна покачала головой и вышла из дома. За ней следом, опустив голову, вышел Николай Ефимович. Он зло посмотрел в самый дальний угол сада, где на скамеечке под яблонями плакала Любушка, досадливо сплюнул и, сутулясь, побрел домой.
***
Своего брата Алексея Любушка не видела ни разу, знала его только по рассказам родителей. Был он парнем надежным, в школе учился отлично, всегда стоял за справедливость. В ту зиму Лешке было 14 лет. Сосед-гуляка затопил печь да завалился спать. Вот только поддувало не закрыл. Угли выпали из печи — прямо на беспечно брошенную бумагу. Лешка первым увидел дым, первым забежал в дом, всех разбудил, вынес ребятишек. Потом еще раз вернулся — за документами. Да так и остался там.
Из дома Ивановых словно жизнь ушла. Вера и Николай ходили как два призрака. Зачем-то ели, зачем-то работали, о чем-то разговаривали. Неожиданно для себя Вера Ивановна обнаружила, что скоро снова станет мамой. На свет появилась Любушка — маленькая, подвижная, звонкая.
— Ох, стрекоза, — смеялся постоянно Николай Ефимович, глядя, как танцует дочка.
— Надо дочку учить танцам, буду возить ее в город, — решила Вера Ивановна.
Мать возила Любушку в школу искусств, и там педагоги отмечали отличные данные девчушки. По вечерам она пела тятеньке колыбельные: мол, устаешь ты после рабочего дня, а под мои песенки спать будешь крепче. Николай Ефимович об успехах дочки говорил скупо.
— Ну что, хорошая девчонка растет, — делился он с приятелями. — Грамоту вот с конкурса привезла.
— Ефимыч, так есть в кого! У вас же семья — ого-го! Дед был председателем колхоза, отец твой — лучший бригадир. А благодаря тебе у нас тут фермерское хозяйство. Не удивительно, что и дети такие же правильные, — говаривали приятели.
— Да ладно, будя, что там… — Николай Ефимыч делал вид, что все эти похвалы не задевают самолюбия, но сам довольно улыбался в седеющие усы.
Любушка росла. Учителя настояли, чтобы мать устроила ее в лицей в городе: мол, девчонка одаренная!
— Смотри, не упусти дочь, — строжился Николай Ефимович на Веру Ивановну. — А то ты ей свободы много даешь.
— Коленька, да какой же свободы! — удивлялась каждый раз мать. — Она с утра в лицее, потом в школе искусств, вечером дома нам помогает. Таких девчонок еще поискать надо.
— И все же — смотрите мне, не опозорьте род Ивановых!
Николай Ефимович гордо стоял в первом ряду, когда дочь получала золотую медаль в школе, гордо смотрел на Любушку, когда та получала красный диплом в педагогическом институте. И не менее гордо выслушивал благодарности учителей, когда его дочка пошла работать в сельскую школу.
— Любовь Николаевна, в этом году предлагаем вам взять ставки учителя ИЗО и музыки. А в следующем году учитель математики уйдет на пенсию, и вы по специальности начнете работать, — немного извиняясь, предложила директор школы.
— А музыку и ИЗО кто будет вести?
— Как кто, подружка твоя, Надя как раз окончит институт, вернется, — улыбнулась завуч. — Ты согласна? Федору Анатольевичу год всего доработать надо, ты уж потерпи, деточка. А если ставок мало, давай еще организаторскую бери, хочешь?
— Очень хочу! Мне нравится всякая внеклассная деятельность!
Люба буквально горела работой: успевала уроки вести, организовывать мероприятия и для детей, и для их родителей. А какие концерты устраивали! А какие интеллектуальные бои! Получше даже столичных квизов получалось.
Надя, действительно, вернулась в родное село. Ух, столько всего подруги придумывали! На их праздники летом приезжали с соседних дач и деревень — и все пытались Любушку с Надей переманить к себе.
— Девушка, вы и есть та самая Люба? — статный молодой человек с глазами цвета речного льда сверху вниз смотрел на Любу.
— Да, а вы кто?
— Я — Вадим, — светло-голубые льдинки царапали сердечко Любушки. Вадим был очень красив.
— Откуда вы? — слегка заикаясь спросила Люба.
— Из администрации округа. Вот, к вам приехал, направили, так сказать, сверху. Будем жизнь вашу улучшать.
— Неужели? — с сарказмом спросила Люба.
— Да точно говорю! Вот подскажите: чего вам не хватает?
