— Катюша, милая, открывай! Это я, с гостинцем!
Голос за дверью был таким приторно-сладким, что у Кати на секунду свело зубы. Она медленно вытерла руки о кухонное полотенце, сделала глубокий вдох и пошла открывать. На пороге, сияя выверенной улыбкой, стояла Светлана Игоревна. В руках она держала большую нарядную коробку с тортом из самой дорогой кондитерской в их районе.
— Здравствуйте, Светлана Игоревна. Проходите, — ровным тоном произнесла Катя, отступая в сторону и пропуская свекровь в прихожую.
— Ну что ты так официально, Катюш? Просто мама Света, мы же сто раз говорили! — проворковала гостья, снимая лёгкое пальто. Она оглядела прихожую придирчивым, но замаскированным под восхищение взглядом. — Какой у вас всё-таки порядок, просто образцовый! Не то что у нас со стариком, вечно всё не на своих местах.
Катя промолчала, принимая пальто и вешая его в шкаф. Она знала цену этим комплиментам. Каждый из них был лишь ступенькой к какой-то очередной просьбе, и торт в руках свекрови был не знаком внимания, а скорее авансом, взяткой, призванной размягчить её перед главным разговором.
Они прошли на кухню. Светлана Игоревна с театральным размахом водрузила на стол картонную коробку.
— Вот, взяла твой любимый, «Три шоколада». Помню, как ты его нахваливала в прошлом году на дне рождения у Олега. Я всё помню, всё для своих деток!
Катя молча взяла коробку, достала широкий нож с зазубренным лезвием и принялась методично, с какой-то отстранённой точностью, разрезать торт на идеально ровные куски. Свекровь тем временем суетливо заглядывала в шкафчики, доставая чашки, будто была здесь полноправной хозяйкой.
— Давай-давай, я сама всё сделаю, ты сиди, отдыхай, — продолжала она свой спектакль. — Ты ведь работаешь, устаёшь, а я пенсионерка, мне несложно.
Они сели за стол. Чай был разлит, торт разложен по тарелкам. Некоторое время Светлана Игоревна вела пустые разговоры о погоде, о новых ценах на рынке, о соседке, которая сделала неудачную стрижку. Катя отвечала односложно, не поддерживая беседу, и лишь механически подносила ко рту ложечку с тортом. Она ждала. Напряжение нарастало с каждой съеденной крошкой, с каждым фальшивым смешком свекрови.
Наконец, когда её чашка почти опустела, Светлана Игоревна отставила свою в сторону, картинно вздохнула и сложила руки на столе. Её лицо приняло серьёзное и одновременно скорбное выражение.
— Катюша, я ведь к тебе не просто так пришла, — начала она издалека, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — У нас с отцом скоро событие. Очень большое. Можно сказать, главное в нашей жизни.
Катя подняла на неё глаза, но её лицо оставалось непроницаемым.
— Пятьдесят лет вместе, Катюш. Золотая свадьба. Ты представляешь? Полвека! — в голосе свекрови появились трагические нотки. — И так хочется… ну, чтобы всё было как у людей. Не просто дома посидеть. Хочется собрать всех родных, друзей. Вспомнить молодость. Мы тут с отцом присмотрели один ресторанчик, очень приличный, уютный… Чтобы всё было торжественно, красиво. Память на всю оставшуюся жизнь.
Она сделала паузу, внимательно вглядываясь в лицо невестки, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию. Но Катя молчала, её взгляд был спокойным и холодным. Не дождавшись ответа, Светлана Игоревна продолжила, её голос стал ещё более вкрадчивым и жалостливым.
— Ты же понимаешь, Катюша, какие сейчас пенсии. Нам самим такой банкет ни за что не потянуть. А вы с Олегом у нас единственная опора, единственная надежда. Мы бы хотели попросить у вас помощи… чтобы вы помогли нам этот праздник организовать. Сумма, конечно, немаленькая, но ведь и повод какой…
Катя долго молчала, медленно отставив свою чашку с недопитым чаем. Она не смотрела на свекровь. Её взгляд был устремлён куда-то в стену, словно она производила в уме сложные расчёты. Светлана Игоревна заерзала на стуле, её выверенная поза начала давать сбой. Эта тишина была куда хуже, чем немедленный отказ или возмущение. В ней чувствовался холодный, взвешенный ответ, и свекровь инстинктивно понимала, что он ей не понравится.
