Шестьдесят лет. Вдова.
Вера Петровна Синицына сидела в кабинете покойного мужа, Вадима.
Она сидела в его кресле, которое до сих пор пахло им — въевшийся, тяжелый запах дорогого табака, натуральной кожи и чего-то еще, металлического, холодного.
Тридцать лет она почти не входила в этот кабинет без стука.
«Вера, я занят», — бросал он, не оборачиваясь.
Теперь она могла сидеть здесь вечно. Разбирая остатки его жизни.
Бумаги, счета, какие-то старые, уже ненужные договоры.
Все это было чужим, как латынь.
Нижний ящик его массивного дубового стола всегда был заперт. Вера знала — там что-то «особо важное».
Она никогда не спрашивала. Вадим не любил вопросов.
Ключик нашелся в его записной книжке, заложенный между страницами с телефонами. Маленький, почти игрушечный.
Руки слегка дрожали, когда она повернула его в замке. Мягкий щелчок.
Ящик был почти пуст.
Только маленькая бархатная коробочка, в каких дарят запонки.
И в ней, на выцветшем плюше, лежала крошечная сим-карта.
Зачем Вадиму, человеку, который презирал «все эти ваши телефоны» и пользовался одним аппаратом лет десять, вторая сим-карта?
У Веры в тумбочке валялся ее старый кнопочный телефон. «Для дачи».
Она достала его, выключила, неуклюжими пальцами поддела ногтем крышку.
Она вставила сим-карту.
Аппарат ожил, засветился тусклым синеватым экраном. «Введите ПИН-код».
Вера механически набрала дату их свадьбы. Ошибка.
Год рождения сына. Ошибка.
Она нахмурилась. Пальцы зависли над кнопками.
Абсурдная мысль.
Она набрала свой день рождения.
Телефон разблокировался.
Она открыла «Контакты».
И экран на несколько секунд ослепил ее.
«Андрей (Охрана)»
«Валера (Мясо)»
«Виктор (Откат)»
«Гена (Долг)»
«Денис (Услуга)»
Вера листала. Это был не список друзей. Это был список функций.
Люди-функции.
Она сначала не поняла. Вадим был строителем, большим человеком. У него сложный бизнес.
Она всегда так говорила сыну, Егору. «Папа у нас человек сложный, но он настоящий».
Она листала дальше.
«Елена (Ночь)»
«Катя (Юристы)»
«Маша (Баня)»
Сердце сделало неуклюжий, тяжелый толчок.
«Маша (Баня)»? Он же ездил в баню с Семеном Ильичом. Или нет?
Вера вдруг вспомнила, как Семен Ильич, встретив ее как-то, спросил: «Что-то Вадим нашу баню совсем забросил, третий месяц не появляется».
А Вадим ездил в «баню» каждый четверг.
Она дошла до буквы «С».
«Сергей (Проблема)»
«Соня (Архив)»
Имя «Сычев». А рядом в скобках одно слово.
«Устранение».
Устранение?
Вера Петровна замерла. Сычев. Фамилия была смутно знакомой.
Конкурент. Пять или шесть лет назад. У него внезапно сгорел загородный дом. Прямо перед важными торгами, которые Вадим в итоге выиграл.
Тогда все говорили — несчастный случай, проводка.
Вадим пришел домой под утро, от него пахло не табаком, а гарью.
Он долго мыл руки. Очень долго. Стоял у раковины и тер, тер, тер…
Вера почувствовала, как запах табака в кабинете стал едким, удушливым.
Она вернулась в самое начало списка.
Буква «В».
«Вера (Дом)»
Не «Жена». Не «Любимая». Не «Верочка».
Дом.
Место, куда он приходил есть и спать. Функция, которая следила за чистотой рубашек и ужином.
Она посмотрела на свои руки. На пальцах, которые знали каждый рецепт, который он любил. Шестьдесят лет.
Всю жизнь она была «идеалисткой», как звала ее подруга.
Она оправдывала его холодность — «устал на работе».