— Вы сейчас серьезно? — спросила Любушка и вдруг поняла, что вот-вот провалится под лед этих холодных глаз
— Ну да.
— Что ж, список будет внушительным, записывайте!
— А может, пойдем ко мне, и вы в спокойной обстановке продиктуете? — глаза Вадима потемнели.
— Нет-нет, нам срочно нужно идти! — словно ниоткуда появилась Надя и потащила Любушку следом за собой.
— Еще увидимся, — неловко махнул на прощание рукой Вадим.
— Конечно, — пообещала Любушка.
— Не думаю! — громко перебила ее Надя.
Подруга тащила Любу за руку и отчитывала как дитя малое.
— Ты что, не знаешь, кто этот Вадим? Первый ловелас! У него уже такая коллекция из соблазненных девушек! Говорят, его сюда сослали, чтобы скандала не было.
— Глупости говоришь, — пожала плечами Люба.
— Глупости? Да он уже почти ко всем у нас в селе подкатил! Он старше нас года на три, а заигрывал даже с Настей, а ей 35 лет!
— Да может по работе общался?
— Любушка, ты такая умная, но такая наивная… Как дитя малое, право слово. В общем так: я запрещаю тебе с ним общаться. Не хочу, чтобы он разбил твое сердечко. Обещаешь?
— Обещаю…
Но на следующий день Вадим исхитрился увести Любушку от подруги, и девушка поняла, что пропала. Мужчина отличался от всех местных: с ним можно было обсудить поэзию Бодлера, мировоззрение Канта, фильмы Кубрика и даже принципиальное отличие текстов старого и нового гимнов страны. Вадим был отличным собеседником, много знал, интересно рассуждал о теории струн и многих таких вещах, о которых односельчане даже не слышали и не задумывались.
— Любушка, я, кажется, люблю тебя, — шептал Вадим на ухо Любе.
— А я — тебя, — еле отвечала девушка.
Окружающие быстро заметили перемен в Любушке. Она стала двигаться плавно, словно светилась изнутри.
— Доченька, никак ты влюбилась? — поинтересовалась Вера Ивановна.
— Мамочка, потерпи денек, и я обо всем тебе расскажу.
— Кто он? Неужели Серега? Он с первого класса за тобой таскается, даже в институт поступил, чтобы рядом быть, — расхохоталась Вера. Ее уже давно забавляла и умиляла сначала детская, а потом и вполне осознанная взрослая любовь соседского парнишки Сергея.
— Мамочка, нет. Серега — просто друг. Завтра я обо всем тебе расскажу.
— А может, это Данил? — не унималась мать. — Или Пашка?
— Мама! — прервала ее дочь.
— Главное, что не Вадим. Ох, и пройдоха этот приезжий!
— Какой Вадим? — насторожилась Любушка.
— Из администрации. Ты же знаешь, что его сюда сослали? Говорят, за аморальное поведение.
— Мама, ну что за глупости! Это, может, в вашей юности было «аморальное поведение». Сейчас такого нет.
— Любушка, и все же я надеюсь…
— Все, мамочка, я домой. Завтра расскажу что-то хорошее!
Любушка вернулась в свой дом. Засыпая, она положила ладошку на совсем плоский животик. Где-то там, внутри, словно росточек из зернышка, пробивалась новая жизнь. И у этой новой жизни уже билось сердечко.
***
Утром Любушка первым делом отправилась к Вадиму. Они пили чай, ели блины, которые напекла Любушка. Вадим жаловался на жизнь.
— Я ведь почему сюда приехал? Меня нигде ничего не держит. Ни семьи, ни котенка, ни ребенка. Не складывается в личной жизни. Женщинам нравится моя должность, возможности. А я хочу, чтобы любили меня.
— Вадим, оставайся у нас, я люблю тебя, — посмотрела в ледяные глаза Любушка.
— И я тебя люблю. Так что, может, действительно остаться?
Вадиму Любушка нравилась: невысокая, с теплыми глазами, с длинной косой — словно сказочная Аленушка. Взгляд преданный, блины, опять же, вкусные. К такой приятно возвращаться домой: накормит, напоит, ни в чем не упрекнет.
— А вот и останусь, — махнул рукой Вадим.
— Ты такой замечательный! Как же нашей дочке повезло, что у нее такой отец будет!
— Какой дочке? — Вадим оттолкнул Любу.
— Нашей… — растерялась девушка. — Или сыночку.
— Ты что…
— Да, — улыбнулась и слегка покраснела Любушка.