— Катюш, ну что же ты молчишь? — не выдержала она, её голос дрогнул, теряя вкрадчивые нотки. — Мы же не на луну просимся слетать. Это же семейное… для всех нас память.
Не говоря ни слова, Катя поднялась из-за стола. Её движения были плавными и лишёнными всякой суеты. Она вышла из кухни и направилась в гостиную, к старому тёмному комоду, который достался им ещё от её бабушки. Светлана Игоревна проводила её недоумённым взглядом, её лицо вытянулось. Она ожидала чего угодно: слёз, уговоров посоветоваться с мужем, криков, но точно не этого странного, молчаливого похода к предмету мебели.
Катя выдвинула верхний ящик, который открылся с тихим скрипом, и достала оттуда старый блокнот в потёртой картонной обложке. С этой «амбарной книгой» она вернулась на кухню и положила её на стол рядом с тарелкой с надкусанным куском торта. Атмосфера фальшивого праздника окончательно улетучилась, сменившись предчувствием чего-то неотвратимого и неприятного.
Она открыла блокнот где-то на середине, пробежалась пальцем по строчкам и остановилась. Затем, подняв на свекровь абсолютно бесцветные глаза, начала читать ровным, монотонным голосом, словно диктовала судебный протокол.
— Двадцать второе апреля, прошлый год. Маме на холодильник. Сумма — сорок две тысячи рублей. Обещали вернуть за три месяца, до конца июля. Прошёл год и четыре месяца.
Катя закрыла блокнот и аккуратно положила его на край стола.
Лицо свекрови начало медленно меняться. Сладкая улыбка исчезла, будто её стёрли ластиком. Уголки губ поползли вниз, в глазах появился холодный, колючий блеск. Она выпрямилась на стуле, её поза стала жёсткой и воинственной.
— Это ты к чему сейчас? — голос её приобрёл металлические нотки. — Ты что, считаешь? Родным людям одолжения в тетрадку записываешь?
— Я записываю долги, Светлана Игоревна, — спокойно поправила Катя. — Одолжения — это когда помог донести сумки. А сорок две тысячи — это долг. Который вы обещали вернуть. И не вернули.
— Да как у тебя язык поворачивается! Мы же семья! — почти взвизгнула свекровь, окончательно сбрасывая маску. — Не чужие люди! Из-за каких-то денег ты сейчас будешь меня попрекать? Вспоминать про этот несчастный холодильник? Он, между прочим, и для вашего сына морозит продукты, когда он к нам в гости приходит!
Катя смотрела на неё прямо, не отводя взгляда. Её спокойствие, казалось, выводило Светлану Игоревну из себя ещё больше.
— Я не попрекаю. Я констатирую факт. Факт того, что на нашей семье висит ваш долг. И после этого вы приходите с тортом и просите ещё денег. Не в долг, заметьте, а просто так. На ресторан.
Она сделала небольшую паузу, а затем её голос стал твёрже, отчеканивая каждое слово. Катя слегка приподнялась со стула, опираясь руками о стол, и немного наклонилась в сторону свекрови.
— Вы мне ещё прошлый долг за холодильник не вернули, а теперь просите на юбилей в ресторане?! Я больше ни копейки вам не дам, пока всё до последней копейки не отдадите! Хватит жить за наш счёт!
Воздух на кухне, ещё пахнущий дорогим шоколадным тортом, вдруг стал тяжёлым и колким. Светлана Игоревна смотрела на невестку расширенными от ярости и удивления глазами. Она явно не ожидала такого прямого и сокрушительного удара.
— Ты… Ты что себе позволяешь? — прошипела Светлана Игоревна, её лицо пошло красными пятнами. — С матерью так разговаривать! Я твоему мужу жизнь дала, а ты меня теперь копейкой попрекаешь!
— Я попрекаю вас не копейкой, а вполне конкретной суммой. И разговариваю я с вами ровно так, как вы того заслуживаете, — отрезала Катя, её спокойствие начало перерастать в холодную ярость. — Вы пришли в мой дом не как мать, а как просительница. Причём с невыполненными обязательствами.
Светлана Игоревна поняла, что штурм провалился. Катина оборона оказалась непробиваемой. Тогда она резко сменила тактику, схватив со стола свою сумочку. Она не стала больше ничего говорить, лишь бросила на невестку взгляд, полный неприкрытой ненависти. Затем, демонстративно не притронувшись больше ни к чаю, ни к торту, она пулей вылетела из кухни. Катя слышала, как свекровь, гремя замками в прихожей, лихорадочно натягивает пальто. Она не пошла её провожать. Вместо этого женщина молча собрала со стола чашки и тарелки и принялась их мыть, методично оттирая с фарфора остатки сладкого крема и горечь несостоявшегося разговора.
