— Пыльно, Дарина. Я же учила тебя, что нужно начинать уборку сверху вниз. Сначала протереть шкафы, потом полки, а уж потом браться за пол.
Голос Галины Викторовны, ровный и лишённый эмоций, резанул по тишине прихожей. Её указательный палец, облачённый в безупречный маникюр, медленно прочертил полосу на тёмной поверхности обувной полки, оставляя светлый след. Она не смотрела на невестку, её взгляд был прикован к этому мелкому, но такому значимому проявлению хозяйственной некомпетентности. Это был не вопрос и не упрёк. Это был диагноз.
Дарина молча отошла от двери, пропуская свекровь в квартиру. Она не стала оправдываться, что протирала эту полку утром, и что пыль в городе у дороги — явление постоянное. Спорить было так же бессмысленно, как спорить с дождём. Она просто закрыла за ней дверь, и щелчок замка прозвучал необычно громко.
Галина Викторовна, не удостоив её даже мимолётным взглядом, прошествовала на кухню, как ревизор, ступающий на палубу провинившегося корабля. Её осанка была безупречна, спина прямая, каждый шаг выверен. Она была не гостьей. Она была инспекцией. Её руки в дорогих кольцах привычно легли на ручку холодильника. Дверца открылась с лёгким шипением, и свекровь принялась изучать его содержимое.
— Так, а это что? Кастрюля со вчерашним супом? Дарина, ты же знаешь, Костенька не ест разогретое. Мужчину нужно кормить свежим, чтобы у него были силы работать, а не бороться с несварением. И где масло? Почему оно стоит в дверце? Оно же так быстрее портится. Я же дарила тебе специальную маслёнку, керамическую.
Дарина не отвечала. Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку. Внутри неё больше не кипел привычный котёл раздражения. Там было холодно и тихо. За последние полгода она прошла все стадии: от попыток угодить до слёз в подушку, от яростных споров до глухого молчания. Всё было бесполезно. Сегодняшний день не был исключением, он был лишь последней каплей, переполнившей чашу из прозрачного, холодного льда.
Она спокойно взяла с полки свой телефон. Её движения были плавными, неторопливыми. Галина Викторовна, заметив это, оторвалась от инспекции холодильника. На её губах промелькнула и тут же застыла победная, снисходительная улыбка. Сейчас девочка будет жаловаться мужу. Классика.
Дарина разблокировала экран, нашла в контактах «Костя» и нажала на вызов, тут же активировав громкую связь. Длинные гудки наполнили кухню, смешиваясь с гудением холодильника.
— Алло? — раздался наконец голос мужа.
— Костя, твоя мама снова у нас, — произнесла Дарина. Её голос был абсолютно ровным, лишённым всякой окраски. Просто констатация факта.
Победная улыбка Галины Викторовны стала шире. Она даже демонстративно отошла от холодильника и скрестила руки на груди, готовясь слушать представление.
— Она учит меня жить, — продолжила Дарина тем же ледяным тоном, глядя свекрови прямо в глаза. Взгляд её был твёрдым, как сталь. — Костя, это её последний визит. Либо ты сейчас ей это объясняешь, либо я меняю замки, а на её звонки мы больше не отвечаем. Никогда.
Улыбка на лице Галины Викторовны дрогнула, треснула и осыпалась. Она выпрямилась, её лицо окаменело от изумления и подступающего гнева. Она хотела что-то крикнуть, возмутиться, но Дарина подняла руку, требуя тишины.
— Я даю тебе минуту на решение.
И она замолчала. В трубке повисла тишина. И эта тишина, исходящая из маленького динамика, была не просто отсутствием звука. Это был вакуум, в котором с оглушительной скоростью рушился привычный мир Галины Викторовны, где она была главной женщиной в жизни своего сына. Эта тишина была громче любого крика.
Тишина в динамике длилась не больше пяти секунд, но за это время на кухне успела смениться целая эпоха. Первоначальное оцепенение на лице Галины Викторовны сменилось медленно багровеющим пятнами возмущением. Её губы сжались в тонкую, злую нить, а глаза, до этого изучавшие содержимое холодильника, теперь буравили Дарину с неприкрытой ненавистью. Она видела перед собой не испуганную девочку, а врага, посмевшего нарушить священный порядок вещей.
