Прошло почти три недели со дня как его не стало. Первые дни пролетели в тумане, потом были поминки на девятый день.
Квартира, вымытая до скрипа, казалась пустой и гулкой.
Сын, Олег, приехал с женой Светой. Не просто проведать, а помочь.
— Мам, ты как? — Света поставила на кухне сумки с продуктами.
Катерина Ивановна пожала плечами. Как? Никак. Сорок лет прожить с человеком, а теперь его нет. Степан. Степа. Тихий, неразговорчивый ее Степан Петрович.
— Мам, надо потихоньку разбирать вещи, — мягко сказал Олег, избегая ее взгляда. — Понимаю, что тяжело. Но надо. Да и сороковины скоро.
Они начали со шкафа. Костюмы, которые Степан почти не носил, его рабочие вытертые брюки, пара свитеров. Все пахло одинаково — домом и нафталином. Катерина механически сортировала: это раздать, это на дачу, это — выбросить.
А потом Олег, отодвинув кровать, вытащил из-под нее старый, окованный железом сундук.
Катерина про него и забыла. Он стоял там всегда.
— Тут что? — спросил Олег, пытаясь сдвинуть тяжелый ящик.
— Ой, да ерунда, — отмахнулась Катерина. — Он говорил, инструменты какие-то старые, еще с завода. Или армейское что. «Не трогай, Катюша, — говорил, — пыльное оно все».
На сундуке висел небольшой, но крепкий замок.
— Ключ где?
— Понятия не имею. Он всегда при себе носил, на связке.
Олег ушел в прихожую, вернулся с ящиком для инструментов. Несколько минут повозился, и замок со щелчком поддался.
— Вот и все, — сказал он, поднимая крышку.
В нос ударил странный, нездешний запах.
Не пыль. Не затхлость. Что-то резкое, похожее на дешевый одеколон, смешанный с запахом старой кожи и… оружейного масла?
— Ого, — выдохнул Олег.
Света заглянула ему через плечо. Катерина подошла ближе.
Сверху лежала пачка каких-то бумаг. Олег вынул ее. Под ней — несколько толстых пачек денег, перетянутых аптечными резинками.
Олег присвистнул. Света ахнула и прикрыла рот рукой.
— Это что, заначка? От тебя, мам? — растерянно спросил Олег.
Катерина молчала, глядя на деньги. У слесаря шестого разряда. Такая заначка? Это была сумма, сравнимая с ценой их квартиры.
— Тут еще, — Олег запустил руку глубже.
Он вытащил несколько паспортов.
Катерина взяла один. Обложка бордовая, советская. Фотография Степана, но лет на пятнадцать моложе. А фамилия… Егоров. Егоров Егор Николаевич.
Она открыла второй. Снова его лицо. Синицын Павел Андреевич.
Третий. Четвертый.
— Мам, что это? — Олег побледнел. — Это же…
— Подделка, — прошептала Света, отступая к двери. — Олег, это поддельные паспорта.
Катерина Ивановна опустилась на край кровати. Руки не слушались.
Но это было не все.
На самом дне, под ворохом бумаг и пачками денег, лежал небольшой черный блокнот в кожаном переплете. И стопка писем, перевязанных выцветшей лентой.
Олег открыл блокнот. Света выскочила в коридор.
— Мам, я не понимаю… — Олег листал страницы. — Тут… списки. Имена, адреса, цифры.
Катерина взяла письма. Почерк был женский, размашистый.
«Дорогой мой, любимый Егор!»
Егор. Не Степан. Имя из фальшивого паспорта.
«…я так рада, что ты приехал. Валерка совсем тебя заждался. Он так на тебя похож, все время что-то мастерит, как и ты…»
«…деньги получила, спасибо, родной. Только будь осторожен на своей этой «другой работе», я за тебя каждый день молюсь…»
Подпись: «Твоя Вероника».
Руки Катерины дрожали так, что буквы расплывались. Она вытащила из одного конверта фотографию.
Ее Степан, только под именем Егор, улыбался. Он улыбался так счастливо и открыто, как Катерина не видела его улыбки, кажется, никогда. Он обнимал незнакомую женщину, а рядом стоял мальчик лет десяти, как две капли воды похожий на ее мужа.