Не прошло и пятнадцати минут, как на её телефон поступил звонок от мужа. Олег. Катя вытерла руки и ответила, уже зная, что сейчас услышит.
— Кать, ты что там маме наговорила? — голос мужа в трубке был напряжённым и взволнованным. — Она мне звонит, вся в слезах, говорит, ты её из дома выгнала, унизила!
— Никто её не выгонял, она сама ушла, — ровно ответила Катя, глядя в окно на серый городской пейзаж. — И не унижала я её, а просто напомнила о долге, прежде чем выслушивать просьбу о новом финансовом вливании в их красивую жизнь.
— Каком ещё долге? Опять ты про этот холодильник? Катя, ну мы же договаривались, что отдадут, когда смогут. Зачем сейчас-то было это вспоминать? У них праздник на носу, золотая свадьба!
— Вот именно, Олег. У них праздник, а деньги на него должны дать мы. Снова. Потому что они «не могут». А мы, видимо, можем. Мы можем откладывать на отпуск, а потом отдать эти деньги твоим родителям. Мы можем не купить что-то себе, зато твоя мама сможет похвастаться перед подругами банкетом в ресторане. Тебя это устраивает? Меня — нет.
В трубке повисло тяжёлое молчание. Олег явно пытался подобрать слова.
— Ну… они же родители. Им надо помогать.
— Помогать и содержать — это разные вещи, — отчеканила Катя. — Помочь — это когда у людей случилась беда. Сломался тот же холодильник, и без него никак. Мы помогли. Но почему-то эта помощь превратилась в наш долг перед ними. Они даже не пытались ничего вернуть. А содержать двух взрослых, дееспособных людей, которые просто хотят жить шире, чем им позволяют средства, я не собираюсь. И точка.
— Я сейчас приеду, — коротко бросил Олег и отключился.
Катя положила телефон на подоконник. Она знала, что этот разговор был лишь прелюдией. Основное сражение ждало её впереди.
Муж приехал через полчаса, взвинченный и хмурый. Он влетел в квартиру, даже не разуваясь, и прошёл прямиком на кухню, где Катя всё ещё сидела за столом. Недорезанный торт сиротливо стоял посредине, как немой свидетель провалившихся переговоров.
— Катерина, что здесь произошло? — начал он без предисловий. — Мать говорит, ты ей в лицо какой-то тетрадкой тыкала, считала там что-то.
— Не какой-то тетрадкой, а блокнотом, где записан их долг. И не тыкала, а спокойно зачитала. Чтобы освежить память, — Катя подняла на него усталый, но твёрдый взгляд.
— Да пойми ты, это же мои родители! Я не могу им отказать! Что обо мне люди подумают? Сын единственный, а на юбилей родителям денег зажал!
— А что подумают люди о твоих родителях, которые живут в долг у семьи собственного сына? — парировала Катя. — Почему тебя волнует только то, что подумают о тебе? Олег, пойми ты наконец, дело не в деньгах. Дело в отношении. Они не видят в нас семью, они видят в нас кошелёк, ресурс. Пришли, улыбнулись, взяли сколько надо и ушли, забыв обо всех обещаниях. Так больше не будет.
— И что ты предлагаешь? Поссориться с ними навсегда из-за этого? — в голосе Олега прозвучало отчаяние. Он метался между двух огней, и ему явно не нравилась перспектива делать выбор.
— Я предлагаю расставить всё по своим местам. Пусть сначала вернут то, что должны. А потом уже приходят с новыми просьбами. Это честно. И если они из-за этого хотят ссориться, то это их выбор, а не мой. Моё решение окончательное. Финансовый кран для них закрыт.
— Катя, это перебор. Это моя мать, понимаешь? Я не могу просто взять и вычеркнуть её из жизни, — Олег провёл рукой по волосам, его лицо выражало искреннее страдание. Он был зажат в тисках, и каждая из сторон сжимала их всё сильнее. — Давай мы просто дадим им эти деньги и забудем. Сохраним мир.