— Не-ет, дорогая, ты на меня свой приплод не повесишь, — Вадим выставил руки вперед. — Женить на себе решила? Не получится! Нагуляла непонятно с кем, а теперь думаешь, что наивный Вадим женится? Ошибаешься!
— Ах ты, мерзавец! — на кухню ворвалась Надя. Она не застала Любу дома и отправилась ее искать. Так и стала случайной свидетельницей разговора.
— О! Группа поддержки подоспела?! Да вы в сговоре!
— Подлец! — кинула ему в лицо Надя. Потом повернулась к Любе. — Ты чего расселась? Чего унижаешься перед мерзавцем?! Идем отсюда!
— А ну, стоять! — внезапно заорал Вадим.
Он подошел к Любушке и сунул ей в руки несколько голубеньких бумажек.
— Вот, езжай в город, сделай что надо.
— Что… сделай… — смогла лишь проговорить Люба, а потом, когда поняла, швырнула деньги в лицо.
Надя подняла купюры и спокойно сказала.
— Значит так, дорогой. Я — не Любушка. И не Светка из Подгорного, и не Кристинка из администрации, и не Катя из Борисовки. От меня ты так просто не отделаешься. Подругу в обиду не дам. Деньги забираю: Любушка-дуреха, не понимает ничего. Но ты у меня или сядешь, или будешь платить ей алименты. Понял?
— Ты мне угрожаешь? — рассмеялся в лицо Наде Вадим.
— Нет, предупреждаю.
***
Люба зашла домой и побледнела: заболел живот. Хорошо, что Надя вызвала скорую, Любу увезли в больницу. Через неделю девушку выписали. Люба стояла на пороге и не решалась зайти в собственный дом. Вон в том кресле очень любил сидеть Вадим. Вот на эту стену они вешали экран и смотрели фильмы. А вон там они в последний раз смеялись, поедая сырники с малиновым вареньем. Наконец, Люба присела на краешек стула.
— Что, дочка, опозорила ты отца? — Николай Ефимович зашел и встал в дверном проходе. Вера Ивановна металась между дочкой и мужем.
— Тятенька, я…
— Что «тятенька»?! Что «я»?! Род Ивановых всегда был честным, а ты тут… В подоле! Да ты хоть знаешь, почему твой Вадим не в администрации, а здесь? Он девок обесчестил, таких же дурочек, как ты! Или ты думала, что первая и единственная?! Нет, он кобель, каких еще поискать нужно! Я вот возьму ружье… И заставлю жениться! Хотя — кого я заставлю?! Усвистел твой ухажер за тридевять земель, другую девку охмурять будет.
— Коля, не нужно так, — Вера Ивановна взяла мужа за руку. Тот немного успокоился. — Ну случилось и случилось. Она же наша дочь, наша кровь…
— Ты куда глядела?! Где была, когда этот проходимец твою дочь окрутил?! — разъяренный Николай Ефимович стоял в дверях и топал ногами.
— Да тише ты, инфаркт заработаешь, — пыталась успокоить его Вера Ивановна. — Не виновата она…
— Молчать! Нашлась защитница! А ты? Где была твоя голова?
У Любы совсем не осталось сил. За последнюю неделю столько всего обрушилось на нее. Поэтому девушка выбежала из дома и спряталась в самом дальнем углу своего садика, на скамеечке под старыми яблонями. Родители ругались в доме, и Любушке хотелось только одного: чтобы все стало как прежде, легко и хорошо.
***
У Николая Ефимовича в тот вечер, действительно, разболелось сердце. Вызывали скорую, молоденькая врачиха полтора часа просидела с пожилым мужчиной. О чем-то разговаривали, девушка его спокойным голосом убеждала в чем-то. Потом отдала рецепты Вере Ивановне и велела не затягивать визит к врачу.
— Я так поняла, ваш муж с дочерью поссорился…
— Да…
— Вы последите за ним, все-таки возраст. Пока ничего страшного, но к кардиологу запишитесь. И пусть не нервничает.
С этого дня все разговоры о Любушке и ее ребенке были под запретом. Дочери запретили приходить в родительский дом, просить помощи и даже просто общаться с матерью и отцом.
— Чтобы этой… духу здесь не было, — процедил сквозь зубы Николай Ефимович, когда Вера Ивановна спросила, можно ли позвать дочь на его день рождения.
— Но это же наш ребенок.
— У меня был сын — героически погиб. Была дочь — позорно сгинула. Больше детей у меня нет, — как отрезал Николай Ефимович. — И ты не вздумай даже здороваться с этой…
На селе все знали принципиальный характер Ефимыча, поэтому про дочь разговоров не заводили. Мужчина за полгода сильно осунулся. Усы и борода стали совсем белыми, глубокая вертикальная морщина молнией разрезала лоб, а в глазах застыло выражение обреченности.