Наконец, вакуум в трубке разорвался неуверенным, растерянным голосом Кости.
— Дарин, мам, ну вы чего? Давайте не будем вот так… Что случилось-то опять?
Этот примирительный, почти заискивающий тон мужа прозвучал для Дарины как приговор. Он не спросил: «Мама, что ты опять делаешь в нашем доме?». Он не сказал: «Дарина, я сейчас всё решу». Он поставил их обеих на одну доску, уравняв жертву и агрессора, и взмолился о мире, не желая разбираться в причинах войны. Он выбрал не сторону, а комфортное бездействие.
Галина Викторовна, услышав в голосе сына знакомые нотки слабости, тут же перехватила инициативу. Она сделала шаг к телефону, словно хотела забрать его себе, и заговорила громко, перекрывая собой всё пространство кухни. Её голос был рассчитан на одного единственного слушателя — на сына.
— Костенька, сынок, ты слышишь, что она говорит? Я пришла к своему сыну в дом, принесла тебе гостинцев, хотела помочь, порядок навести. А она мне замками угрожает! Она меня, твою мать, выставляет за дверь! Это что за отношение такое? Это так ты её воспитал? Позволять ей такое говорить с родной матерью?
— Вы не моя мать, так что хватит постоянно приезжать к нам домой и пытаться учить меня уму разуму! Приедете к нам ещё раз, и у моего мужа больше не будет мамы! Вы меня поняли?!
— Да ты совсем уже, гадюка малолетняя страх потеряла?! Я вообще-то старше тебя! И я мать твоего мужа! Так что, только попробуй мне ещё раз пригрозить тут!
Дарина молчала, давая свекрови высказаться. Она смотрела, как та умело разыгрывает партию оскорблённой добродетели, как её голос наполняется трагическими нотками. Она видела, как в этой игре ей отведена роль неблагодарной, злой мегеры, а её мужу — роль арбитра, которого нужно перетянуть на свою сторону.
— Мам, ну перестань, — снова промямлил Костя в трубке. — Дарин, ну зачем так резко? Мама же из лучших побуждений…
Именно эта фраза — «из лучших побуждений» — стала для Дарины точкой невозврата. Она спокойно подошла к столу и, не глядя на свекровь, взяла телефон в руку.
— Твоя минута истекла, Костя, — её голос был тихим, но в нём не осталось ни капли тепла. Он был похож на звук льда, треснувшего под большим весом. — Ты не захотел решать. Ты выбрал позицию наблюдателя. Хорошо. Это тоже выбор. Значит, дальше я буду действовать сама.
И она нажала на кнопку сброса вызова. Щелчок был едва слышен, но для Галины Викторовны он прозвучал как выстрел. Она замерла с полуоткрытым ртом, не веря в происходящее. Невестка посмела прервать её разговор с сыном.
— Ты… что ты себе позволяешь? — прошипела она.
Дарина положила телефон обратно на полку и повернулась к ней. В её глазах не было ни страха, ни гнева. Только холодная, абсолютная усталость и такая же холодная решимость.
— Я себе позволяю жить в своём доме, Галина Викторовна. А вы, кажется, задержались.
Свекровь, однако, не собиралась сдаваться. Она не могла поверить, что этот демарш — нечто большее, чем просто истерика. Она видела такое в сериалах. Сейчас девчонка поплачет, а потом всё вернётся на круги своя. Она решила закрепить свою позицию.
— Психует. Ничего, пройдёт, — скорее для себя, чем для Дарины, произнесла она и демонстративно прошла к раковине. — Я никуда не уйду. Я дождусь своего сына и мы с ним вместе решим, как тебя лечить. А пока я, пожалуй, наведу здесь порядок. Начну с этой грязной посуды.