Оправдывала его резкость — «такой характер».
Оправдывала его вечное отсутствие — «он добытчик, он обеспечивает семью».
Она посмотрела на телефон. «Елена (Ночь)». «Сычев (Устранение)». «Вера (Дом)».
Она поняла, что тридцать лет жила не со сложным человеком.
Она жила с кем-то, для кого не существовало людей.
Были только ресурсы.
И она была одним из них.
Первый шок сменился странным, холодным оцепенением.
Она сидела с этим телефоном в руке, и он казался тяжелее камня.
Старый пластик был неприятно-гладким, почти липким от чужой жизни.
Она должна была что-то сделать. Выбросить. Разбить. Забыть.
Но она не могла.
Это знание, отвратительное, страшное, теперь было ее.
Она посмотрела на «Сычев (Устранение)».
Это не могло быть правдой. Вадим не убийца.
Резкий, да. Жесткий, да. Но не…
Вера взяла свой обычный смартфон. Нашла номер сына.
Егор.
Егор, который теперь возглавил «Империю» отца.
Егор, который смотрел на нее так же, как Вадим. Снисходительно и чуть устало.
«Мам, ну что опять?»
— Егорушка, здравствуй.
— Да, мам. Что-то срочное? У меня совещание.
Его голос был точной копией голоса Вадима. Не просто похож. Скопирован.
Вера сглотнула.
— Я тут разбираю бумаги отца… и наткнулась на фамилию. Сычев. Ты не помнишь, что у нас с ним было? Какая-то история…
На том конце трубки повисла пауза. Долгая, густая, тяжелая.
Вера слышала, как сын выдохнул. Раздраженно.
— Мам. — В его голосе прорезался тот самый металл, который она знала тридцать лет. — Не лезь в это.
— Я просто хотела…
— Ты просто хотела не лезть. Папа решал вопросы. Я решаю вопросы. Тебе не нужно об этом знать. Никогда не было нужно, и сейчас не нужно.
Он говорил с ней, как с ребенком. Как с… функцией.
«Вера (Дом)».
— Егор, у него дом сгорел.
— Мам, это был несчастный случай. — Слишком быстро. Слишком гладко. — Конкуренция — дело такое. Не бери в голову. Все, у меня люди.
Короткие гудки.
Вера Петровна положила смартфон на стол.
Рядом лежал старый кнопочный телефон.
«Папа решал вопросы».
Ее сын знал.
Он знал, и он принял эту систему.
Она посмотрела на свой контакт в телефоне мужа.
Может, она была не «Вера (Дом)», а «Вера (Прикрытие)»?
Идеальная ширма. Благополучная семья, интеллигентная жена.
Ее тошнило. От запаха табака, от дубового стола, от самой себя.
От той дуры, которая тридцать лет подавала ужин «добытчику».
Ее палец снова потянулся к списку контактов.
Она пролистала «Маша (Баня)» и «Елена (Ночь)».
Ей не было до них дела. Это была грязь, но предсказуемая.
Ее пугало другое.
«Сергей (Проблема)».
«Соня (Архив)».
«Сычев (Устранение)».
Что хранилось в этом «Архиве»? Какие «Проблемы» решал этот «Сергей»?
Она должна была знать.
Она нашла глазами контакт, который казался самым безобидным.
«Валера (Мясо)».
Вадим всегда привозил домой лучшее мясо. «От проверенного человека, Вера, не то, что в твоем магазине».
Она нажала «Вызов».
Палец был ледяным, он не слушался.
Гудки.
— Да, Вадим Игнатьевич? — бодрый, чуть сиплый мужской голос. — Готово все. Как обычно, к четвергу? Свежак, прямо как вы любите.
Вера молчала.
— Алло? Игнатьич? Что-то не так?
Он назвал его по имени-отчеству. Значит, не близкий. Чисто дело.
— Вадим Игнатьевич умер, — сказала Вера. Ее собственный голос прозвучал глухо, как из-под воды.
