— Оксан, надо бы тут прибраться, пока не засохло всё.
Слова Дениса, ленивые и тягучие, как утренний туман, повисли над верандой их нового дома. Он произнёс их, не оборачиваясь, глядя на изуродованный участок с тем спокойным выражением лица, с которым смотрят на работу, предназначенную для кого-то другого. Он сидел в плетёном кресле, закинув ногу на ногу, и лениво помешивал ложечкой в чашке с кофе, источающей аромат довольства и отдыха. Чистая футболка, расслабленная поза — весь его вид кричал о безмятежности воскресного утра.
Оксана замерла на полпути к калитке. В каждой руке она держала по туго набитому мусорному пакету — результат утренней ревизии на кухне. Его фраза ударила её под дых, выбив остатки воздуха из лёгких. Она медленно повернула голову и обвела взглядом то, что он назвал «тут». Это было не просто «неприбрано». Это было поле битвы. Их идеальный, свежепосеянный газон, который она поливала каждый вечер, превратился в филиал городской свалки.
Вчера здесь пировал его клан. Весь, без исключения. Двоюродные братья, тётки с мужьями, племянники всех возрастов. Они приехали «на часок, посмотреть домик», а остались до глубокой ночи. И теперь следы их «смотрин» были повсюду. Жирные пятна от шашлычного соуса на новом деревянном настиле веранды. Пластиковые тарелки, погнутые и перемазанные кетчупом, воткнутые в газон, как могильные плиты. Скомканные салфетки, прилипшие к влажной от росы траве. Пустые бутылки из-под пива и лимонада, сиротливо валяющиеся под кустами смородины, которые она с такой любовью высаживала месяц назад. А самое мерзкое — окурки. Десятки, если не сотни окурков, утопленных в остатках салатов, брошенных прямо в цветочные клумбы, затушенных о ножку нового стола.
Вчера она молчала. Весь день она носилась между кухней и участком, как заведённая. Нарезала, мариновала, накрывала, уносила, приносила. Она улыбалась его дяде, который с размаху бросал кости от курицы прямо под ноги. Она подливала морс его тётке, которая громко сетовала, что трава ещё «жидковата» и «могли бы и рулонный газон постелить, раз деньги есть». Она молча наблюдала, как его двоюродный брат пытался открыть бутылку пива о край новой водосточной трубы, оставляя на ней уродливую царапину. Весь этот адский балаган Денис называл «семейным отдыхом». Он был счастлив, он обнимал родню, он ходил гоголем, демонстрируя своё новое владение. А она была обслуживающим персоналом на этом празднике жизни.
И вот теперь, когда шумная орда схлынула, оставив после себя хаос и разрушение, он, отдохнувший и свежий, предлагает ей «прибраться». Не «давай приберёмся вместе», не «я сейчас всё уберу», а именно так. Безлично. Будто это её прямая и единственная обязанность — ликвидировать последствия веселья его родственников.
Её пальцы, сжимавшие пакеты, побелели. Она молча, без единого слова, развернулась. Прошла мимо него, игнорируя его недоумённый взгляд, и аккуратно поставила два мешка у стены дома. Затем так же молча вошла внутрь. Из глубины дома послышался шелест. Денис лениво повернул голову. Что она там опять затеяла?
Через минуту Оксана снова появилась на веранде. В руках у неё было два огромных, чёрных, сверхпрочных мешка для строительного мусора. Она не посмотрела на него. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отрешённым. Она подошла к краю веранды, бросила мешки на траву и только после этого подняла на него глаза. В её взгляде не было слёз или истерики. Там был холодный, твёрдый, как сталь, гнев. Такой, который не кричит, а действует.
Денис смерил её и чёрные мешки недоумевающим взглядом. В его уютном мирке, состоявшем из утреннего кофе и планов на рыбалку, это молчаливое представление было неуместным диссонансом. Он всё ещё не понимал, что спектакль закончился и начался акт возмездия.
— И что это за демонстрация? Решила устроить субботник в промышленных масштабах? — он усмехнулся, отхлебнув кофе. — Похвально, конечно, но можно было и без спецэффектов.
Оксана не ответила. Она спустилась с веранды на траву, её кеды неприятно хрустнули по засохшей корочке вчерашнего салата. Она наклонилась и с брезгливой точностью, двумя пальцами, подняла пластиковую вилку, облепленную жирным майонезом. Словно ядовитого паука, она бросила её в один из чёрных мешков. Затем последовала скомканная салфетка, потом вдавленная в землю бумажная тарелка, с которой на газон сполз осклизлый кусок помидора. Каждое её движение было выверенным, методичным и полным холодного презрения.
Денис наблюдал за ней несколько секунд, и его благодушное настроение начало испаряться, сменяясь лёгким раздражением. Он не любил, когда ему портили утро.
— Ну хватит дуться. Это же обычное дело после гостей. Женское дело, в конце концов, уют наводить, — бросил он, уверенный в неоспоримости своего аргумента.
Эта фраза стала спусковым крючком. Оксана выпрямилась, её спина была прямой, как натянутая струна. Она медленно повернула к нему голову, и её спокойный взгляд впился в его лицо.