Решение свекрови остаться и «навести порядок» не вызвало у Дарины никакой видимой реакции. Она не стала преграждать ей путь к раковине, не стала выхватывать из её рук тарелки. Она просто наблюдала, как Галина Викторовна с видом мученицы, взвалившей на себя непосильную ношу, принялась греметь посудой. Каждый звук — звяканье тарелки, скрип губки, шум воды — был пропитан осуждением. Это была не помощь. Это была карательная операция, показательное выступление, призванное продемонстрировать, как должна выглядеть настоящая хозяйка.
Закончив с посудой, Галина Викторовна не успокоилась. Её энергия требовала выхода, нового поля для деятельности. Она покинула кухню и, вытирая на ходу идеально чистые руки о фартук, который всегда носила с собой в сумке, прошествовала в гостиную. Её взгляд скользнул по комнате, оценивая и вынося приговор.
— Диван, конечно, стоит неудобно. Перекрывает весь свет от окна. И зачем вы повесили эту картину здесь? Ей место в коридоре, она слишком тёмная для гостиной. А фотография свадебная… Костенька на ней такой уставший. Видно, измотала ты его ещё до свадьбы.
Она говорила это в пространство, не обращаясь напрямую к Дарине, словно озвучивала мысли для невидимого протокола. Дарина молча прошла мимо неё, не удостоив ответом. Её шаги были лёгкими и тихими. Она направилась в спальню. Галина Викторовна нахмурилась, но не пошла за ней. Она решила, что невестка отправилась дуться в подушку, и это её вполне устраивало. Пусть посидит, подумает над своим поведением.
Но из спальни не доносилось ни звука рыданий. Через минуту Дарина вышла обратно. В руках она несла большой тёмно-синий чемодан на колёсиках. Тот самый, с которым они с Костей ездили в свадебное путешествие. Она беззвучно прокатила его по ламинату в гостиную и открыла. Щелчки замков прозвучали в тишине комнаты необычайно отчётливо.
Галина Викторовна перестала рассуждать о дизайне и с недоумением уставилась на невестку.
— Это ещё что за представления? Ты куда-то собралась? Решила сбежать, не дожидаясь мужа? Правильно, беги. Может, хоть так поймёшь, какое сокровище теряешь.
Дарина проигнорировала и этот выпад. Она подошла к высокому шкафу-купе, плавно отодвинула зеркальную дверцу и сняла с вешалок три рубашки Кости — две белые, для офиса, и одну голубую, его любимую. Она аккуратно сложила их и уложила на дно чемодана. Затем вернулась к шкафу и достала стопку футболок и джинсы. Действия её были размеренными, точными, как у опытного упаковщика. В них не было ни суеты, ни злости. Только методичное исполнение принятого решения.
— Ты что удумала? — в голосе свекрови появились первые нотки настоящей тревоги. Игра переставала быть игрой. — Ты зачем трогаешь вещи Кости?
— Собираю, — не оборачиваясь, ответила Дарина. Она взяла с полки ноутбук мужа в чёрном чехле и осторожно поместила его между слоями одежды. — Собираю вещи вашего сына.
— Да кто ты такая, чтобы собирать его вещи?! — взорвалась Галина Викторовна, подскакивая с дивана. Её лицо исказилось. — Ты его выгоняешь? Из его же дома?!
Только тогда Дарина остановилась. Она медленно повернулась и посмотрела свекрови прямо в глаза. И в этот момент Галина Викторовна впервые увидела в этой тихой девочке что-то пугающее. Увидела твёрдость, которую нельзя было сломить ни упрёками, ни критикой.
— Этот дом — наш. Мой и Кости. Был. Но он не может быть мужчиной здесь, если вы постоянно делаете из него маленького мальчика, которому нужно вытирать нос и проверять уроки. Он не может выбрать свою семью, потому что вы не даёте ему этого сделать. Так вот, я сделала выбор за него. Раз ему так хорошо с мамой, пусть живёт с мамой.
Дарина развернулась, взяла из ванной комнаты несессер Кости с бритвенными принадлежностями, бросила его в чемодан и защёлкнула замки. Затем она взяла чемодан за ручку и, не глядя на застывшую в центре комнаты Галину Викторовну, покатила его к входной двери.