В трубке снова пауза.
— Как… умер? — Голос резко потерял бодрость. — Погоди… А кто это?
— Это его… — она запнулась. — Жена.
Мужчина на том конце откровенно растерялся.
— Ох… Соболезную, Вера… э-э-э…
— Петровна.
— Вера Петровна. Вот же… А я и не знал. А Егор… Егор Вадимыч в курсе? Он будет продолжать?
— Что продолжать?
— Ну… — «Валера (Мясо)» замялся. — Поставки.
— Вы же возили мясо.
— Ну… да. Мясо. И… сопутствующее.
Вера замерла.
— Какое сопутствующее?
— Вера Петровна, я… Я не знаю, что вам Игнатьич говорил…
— Он мне ничего не говорил. Я разбираю дела.
Мужчина тяжело вздохнул.
— Ну, вы же понимаете. Бизнес у него… специфический. Иногда ребятам на объектах нужно было… ну… «мясо». Не для стола.
Вера смотрела на стену. На портрет Вадима.
Он улыбался ей с фотографии. Тот Вадим, за которого она выходила замуж.
«Не для стола».
— Я поняла, — прошептала она. — Спасибо.
Она нажала «Отбой».
Телефон в ее руке завибрировал.
Входящий вызов.
«Егор».
Она смотрела на имя сына на экране своего смартфона.
Он звонил ей. Той, что «Вера (Дом)».
Он звонил, чтобы убедиться, что она «не лезет». Что функция работает исправно.
Вера Петровна сбросила вызов.
А потом взяла старый кнопочный телефон мужа и позвонила сама.
«Елена (Ночь)».
Гудок.
Гудок.
— Слушаю. — Сонный, раздраженный женский голос.
Вера молчала.
— Алло! Вадим? Ты охренел? Ты же…
Голос проснулся. В нем зазвенел страх.
— Кто это? Это не Вадим. Кто это?!
— Я его жена, — тихо сказала Вера.
На том конце раздался короткий, истерический смешок..
— Жена? — прошипела женщина. — Поздравляю. Ты получила то, что хотела. Он твой. Мертвый.
— Что я хотела?
— Ой, не строй из себя святую. Думаешь, я не знаю? Вы все одинаковые. Сидела в своем «Доме», пока он дела делал. «Вера (Дом)», святая простота.
Вера похолодела.
— Ты знала?
— Что знала? Что ты «Дом»? — женщина засмеялась. Ее смех был резким, как битое стекло. — Милая, да мы все это знали. Он так всех нас и звал. Я — «Ночь». Машка — «Баня». А ты — «Дом». Каждой свое. Ему так было удобно. А тебе, видимо, тоже.
Вера нажала отбой.
Она встала из кресла.
Запах табака душил ее.
Она подошла к окну и распахнула его.
Холодный осенний воздух ударил в лицо, но не принес облегчения.
Она была частью этого.
Она была функцией в его телефоне.
И все они.
Все они, черт возьми, об этом знали.
Кроме нее.
Она не спала всю ночь.
Ходила по дому, который вдруг стал чужим, бутафорским.
Этот дом, который она тридцать лет «хранила». Каждая вазочка, каждая салфетка.
Она была не хозяйкой. Она была смотрителем музея.
Музея жизни Вадима Игнатьевича. А ее жизни здесь не было.
Под утро, когда серое небо начало давить на стекла, она снова взяла телефон.
Руки больше не дрожали.
Вместо страха и тошноты пришло что-то другое. Сухое, жесткое любопытство.
Она была идеалисткой, которая до последнего верила в добро.
Теперь ее вера рассыпалась. И она видела мир без иллюзий.
Ее разочарование было полным. И оно давало ей силы.
Она нашла контакт «Соня (Архив)».
Что это? Бухгалтерия? Старые договоры?
Или что-то еще.
Она нажала вызов.
Ответили почти сразу, будто ждали.
— Да.
Женский голос, сухой, как прошлогодний лист. Без возраста.