Я сорок лет думала, что мой муж — простой слесарь. Тихий, угрюмый, простой как три копейки.
— Это… это что, другая семья? — Олег уронил блокнот. — Мама!
Света вернулась, держа в руках стакан с водой.
— Катерина Ивановна, выпейте.
— Мам, это… это же криминал, — Олег ходил по комнате. — Фальшивые паспорта. Деньги непонятные. Другая семья. Он кем был?
Катерина отставила стакан.
— Я не знаю.
— Надо звонить в милицию, — твердо сказал Олег.
— Куда? — испугалась Катерина. — Зачем?
— Как зачем? Мама, это грязные деньги! Это… я не знаю что! А эта тетрадь? «Просрочка», «Разговор». Ты понимаешь, что это значит?
Катерина взяла черный блокнот.
Ее пальцы сами нашли нужную страницу.
«Никита. Ул. Лесная, 12, кв. 4».
Она знала этого Никиту. Сын ее давней подруги Веры. Вера жаловалась, что Никита влез в какие-то долги, связался не с теми.
«Просрочка. Разговор».
Катерина Ивановна вспомнила, как Вера плакала у нее на кухне. Это было… полгода назад? Никиту тогда сильно избили в подъезде. Сломали два ребра. Милиция никого не нашла.
Степан тогда еще хмыкнул, читая газету: «Сами виноваты. Нечего брать в долг у кого попало».
Его тихий, ровный голос.
У нее перехватило дыхание.
Она перелистнула страницу. «Маша. Проспект Мира, 30. Отдано». «Андрей. Вокзальная, 5. Просрочка. Разговор».
«Разговор». Это слово теперь звенело у нее в ушах.
Катерина Ивановна вдруг поняла, что все сорок лет жила не просто с чужим человеком. Она жила с чудовищем.
— Нет, — сказала она, глядя на сына.
— Что «нет»?
— Никакой милиции, — твердо сказала она. — Он умер.
— Мама! — взорвался Олег. — Ты не понимаешь! Мы становимся соучастниками! Мы должны сдать это! Эти деньги… они, может быть, в крови!
— Олег, прошу тебя, — Света тронула его за локоть. — Маме плохо. Давай не сейчас.
— А когда? — крикнул Олег. — Когда к нам придут те, с кем он работал? Или те, кому он должен?
Катерина встала. Подошла к шкафу. Вытащила его старую рабочую куртку. Сунула руку в карман.
Там лежала пачка дешевых сигарет и зажигалка.
Он говорил ей, что бросил курить двадцать лет назад.
Ложь. Все было ложью. Мелкой и большой.
— Это… это дела твоего отца, — сказала она, сама не веря своим словам. — Я не хочу, чтобы его имя…
— Имя? — Олег горько рассмеялся. — Какое имя? Степан Петрович? Или Егор Николаевич? Какое имя ты хочешь сберечь, мама? Имя слесаря или имя бандита?
Катерина молчала.
— Я не могу, — Олег схватил свою куртку. — Я в этом участвовать не буду.
— Олег, постой! — Света бросилась за ним.
— Я даю тебе сутки, мама. Подумай. Если ты не решишь, что с этим делать, завтра я позвоню сам. Куда следует. Я не хочу жить, зная, что в этой квартире лежит… это.
Дверь за ним и Светой захлопнулась.
Катерина Ивановна осталась одна. В комнате стоял этот чужой, резкий запах из сундука.
Она сидела несколько часов. Шок уступал место холодной, тупой боли.
Он не просто лгал. Он жил другой жизнью. Счастливой. Судя по фото — счастливой.
А здесь? Здесь он был Степаном. Он приносил зарплату слесаря. Он молча ел то, что она готовила. Он смотрел телевизор.
Иногда он уезжал. «На рыбалку». Или «помочь дальнему родственнику в деревне».
Она никогда не спрашивала. Он не любил вопросов.
Ей нужно было что-то делать. Олег позвонит. Она знала своего сына. Он правильный. Честный.