— Какой мир, Олег? Мир, в котором мы молча оплачиваем их прихоти? Мир, в котором твоя мать приходит ко мне с фальшивой улыбкой, чтобы вытянуть очередную сумму? Это не мир. Это капитуляция. И я не собираюсь капитулировать в собственном доме, — Катя встала и начала ходить по кухне. Её спокойствие сменилось ледяной, сдерживаемой энергией.
В этот самый момент в замке входной двери повернулся ключ. Олег и Катя замерли. Дверь открылась, и на пороге кухни появилась Светлана Игоревна. Было очевидно, что она не уезжала далеко, а ждала в подъезде, прислушиваясь и надеясь, что сын сможет «вразумить» свою строптивую жену. Увидев, что её ожидания не оправдались, она решила перейти в последнюю, решающую атаку. Лицо её было искажено злобой, от былой любезности не осталось и следа.
— Я так и знала! — выкрикнула она, указывая на Катю пальцем. — Я всё слышала! Настраиваешь его против родной матери! С самого первого дня я видела тебя насквозь! Расчётливая, жадная! Только и думаешь, как бы всё под себя подгрести!
Олег дёрнулся, чтобы вмешаться.
— Мама, прекрати, не надо…
— А ты молчи! — оборвала его Светлана Игоревна, не сводя горящего взгляда с невестки. — Вырастила сына, а эта пришла на всё готовенькое и верёвки из него вьёт! Тебе наши деньги нужны, да? На квартиру нашу заришься, ждёшь, когда мы с отцом ноги протянем? Не дождёшься!
Она шагнула вперёд, оказавшись в центре кухни. Её голос звенел от ярости, но Катя оставалась неподвижной. Она перестала ходить и просто стояла, оперевшись бедром о столешницу. Она смотрела на свекровь так, как учёный смотрит на насекомое под микроскопом — с холодным, отстранённым интересом. Она дала ей выговориться, выплеснуть весь яд, что копился годами.
— Ты думаешь, мы не видим? Все твои подачки, все твои «одолжения»! Ты это делаешь, чтобы потом носом тыкать! Чтобы власть свою показать! Чтобы сын мой перед тобой на задних лапках бегал! — свекровь уже почти задыхалась от собственных слов.
Когда поток обвинений иссяк, на кухне повисла густая, напряжённая пауза. Светлана Игоревна тяжело дышала, ожидая ответной реакции, скандала, криков. Олег смотрел то на мать, то на жену, его лицо было бледным.
И тогда Катя заговорила. Её голос был на удивление тихим, но в этой тишине была сталь.
— Я вас услышала, Светлана Игоревна. Теперь послушайте вы меня. Один раз и навсегда. Вы ошибаетесь. Дело не в деньгах. И уж тем более не в вашей квартире. Дело в вас.
Она сделала шаг навстречу свекрови, и та невольно отступила.
— Семья, о которой вы так любите говорить, — это взаимная поддержка и уважение. А не постоянное вымогательство под соусом родственных чувств. Уважение — это когда ты возвращаешь долги. Поддержка — это когда ты не пытаешься столкнуть лбами сына и его жену. Вы не способны ни на то, ни на другое. Вы — потребитель. И всё, что вас интересует, — это ваш собственный комфорт за чужой счёт.
Катя подошла к столу, взяла коробку с тортом и протянула её свекрови.
— Так вот. С этого дня финансовые отношения между нашими семьями прекращены. Окончательно. А вместе с ними и все остальные. Долг за холодильник я вам дарю. Считайте это платой за то, чтобы больше никогда не видеть вас в своём доме.
Светлана Игоревна остолбенела. Она смотрела на торт в руках невестки, потом на её ледяное лицо, и не могла вымолвить ни слова. Такого унижения она не испытывала никогда в жизни. Она ожидала ссоры, но получила приговор.
— Можете забрать свой торт. И больше сюда не приходить. Никогда, — закончила Катя и поставила коробку на стул у выхода из кухни.
Светлана Игоревна, побагровев от бессильной ярости, схватила коробку так, что картон прогнулся, развернулась и, не проронив больше ни слова, вылетела из квартиры.
Олег остался стоять посреди кухни. Он смотрел на свою жену, на её спокойное, но абсолютно чужое лицо, и с ужасом осознавал, что только что на его глазах сожгли все мосты. Катя не оставила ему выбора, не оставила пути к отступлению. Она провела черту, и он оказался по одну сторону, а его родители — навсегда по другую. И тишина, наступившая после ухода матери, была оглушительнее любого крика. Она знаменовала собой конец старой жизни и начало чего-то нового, неизвестного и пугающего…