— Софья…
— Софья Львовна. Слушаю.
Вера на секунду растерялась. Этот голос не был похож на голоса «Ночи» или «Мяса».
Этот голос принадлежал человеку, который знал себе цену.
— Софья Львовна, — Вера постаралась, чтобы ее голос звучал твердо. — Это Вера Петровна. Жена Вадима Игнатьевича.
— Я знаю. — Голос не изменился. Ни соболезнований, ни удивления. — Что вам нужно?
— Я разбираю… дела. Вадим Игнатьевич…
— Он ничего вам не оставил.
— В смысле?
— В смысле инструкций. Он не оставил вам никаких инструкций касательно «Архива». Поэтому я не могу вам ничего передать.
Вера зацепилась за это.
— Он оставил мне этот телефон. И ПИН-код от него. — Она соврала, но это было неважно. — Этого достаточно.
На том конце помолчали.
— Вы не понимаете, Вера Петровна. «Архив» — это не то, что можно просто… забрать.
— А что это?
— Это страховка. Его страховка. И моя.
— Страховка от чего?
— От таких, как ваш сын, — ровно ответила Софья Львовна. — И от таких, как «Сергей (Проблема)».
Вера посмотрела на список контактов.
— Егор уже звонил вам?
— Разумеется. Сразу после похорон. Требовал передать ему все дела.
— И вы не передали?
— Я не работаю на Егора Вадимовича. Я работала на Вадима Игнатьевича. И мой договор был прост: пока он жив, я храню. Если с ним что-то случается…
— Что?
— Если это «случается» по вине его… партнеров, я действую.
— Он умер от сердечного приступа.
— Да. — В голосе Софьи Львовны проскользнуло… разочарование? — Как ни странно. Естественная смерть. Очень не вовремя для него.
Вера села на край кресла.
— Софья Львовна, что в этом «Архиве»?
— Все. — Сухо ответила женщина. — Все, что Вадим Игнатьевич делал последние двадцать лет. На всех. На «Мясо», на «Проблему», на «Юристов». На Сычева. На вашего сына.
У Веры перехватило дыхание.
— На Егора?
— Особенно на Егора. Вадим Игнатьевич не доверял ему. Считал его… слишком мягким. А потом — слишком жестким. Он боялся, что сын его уберет.
«Мягким»? Ее Егор? Который говорил с ней, как с прислугой?
— И что теперь… с «Архивом»?
— А что с ним? Он лежит. Он на меня оформлен. И я не собираюсь отдавать его вашему сыну. Он не Вадим Игнатьевич. Он не умеет… пользоваться такими вещами. Он все разрушит.
— А вы умеете?
— Я — хранитель. Не более.
— Я хочу это увидеть.
— Зачем, Вера Петровна? — В голосе впервые прозвучало что-то похожее на эмоцию. Усталость. — Вы прожили тридцать лет в блаженном неведении. «Вера (Дом)». Зачем вам это?
— Они все знали, — глухо сказала Вера. — А я нет.
На том конце снова помолчали.
— Хорошо. — Наконец сказала Софья Львовна. — Я поняла. Не по телефону. Вы знаете его «маленький» офис? На Ордынке?
— Кажется, да.
— Завтра в три. И не берите с собой сына.
Вера нажала отбой.
«Архив» на Егора. Ее муж, ее Вадим, собирал компромат на собственного сына.
Тот мир, который она знала, рухнул.
Новый мир, который открывался ей, был похож на змеиное гнездо.
И она, Вера, была в самом центре.
Входная дверь хлопнула.
Она не слышала, как он вошел.
Егор стоял на пороге кабинета.
Бледный, злой. Глаза — точные копии глаз Вадима.
Он смотрел не на нее. Он смотрел на кнопочный телефон в ее руке.
— Мам. — Он говорил тихо, но Вера вздрогнула. — Что ты делаешь?
— Разбираю…
— Ты звонила. — Это был не вопрос. — Ты звонила с этого телефона.