— Я этот срач за твоими родственниками убирать не буду! Тут все принимали участие, так что все теперь и будут приводить в порядок наш участок!
Денис моргнул. Он даже отставил чашку, настолько нелепой ему показалась её тирада. Он фыркнул, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией с помощью снисходительного сарказма.
— Ты серьезно? Из-за пары тарелок такой скандал? Оксан, не смеши. Ну, намусорили немного, с кем не бывает. Уберёшь за полчаса.
— Я. Не. Буду. Это. Убирать, — отчеканила она, разделяя слова, словно вбивая гвозди. — Это не «пара тарелок». Это следы твоего табора, который ты вчера сюда приволок. Они жрали, пили, гадили и веселились. А я должна теперь за ними подтирать? Нет.
Не дожидаясь его ответа, она с удвоенной энергией принялась за работу. Но теперь в её действиях появилась демонстративная ярость. Она больше не брезгливо поднимала мусор. Она вырывала его из земли. Схватила слипшуюся стопку тарелок и с силой швырнула их в мешок. Подняла пустую пивную бутылку и забросила её туда же — стекло глухо звякнуло о другое стекло. Она двигалась по участку, как тёмный жнец, собирающий свой уродливый урожай, и чёрный мешок у её ног стремительно наполнялся отходами вчерашнего «семейного отдыха».
Денис поднялся с кресла. Его лицо побагровело. Это уже не было похоже на женский каприз. Это был бунт.
— Прекрати этот цирк! Ты ведешь себя как сумасшедшая!
Она проигнорировала его выпад. Закончив с одной частью газона, она на секунду замерла. Затем её взгляд переместился. Он проследовал за её взглядом и похолодел. Она смотрела на его святыню. На новенький, блестящий хромом мангал, который он с такой гордостью собирал полдня. На его рыбацкие снасти, аккуратно составленные у стены дома.
Оксана оставила первый, уже наполовину полный мешок с мусором посреди газона. Взяла второй, абсолютно пустой, и, не глядя на мужа, направилась прямиком к его вещам. Воздух наполнился не тишиной, а предчувствием настоящей, большой беды.
— Что ты делаешь?! — взревел он, окончательно теряя самообладание. Его голос, ещё недавно сонный и расслабленный, теперь звенел от ярости и непонимания. — Ты с ума сошла? Поставь на место!
Он бросился к ней, намереваясь вырвать пустой мешок, но Оксана сделала неуловимое движение в сторону. Она не суетилась, не отскакивала. Она просто уклонилась, как будто заранее знала траекторию его неуклюжего рывка. Её лицо оставалось бесстрастным, словно она была не участницей скандала, а сторонним наблюдателем, выполняющим неприятную, но необходимую работу. Её цель была не в том, чтобы спорить. Её цель была в действии.
Не обращая больше внимания на его крики, она подошла к стене дома, где было обустроено его святилище из лески и крючков. Там стояли в ряд три новеньких спиннинга, его гордость, купленные всего месяц назад. С ледяным спокойствием хирурга она взяла все три удилища, аккуратно сложила их вместе и без малейшего колебания опустила в чёрную пасть мусорного мешка. Карбон неприятно скрипнул, когда катушки зацепились друг за друга.
Это было слишком. Денис рванул к ней и грубо схватил её за плечо, разворачивая к себе.
— Я сказал, прекрати! Это мои вещи! Ты не имеешь права!
Оксана медленно подняла на него глаза. Её взгляд был таким холодным, что, казалось, мог заморозить кипящую воду. Она не пыталась вырваться. Она просто смотрела на него, и в этом взгляде было столько презрения, что его рука сама собой ослабила хватку.
— Помогаю тебе собираться, — ледяным тоном ответила она, стряхивая его ладонь со своего плеча, как какую-то гадость.
Она снова повернулась к его вещам. Следующим на очереди был тяжёлый пластиковый ящик с рыболовными снастями. Она присела, обхватила его и, чуть крякнув от натуги, подняла. Денис замер, наблюдая, как она тащит ящик к мешку. Он не мог поверить в реальность происходящего. Это был какой-то абсурдный, злой сон. Она поднесла ящик к краю мешка и просто перевернула его. Глухой, увесистый звук, с которым ящик ударился о дно, прозвучал в утренней тишине как удар похоронного колокола.
— Сейчас, — произнесла она, выпрямляясь и отряхивая руки, — ты берёшь свой телефон. Звонишь своим дорогим родственникам. Брату, тётке, матери — мне всё равно. И вежливо приглашаешь их обратно. На уборку. Пусть приезжают. И пока до последней бумажки, до последнего окурка всё не уберёте, ни тебя, ни их я здесь не увижу.
Его лицо исказилось. Это был уже не просто гнев, а бессильная ярость человека, который привык, что мир вращается вокруг него, и вдруг обнаружил, что планета сошла с орбиты.
— Ты больная! Ты разрушаешь нашу семью из-за какого-то мусора! Это наш дом!