Но что-то мешало ей. Не страх. Не желание защитить память.
Любопытство.
Она должна была увидеть ту, другую женщину.
Она достала письма. Нашла адрес Вероники. Он был в этом же городе. В получасе езды на автобусе.
Катерина начала одеваться.
На следующий день, утром, она вышла из дома.
Автобус тащился по окраине, увозя Катерину все дальше от ее привычной жизни.
Она смотрела в окно, но не видела ни домов, ни людей. Внутри была пустота. Не было ни слез, ни злости.
Адрес из письма привел ее к обычной пятиэтажке, утопающей в зелени. Тихий, уютный двор. На подоконниках в подъезде — горшки с геранью.
Она поднялась на третий этаж. Дверь была обита дерматином, как у всех.
Катерина нажала на звонок.
За дверью послышались шаги. Дверь открыла женщина, чуть моложе ее, с уставшими, но красивыми глазами. В домашнем халате.
Она смотрела вопросительно.
— Вы кого?
— Здравствуйте, — голос Катерины прозвучал чуже и ровно. — Мне нужна Вероника.
Женщина побледнела.
— Я Вероника. А вы…
— Я Катерина Ивановна. Жена Степана Петровича.
Вероника схватилась за дверной косяк. Она сразу поняла.
— Степана?.. — прошептала она.
— У вас он был Егором, — Катерина не спрашивала, она утверждала.
Вероника молча отступила, пропуская ее в квартиру.
Здесь пахло по-другому. Тот же резкий одеколон, что и в сундуке, но он был смешан с запахом ванили и чего-то домашнего.
Квартира была маленькая, но очень живая.
На стенах висели фотографии.
Вот он, ее Степан. Но он не Степан. Он Егор. Он улыбался.
Вот он с этой Вероникой на речке. Вот он держит на руках маленького мальчика. Вот тот же мальчик, уже подросток, стоит в обнимку с ним, и оба держат удочки.
Это была жизнь. Настоящая, полная, счастливая жизнь. Та, которой у Катерины не было.
— Он… что с ним? — голос Вероники дрожал. — Он давно не звонил. Я… я не знала, что думать.
— Он умер, — сказала Катерина. — Почти три недели назад. Сердце.
Вероника медленно опустилась на стул. Слезы покатились по ее щекам. Она не выла, она плакала тихо, горько, как плачут по-настояcщему родному человеку.
Катерина смотрела на нее без сочувствия.
— Вы все знали? — спросила Катерина.
— Что? — Вероника подняла на нее заплаканные глаза.
— Что у него есть я. И сын. Олег.
— Нет! — Вероника вскинулась. — Нет! Он сказал, что… что развелся. Давно. Что жена была… плохая. Что сын его знать не хочет. Он мне так сказал!
Ложь на лжи.
— Он вам врал, — констатировала Катерина. — Так же, как врал мне.
— Он не мог… — Вероника качала головой. — Он был такой… добрый. Он Валерку обожал. Он нам так помогал. Он…
— «Другая работа»? — спросила Катерина.
Вероника вздрогнула.
— Он говорил, что это опасно. Что-то… связанное с долгами. Он не любил об этом говорить. Он просто привозил деньги. Говорил, что это для Валерки. Чтобы у сына было все.
В этот момент в прихожей щелкнул замок.
— Мам, я дома!
В комнату вошел парень лет семнадцати. Высокий, темноволосый.
И он посмотрел на Катерину.
Это был взгляд Степана. Тот самый, тяжелый, пронзительный взгляд, который она знала сорок лет.
Это был Валерка. Сын Егора.
— Мам, а кто это? — спросил он, с удивлением глядя на незнакомую женщину.
— Это… Катерина Ивановна. Знакомая, — пролепетала Вероника.
Парень кивнул и прошел в свою комнату.
Катерина смотрела ему вслед.
Вот куда уходила ее жизнь. Вот куда уходили его «рыбалки» и «командировки». Вот кому предназначалась та улыбка с фотографии.
И тут Вероника сказала то, что стало последней каплей.