Он шагнул в кабинет.
— Мама, отдай его мне.
Он протянул руку.
Это была та же рука, которую она держала, когда учила его ходить.
Та же рука, которая протягивала ей дневник с пятерками.
Теперь эта рука требовала.
— Егорушка, это…
— Отдай. Мне. Телефон. — Он чеканил слова. — Ты не имеешь права лезть в это. Это не твое. Это никогда не было твоим.
Он смотрел на нее как на… препятствие.
Как на неисправную функцию.
Как на «Дом», который вдруг взбунтовался.
— Ты звонила Валере? Звонила Софье? — Его глаза сузились. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
— Я… я хотела знать правду, Егор.
— Правду? — он рассмеялся. Холодно, без капли веселья. — Какую правду, мам? Что папа не был святым? Ты и так это знала. Ты тридцать лет удобно это знала! Или тебе нравилось быть «Домом»? Чистенькой, в стороне?
Это был удар.
Удар не от Вадима. От сына.
Это была та «последняя капля», о которой пишут в романах.
Ее идеализм, ее вера в семью, в сына… все это обуглилось.
Она посмотрела на него.
На дорогой костюм. На злые глаза.
Это был не ее мальчик. Это был клон Вадима.
И он ее ненавидел. Ненавидел за ее «чистоту», которая, как оказалось, была просто оплаченной слепотой.
Вера Петровна медленно, очень медленно убрала телефон за спину.
— Нет.
— Что «нет»? — Он не поверил своим ушам.
— Нет, Егор. Я не отдам тебе телефон.
— Мама, не дури! — Он шагнул к ней.
— Я сказала — нет. — В ее голосе не было силы. Но в нем была окончательность.
Егор замер. Он увидел в ее глазах то, чего не видел никогда.
Не слезы. Не обиду.
Он увидел холодное, ясное решение.
«Идеалистка» умерла.
На ее месте сидела женщина, у которой отняли все.
А значит, ей больше нечего было терять.
Егор смотрел на нее несколько долгих секунд. Его лицо из злого стало расчетливым.
Он узнал этот взгляд. Он видел его у отца.
Взгляд, которым смотрят на сломавшийся инструмент, который нужно либо починить, либо выбросить.
— Мама, ты не понимаешь. — Он заговорил по-другому. Мягко, вкрадчиво. Так он говорил с инвесторами. — Папа оставил долги. Большие. Этот телефон… там контакты, которые помогут мне все уладить. Спасти наше наследство.
Она молчала.
— Ты же не хочешь, чтобы мы потеряли этот дом? Чтобы «Империя» рухнула?
Он давил на ее старые кнопки. «Вера (Дом)». «Хранительница».
— Какая империя, Егор? — тихо спросила она. — Та, что построена на «устранениях»?
Он вздрогнул.
— Это был несчастный случай! — рявкнул он, снова теряя контроль.
— А «мясо» для ребят? Тоже несчастный случай?
Егор побледнел. Он понял, куда она звонила.
— Кто тебе… Софья? Эта архивная крыса?
— Уходи, Егор.
— Я не уйду без телефона! Он мой!
— Уходи. — Вера Петровна встала. — Или я позвоню «Сергею (Проблема)». Узнаю, какие проблемы решает он. Может, он решит и тебя.
Она блефовала. Она понятия не имела, кто этот Сергей.
Но Егор не знал, что она блефует.
Он отшатнулся, как от удара.
Смотрел на нее с ужасом.
Это была не его мать.
Это была вдова Вадима Синицына.
— Ты… — прошептал он. — Ты пожалеешь. Ты очень сильно пожалеешь.
Он развернулся и вылетел из кабинета. Входная дверь хлопнула так, что в книжном шкафу звякнул хрусталь.
Она осталась одна.
Тяжелый запах табака, казалось, въелся в стены.
Вера Петровна подошла к бару, где стоял хьюмидор Вадима. Открыла его. Дорогие, пахнущие чужой жизнью сигары.