Костя вошёл в квартиру около восьми вечера, готовый к бою. Телефонный разговор с матерью, полной сбивчивого, слёзного негодования, подготовил его к худшему. Он ожидал увидеть разгром, заплаканную и кричащую Дарину, классическую сцену женской истерики, которую он, как мужчина, должен был твёрдой рукой прекратить. Он уже отрепетировал в голове несколько фраз, которые должны были поставить её на место, напомнить о уважении к старшим и о том, кто в доме хозяин.
Но квартира встретила его оглушительной, неестественной тишиной. В прихожей, аккуратно поставленный у стены, стоял его тёмно-синий чемодан. Рядом с ним — чехол от ноутбука и спортивная сумка, в которую были сложены его кроссовки и пара гантелей. Всё было упаковано с какой-то холодной, педантичной аккуратностью.
Из кухни доносился тонкий аромат жареной курицы и специй. Костя прошёл туда, и картина, открывшаяся ему, совершенно не соответствовала его ожиданиям. Дарина сидела за столом и спокойно ужинала. Перед ней стояла тарелка с куриной ножкой и рисом, бокал с водой. Стол был накрыт только на одного. Один прибор, одна салфетка, один бокал. Она не обернулась на его шаги. Она просто подняла вилку, подцепила кусочек курицы и отправила его в рот, тщательно пережёвывая.
— Что это всё значит? — начал Костя, стараясь, чтобы его голос звучал грозно и уверенно, но он сорвался на ноту недоумения. Он указал рукой в сторону прихожей. — Мама звонила, она в ужасе. Ты выставила её, а потом собрала мои вещи?
Дарина доела, промокнула губы салфеткой и только тогда подняла на него глаза. Её взгляд был спокойным, почти безразличным. Так смотрят на незнакомого человека, который ошибся дверью.
— Я их не выставила. Я их аккуратно упаковала, — поправила она ровным тоном. — И поставила в прихожей, чтобы тебе было удобно их забрать.
— Забрать? Ты в своём уме? Ты выгоняешь меня из моего собственного дома? — его голос начал набирать силу, гнев наконец-то нашёл точку опоры.
— Нет, Костя. Это больше не твой дом, — она отложила вилку и нож на тарелку, сложив их параллельно друг другу. Ужин был окончен. — Я дала тебе выбор. Ты мог выбрать нашу семью, нашу жизнь. Мог сказать своей маме, что она здесь гость, причём незваный. Но ты выбрал позицию «давайте жить дружно». Так не работает. Этот формат отношений меня не устраивает.
Он смотрел на неё, и до него медленно начало доходить, что это не спектакль. Это не угроза и не манипуляция. В её глазах не было ничего, за что можно было бы зацепиться — ни обиды, ни злости, ни любви. Только пустота.
— Дарина, это же моя мать! — он сделал последний, отчаянный заход с привычного козыря.
— Именно. Твоя. Не моя, — кивнула она. — А я — твоя жена. Была. Потому что муж — это тот, кто строит свою крепость и защищает её. А ты оставил ворота открытыми и предложил мне самой договариваться с захватчиками. Я не хочу договариваться. Я хочу жить в своей крепости. Одна.
Она встала, взяла свою тарелку и бокал и отнесла их в раковину. Её движения были плавными, будничными, и эта обыденность происходящего пугала Костю больше, чем любой крик. Он стоял посреди кухни, внезапно ощущая себя чужим, лишним элементом в этом до боли знакомом пространстве.
Дарина вернулась, вытерла руки о полотенце и остановилась напротив него.
— Уходя, положи, пожалуйста, свой комплект ключей на тумбочку в прихожей. Я поменяю замок, но так будет проще.
Она протянула руку не для того, чтобы коснуться его, а чтобы указать направление. Это был жест окончательного, бесповоротного прощания.
— И передай Галине Викторовне, что её воспитательные курсы окончены. Выпускной состоялся сегодня. Уверена, она будет рада, что её мальчик наконец-то вернулся домой. Под её полное и безраздельное крыло…