— Это был «наш дом», пока ты не позволил своей родне превратить его в свинарник и не решил, что убирать его — моя привилегия, — отрезала она. Её взгляд скользнул по участку и остановился на последнем, самом главном бастионе его мужской гордости — сверкающем мангале.
Она сделала шаг в его сторону. Потом ещё один. Денис инстинктивно шагнул ей наперерез, загораживая собой мангал, словно это был не кусок железа, а последний рубеж обороны. Он смотрел на неё, тяжело дыша, и видел перед собой не свою жену, а абсолютно чужого, безжалостного человека, который методично, шаг за шагом, разбирал его мир на части.
Денис стоял, расставив ноги и скрестив руки на груди, живой барьер между ней и его мангалом. Он смотрел на неё с выражением крайнего недовольства, как на непослушного ребёнка, устроившего истерику в общественном месте. В его голове не укладывалось, как можно было из-за такой ерунды, из-за обыкновенной уборки, довести ситуацию до этого абсурда. Это был блеф. Определённо, это был самый идиотский и неумелый женский блеф, который он когда-либо видел. И он собирался его вскрыть.
С кривой усмешкой, которая должна была показать ей всю тщетность её затеи, он полез в карман шорт и с вызовом достал телефон. Он даже не стал отходить. Он решил разыграть этот спектакль прямо здесь, на её глазах, чтобы она поняла, насколько жалко и смешно выглядит. Он демонстративно пролистал контакты и нажал на вызов, поднеся телефон к уху.
— Алло, Серёга? Привет. Слушай, тут комедия у нас, — начал он громко, с наигранным весельем в голосе, поглядывая на Оксану. — Жена моя, представляешь, бунт на корабле устроила. Говорит, что вы вчера тут насвинячили и должны приехать убирать. Да-да, я серьёзно. Вот стоит, мешки мусорные приготовила. Что? — его лицо на секунду дрогнуло, усмешка сползла. — Нет, не шучу. Да… Ну, я ей тоже говорю, что это бред. Ага… Ладно, давай.
Он опустил телефон, и его лицо было уже не весёлым, а злым и растерянным. Судя по всему, брат на том конце провода не бросился сочувствовать и собираться в дорогу, а, скорее всего, от души посмеялся и посоветовал ему самому разобраться со своей женщиной. Эта быстрая, унизительная беседа, свидетелем которой он сам её и сделал, стала последней каплей. Она показала ему, что он не просто один, он в изоляции со своим абсурдным ультиматумом. И это взбесило его ещё больше.
— Ну что, довольна? Опозорила меня перед братом! — прошипел он.
Оксана наблюдала за этим спектаклем с холодным вниманием патологоанатома. Этот звонок был не про мусор. Он был про всё. Про то, что в любой спорной ситуации между ней и его роднёй он всегда будет на их стороне. Что её чувства, её усталость, её мнение — это «комедия», «бунт» и «бред», который нужно высмеять в кругу своих. Он только что, своими собственными руками, подписал смертный приговор тому, что они строили.
Пока он, красный от злости, убирал телефон, она действовала. Он ждал от неё слёз, криков, ещё одной порции упрёков. Он не был готов к тому, что она сделает дальше.
Она развернулась и, не глядя на него, подошла к мангалу. Но она не стала его ломать или пинать. Она сделала хуже. Она схватилась за холодные ручки и с невероятным усилием, которого он от неё никак не ожидал, потащила его по земле. Ножки мангала с омерзительным, пронзительным скрежетом заскрипели по новенькой тротуарной плитке, оставляя на ней уродливые царапины. Она тащила его, как труп, через весь двор к его гордости — большому чёрному внедорожнику, стоявшему на гравийной парковке.
— Ты!.. Что ты наделала?! — он наконец очнулся от ступора и бросился за ней, но было уже поздно.
С последним нечеловеческим усилием Оксана развернула мангал и с глухим, тяжёлым грохотом засунула его прямо под передний бампер машины. Хромированная решётка, его гордость, теперь упиралась в грязную от вчерашнего жира жаровню. Это было не просто разрушение. Это был акт осквернения. Унизительный и окончательный.
Он застыл, глядя на эту инсталляцию. Из его горла вырвался какой-то нечленораздельный звук, полный ярости и бессилия. А Оксана, тяжело дыша, прошла мимо него к водительской двери внедорожника, которую он по своей беспечности оставил незапертой. Она не села в машину. Она просто наклонилась, вытащила ключи из замка зажигания и сжала их в кулаке.
Затем она пошла. Прямо к калитке. Он что-то кричал ей вслед, какие-то проклятия, угрозы, но слова не долетали до неё, отражаясь от невидимой стены, которую она возвела вокруг себя. Она подошла к калитке, вставила свой ключ в замок с внутренней стороны. Громкий, отчётливый щелчок прозвучал в наступившей тишине как выстрел.
Не оборачиваясь на его застывшую у машины фигуру и на поле боя, усеянное мусором, она прошла к дому. Дверь за ней закрылась. Не хлопнула. Просто тихо и неотвратимо встала на своё место, отрезая его от всего, что ещё полчаса назад он считал своим миром…