— Он так боялся, — прошептала она, глядя на Катерину. — В последний раз. Говорил, что там проблемы.
— Там? — не поняла Катерина.
— Ну… у вас. С вашим сыном. С Олегом.
Вероника умоляюще заглянула ей в глаза.
— Он говорил, что Олег… какой-то… ну, непутевый. Что он ему не верит. Что он все наследство хочет на Валерку переписать, потому что Олег все равно все промотает.
Катерина застыла.
Олег. Ее Олег. Который не спал из-за «грязных денег». Который хотел «по-честному».
Ее муж, ее тихий Степан, считал ее сына, своего сына, «непутевым». И собирался обокрасть его. Снова.
Она встала. Вся дрожь ушла.
Она вдруг почувствовала себя очень сильной.
— Он умер, — повторила она твердо, глядя Веронике прямо в глаза. — Степан Петрович. Мой муж.
Она пошла к двери.
— Постойте! — Вероника бросилась за ней. — А… как же мы? Он… он обещал деньги. Валерке на институт…
Катерина обернулась в дверях.
Посмотрела на эту обманутую женщину. На дверь в комнату, где сидел точная копия ее мужа.
— Он всем обещал, — сказала она. — И всем был должен.
Она вышла из квартиры и плотно закрыла за собой дверь.
Она спускалась по лестнице, и в голове у нее был только один, кристально ясный план.
Олег позвонит. Сегодня. Он дал ей сутки.
Жизнь Степана Петровича закончилась. Но жизнь Егора Николаевича нужно было закончить ей. И у нее было всего несколько часов.
Вернувшись домой, Катерина Ивановна первым делом вытащила из шкафа старый металлический таз, в котором когда-то варила варенье.
Она села на пол посреди комнаты.
Открыла сундук. Этот запах ударил в нее в последний раз.
Она вывалила на пол все: пачки денег, черный блокнот, пачку писем от Вероники, фотографию и все фальшивые паспорта.
Она посмотрела на эту гору лжи.
Вот оно, «наследство». Наследство для Валерки. И «грязные деньги» для Олега.
Ее муж считал ее сына недостойным.
Катерина взяла пачку денег. Потом вторую. И начала методично складывать их в таз.
Она не стала ничего возвращать. Она не знала всех, кого он обидел. Она не хотела играть в его игры, становясь судьей и распределителем.
Она не хотела, чтобы хоть одна из этих купюр досталась тому, второму, похожему на него парню. И уж тем более она не хотела, чтобы ее Олег жил с этим проклятьем.
Она бросила в таз паспорта. Письма. Фотографию. Черный блокнот.
Она оставила на кухонном столе только одну небольшую пачку. На памятник. Простой, без имени. Просто камень.
Она чиркнула спичкой.
Бумага неохотно занялась. Фотография улыбающегося Егора почернела и скрутилась.
Катерина смотрела, как огонь пожирает сорок лет ее обмана.
Она не плакала. Она чувствовала, как из квартиры уходит тот чужой, резкий запах, уступая место едкому дыму.
Когда все превратилось в черный, жирный пепел, она открыла окно и долго мешала кочергой это месиво.
Вечером пришел Олег. Он был один, бледный и решительный.
— Мам… Я позвонил.
— Я знаю, сынок.
— Они приедут. Я… я не мог.
— Ты все правильно сделал, — Катерина спокойно на него посмотрела. — Не волнуйся. Они ничего не найдут.
Она показала ему пустой сундук. На дне сиротливо лежала одна пачка денег.
— Где? — прошептал он. — Мама, где?!
— Сгорело. Все.
— Но… деньги?
— И деньги тоже.
Олег смотрел на нее, и в его глазах медленно проступал ужас, смешанный с пониманием.
— Мама… ты…
— Ты был прав, Олег, — она подошла и впервые за много дней обняла его. — Ты у меня хороший. Честный.
Она посмотрела ему в глаза.
— Он не был простым слесарем. Он был очень плохим человеком. Он предал нас обоих. Меня — потому что жил на две семьи. А тебя…
Она запнулась.
— Тебя он предал, потому что не верил в тебя. Считал слабым.