Вера же Ивановна, наоборот, словно помолодела — как тогда, когда на свет появилась Любушка. Втайне от мужа она каждый день забегала к дочке. Помогала по хозяйству, поддерживала.
— Ой, Любушка, она пинается, — рассмеялась Вера Ивановна, когда внучка впервые пнула ее в подставленную к животику ладошку.
— Мамочка, да она такие кульбиты выделывает, наверное, гимнасткой будет, — грустно улыбнулась Любушка.
— А за отца ты не переживай. Отойдет, помиритесь, — обняла дочку Вера Ивановна.
— Мама, не знаю, он же упертый…
Николай Ефимович очень скучал по Любушке. В его юности у ребенка обязательно должен был быть отец. А сейчас, говорят, и не нужны они вовсе, эти прохиндеи.
С Вадимом он виделся: специально ездил в город. Кулаком сломал стол, едва не порвал костюм, когда схватил за грудки подлеца.
— Подлец! Что, испортил девку — и в кусты?
— Она сама…
— Сама?! Сейчас ты у меня тоже… сам!
— Я буду жаловаться! — тоненько взвизгнул Вадим.
— Отлично! Идем к начальству!
Николай Ефимович хотел было заставить жениться на Любушке, но посмотрел в эти испуганные глазенки — и передумал. Зачем ему зять-слизняк? И как только его Любушка могла заинтересоваться таким…
Домой возвращался с тяжелым сердцем: как в глаза людям смотреть? Да что там людям — дочке родной. Выгнал девчонку. Теперь хоть заизвиняйся: Любушка тоже гордая, может не простить. Да и его самого на части разрывает из-за того, что хоть и кровиночка его, а род опозорила.
— Нет у тебя больше дочери, дурень ты старый, — сказал сам себе Николай Ефимович и, опустив голову, пошел домой.
Дома было что-то неладно: Вера испуганно метнулась от него в сторону и что-то попыталась спрятать на кровати. Николай поднял подушку, а там — детский комбинезончик.
— Я что тебе сказал?! Не общаться с этой!.. А ты ее приплоду вещички покупаешь? Не вздумай! Сама не позорься и меня не позорь!
— Коля, дурень ты старый! Ну ошиблась девчонка, так не она первая! А ты из-за паршивца готов сломать дочке жизнь?
— Головой надо было думать! Не желаю ни видеть, не слышать! Пусть сама, как знает… — голос Ефимыча сорвался, и он поспешно вышел на улицу, чтобы жена слез не увидела. Пусть думает, что злится. Он ведь и правда злится, что род его честный прервался.
***
Дочка родилась крошечной, с темными ресничками и светлыми бровями. Глазенки, как и у всех младенцев, голубоватые, но уже видно, что не отцовские. Любушка налюбоваться не могла дочкой. Ей казалось, что это самый прекрасный младенец на свете.
— Как назовешь? — Вера Ивановна склонилась над внучкой.
— Анечкой, — улыбнулась Люба.
— Красивое имя, и малышке очень подходит, — согласилась мать.
— Да, посмотри, она уже улыбается!
— Ой, скажешь тоже! Новорожденные не умеют улыбаться! — рассмеялась мать.
— Другие — не умеют, а моя — улыбается мне. Потому что Анечка — мамина отрада!
Любушка заботливо укрыла дочку и обняла Веру Ивановну.
— Мамочка, спасибо, что помогаешь, я бы одна не справилась.
— Ну что ты, дочка, как я могу тебя оставить?
— Что ты отцу говоришь, куда уходишь? — Любу очень беспокоило, что отец может поругаться и с матерью, за то, что та ей помогает.
— Да ничего не говорю. Он с недавних пор молчит. Сидит в своей сараюшке-мастерской, что-то делает. Он не зовет — я не захожу.
— Дома все спокойно?
— Ну да…
Анечке было месяца четыре, когда Любушка оступилась во дворе и сломала ногу.
— Мамочка, родная, приходи скорее… Я встать не могу, очень плохо, — позвонила она Вере Ивановне.
— Это не мать. Она в магазин ушла, телефон дома. Что там у тебя, — равнодушно проговорил в трубку отец.
— Тятя, я, кажется, сломала ногу, мне больно, помоги! — расплакалась Любушка.
Отец как был рванул к дочери. Малышка плакала, Люба плакала.
— Собирайся, сейчас отвезу в травму, — велел отец.
— А как же Анечка? Ее нельзя оставлять одну!
— Сейчас мать придет, я записку оставил. Клуша, опять телефон дома забыла, — в сердцах выругался Николай Ефимович.
— Тятя…
— Не тятькай! Собирайся быстро!
Сам он тоже побежал домой — одеться да за машиной. Отвез дочь в больницу, там ей наложили гипс. А когда вернулись, оказалось, что Вера Ивановна забрала внучку к себе.
— Вот что, старый, нечего девчонок и меня мучить. Пусть живут здесь, с нами, пока Любушке не станет лучше.
— Да пусть живут. Разве ж меня спросите, — махнул рукой Николай и ушел в спальню.
Несколько дней мужчина присматривался к внучке, но не подходил близко. Делал вид, что ему и дела нет до этого кряхтящего улыбающегося человечка, который лопочет несвязные звуки на своем, малышковом.
— В общем так, Любушке нужно голову помыть, так что я пойду ей помогать. А ты с Анютой оставайся, — велела Вера Ивановна.
— Что?! Не собираюсь я!.. — в этот момент Анечка захныкала.
— Иди к внучке, а мы ушли.
Николай Ефимович решил быть твердым в решении: к нагулянной внучке не походить. Выдумали тоже: чтобы он, Иванов, породнился с каким-то предателем!
Анечка тихонечко всхлипывала, словно понимала: мама далеко, а дед не поможет. Тогда Николай Ефимович подошел поближе и увидел эти полные печали глазенки — сине-зеленые, с оранжевыми крапинками, как у него.
— Да ты ж моя маленькая, — схватил он на руки Анечку и сам расплакался.
Очень ловко, словно всю жизнь только этим и занимался, он переодел кроху, а потом стал укачивать ее и петь песенку — ту самую, которую ему напевала Любушка, когда была маленькой.
Когда Вера Ивановна с Любушкой вернулись, дед с внучкой на руках спал в кресле-качалке. Когда у него попытались взять ребенка, замычал и лишь крепче прижал кроху к себе.
***
Прошло пять лет Любушка очень рано вышла на работу: Анечке и двух годочков не было. Дед категорически заявил, что берет заботы о внучке на себя. Вертикальная морщина на лбу разгладилась, в усах снова пряталась хитрая довольная улыбка.
— А вот еще, мужики, что моя Анечка учудила, — постоянно делился проделками внучки Евимович с друзьями. — Сделай, говорит, деда, мне качели, чтобы как в печенке взмывали выше ели. Мы тогда весь мир увидим.
Друзья-товарищи смеялись, а некоторые всерьез задумывались кто об еще одном ребенке, кто — о внуках. О том, что Николай Ефимович отказался от дочки, никто и не вспоминал: более заботливого отца и деда сложно было найти.
Однажды заявился в село Вадим. Мужчине едва исполнилось 30, а выглядел он потрепанным, глаза стали тускрыми, шикарные кудри висели патлами.
— Любушка, я такой дурак был, прости. Давай начнем все с начала. Родил ребеночка, заживем втроем, — заявился он в школу.
— Вадим, оставь меня в покое. На вот, возьми, опохмелись, — и Люба протянула мужчине 1000 рублей.
— Ты такая добрая и щедрая!..
— Мама! — это Анечка вместе с дядей Сережей пришла проведать маму.
— Это же. Моя дочь? — слишком громко спросил Вадим.
— Нет, мужик, ты ошибся, это моя дочь, так ведь?
— Да, Сережа!
Анечке давно нравился дядя Сережа, который приходил к ним с мамой в гости и помогал то кран починить, что грядку вскопать. С дедом они сделали для нее, Анечки, качели, и теперь она могла летать высоко-высоко! Анечка верила: однажды она вырастет, станет пилотом или стюардессой и будет летать по всему миру. И обязательно возьмет с собой дедушку, Николая Ефимовича. Потому что лучшего деда в этом мире еще поискать надо!
Вадим больше в селе не появлялся. Говорят, нашел свой конец под забором.
Люба вышла замуж за Сергея: того не смутил ни ребенок, ни то, что девушка когда-то выбрала другого. Любушка счастлива: в ее семье царят мир и покой.
Николай Ефимович и Вера Ивановна нянчат уже второго внука, Ленечку. Мальчишка растет очень похожим на своего дядю — такой же правдолюбец. Дед давно раскаялся в том, что так поступил с дочерью. Любушка считает, что родные люди должны прощать друг друга — на то она и семья.