Она увидела, как у сына сжались кулаки.
— Он хотел оставить все тому сыну. А тебя обокрасть.
Олег молчал.
— Так что нет у тебя больше отца-преступника, — твердо сказала она. — И у меня нет мужа-чудовища.
Она кивнула на пустой сундук.
— Был человек. Степан Петрович. Слесарь. Он умер. И все. Больше никого нет.
Олег выдохнул. Медленно, тяжело.
В дверь позвонили.
— А… та женщина? — успел спросить он.
— Они тоже были его жертвами, — сказала Катерина. — Пусть живут, как знают. Их обманщик тоже умер.
Она пошла открывать дверь.
Эпилог.
Прошло полгода.
Милиция, конечно, приезжала по анонимному звонку Олега.
Два угрюмых человека в форме. Катерина Ивановна встретила их спокойно.
— Сын у меня, — вздохнула она, поднося платок к глазам. — Горе у нас. Отца потерял. Вот и мерещится ему всякое. Переживает.
Она широко распахнула дверцу шкафа. Открыла пустой сундук.
— Вот, глядите. Старье одно. Муж слесарем был, инструменты тут держал.
Они спросили про запах гари.
— Так поминки были, — еще горше всхлипнула она. — Свечка упала, старые его фотографии жгла, на память. Вот, ковер и прожгла. Еле потушили. Горе одно.
Они посмотрели на нее, на ее заплаканные (она вовремя потерла глаза луком) глаза, на скромную обстановку. Посмотрели на Олега, который стоял бледный, как полотно.
Покачали головой и ушли. Больше они не возвращались.
А жизнь… жизнь потекла. Но совсем по-другому.
Раньше квартира Катерины была ее крепостью. Теперь она стала просто квартирой.
Она больше не боялась скрипа двери. Не прислушивалась к тяжелым шагам в коридоре.
Олег стал заезжать чаще. Не из чувства долга, как раньше.
Он привозил Свету и внучку, и они подолгу сидели на кухне.
Раньше они говорили о погоде и ценах. Теперь Олег мог просто молча сидеть рядом с ней, положив свою руку на ее.
Они оба знали правду. Эту темную, уродливую правду.
И эта правда, которая должна была их разрушить, сделала их по-настоящему близкими.
Он больше не был сыном «простого слесаря». Он был сыном своей матери. И он бесконечно уважал ее за тот молчаливый, огненный суд, который она устроила.
Как-то раз, в начале зимы, Катерина Ивановна поехала на рынок.
Она шла между рядами, выбирая яблоки.
И увидела его. Валерку.
Он стоял в грязной куртке у ларька с мандаринами и таскал тяжелые деревянные ящики. На морозе его лицо покраснело. Он зло сплюнул под ноги и что-то рявкнул на продавца.
И в этом движении, в этом злом взгляде исподлобья был он. Степан. Егор.
Их взгляды встретились на секунду.
Он, конечно, ее не узнал. Он просто окинул взглядом очередную покупательницу.
А Катерина посмотрела на него. На наследника, которого ее муж хотел осчастливить.
Она не почувствовала ни злорадства, ни жалости.
Она почувствовала только холодное облегчение. Справедливость, пусть и такая, дикая, но восторжествовала. Он не получил того, что ему не принадлежало.
Она купила яблок и пошла домой.
Дома она затеяла перестановку.
— Олег, помоги мне кровать подвинуть. Надоело, сорок лет на одном месте.
Они отодвинули тяжелую кровать.
На полу, в слое пыли, что-то блеснуло. Маленькая пластмассовая запонка. Дешевая, из тех, что носили в семидесятых. Не его. Не та, что она ему покупала.
Видимо, из той, другой жизни.
Она подняла ее. Повертела в руках.
Раньше бы она спрятала ее. Плакала бы.
Она спокойно дошла до кухни и выбросила запонку в мусорное ведро.
Квартира пахла яблоками и чистым бельем. Чужой, резкий запах выветрился навсегда.
Катерина Ивановна посмотрела в окно. Шел снег.
Она не стала вдовой чудовища. Она просто перестала быть женой призрака.