Она взяла тяжелую коробку, донесла до кухни и вывалила все содержимое в мусорное ведро.
Потом открыла настежь все окна в доме.
Резкий, влажный запах осеннего асфальта и гниющих листьев ворвался в комнаты.
Он вытеснял тридцатилетний запах лжи.
Она посмотрела на себя в зеркало в прихожей.
Женщина шестидесяти лет. Вдова.
Но глаза… глаза смотрели по-новому.
Это был взгляд Веры Петровны.
На следующий день, ровно в три, она была на Ордынке.
Никакой вывески. Просто серая стальная дверь в арке.
Внутри — ни намека на «Империю» Вадима.
Дешевый линолеум, стены, выкрашенные казенной зеленой краской, тусклые лампы.
И сама Софья Львовна.
Женщина без возраста, в строгом сером костюме. Короткая стрижка, очки в тонкой стальной оправе.
Она была похожа на… функцию. Но функцию, которая осознавала свою важность.
— Вера Петровна. — Она кивнула. Никаких рукопожатий. — Вы вовремя.
— Что это за место?
— Это «Архив». — Софья Львовна указала на ряд металлических шкафов и гудящий серверный блок в углу. — Вадим Игнатьевич был человеком методичным. Он не доверял людям. Он доверял фактам. И рычагам.
— Вы сказали… у вас есть что-то на Егора.
— Я сказала, что у меня есть все на всех. — Софья Львовна подошла к компьютеру и разбудила экран.
Она открыла папку. «Егор В.».
— Ваш сын начал воровать у отца за три года до его смерти. — Она говорила ровно, будто читала прогноз погоды. — Выводил активы в офшоры. Переписывал контракты на свои фирмы-однодневки.
Вера смотрела на сканы банковских переводов. Цифры с шестью нулями.
Она не удивилась. Она просто… устала.
— Вадим… он знал?
— Он узнал за неделю до сердечного приступа.
У Веры подогнулись колени.
— За неделю?
— Да. — Софья Львовна посмотрела на нее поверх очков. — Он вызвал меня. Сказал готовить «оптимизацию». Он собирался полностью отстранить Егора от дел. Лишить его всего.
— А потом… у него случился приступ.
— Да. — Подтвердила Софья. — «Естественная смерть». Очень… своевременно. Для Егора Вадимовича.
Комната качнулась.
— Вы думаете…
— Я не думаю, Вера Петровна. Я храню факты. А факт в том, что ваш муж мертв, а ваш сын получил все.
Вера оперлась о стол.
— Что еще? Сычев.
Софья Львовна достала из сейфа тонкую папку. Настоящую, картонную.
— Вадим Игнатьевич любил дублировать «особо важное».
Вера открыла ее.
Там не было фотографий.
Там была копия платежного поручения из оффшорного банка на крупную сумму. Получатель — компания, связанная с «Сергеем (Проблема)».
Назначение: «Консультационные услуги».
Дата — на следующий день после пожара у Сычева.
И к этому был прикреплен короткий, распечатанный из зашифрованного мессенджера диалог:
«Объект отработан. Жду остаток».
И ответ Вадима: «Принято».
— Он не боялся, — прошептала Вера. — Он ничего не боялся.
— Он боялся, — возразила Софья. — Он боялся вашего сына. И он боялся, что «Архив» не сработает.
Софья Львовна открыла на компьютере последнюю папку.
«Вера (Дом)».
— Не надо, — сказала Вера. — Я знаю. Я функция.
— Нет. — Впервые голос Софьи дрогнул. — Вы не функция. Вы — его главный актив.
Вера не поняла.
— Он прятал на вас деньги, Вера Петровна. Он прятал все на вас. Все эти тридцать лет.
На экране появились сканы. Доверенности. Дарственные. Трастовые договоры, о которых она никогда не слышала. Подписи были ее. Подделанные? Нет… она вспомнила.
«Верочка, подпиши тут, это для налоговой». «Вера, не отвлекайся, просто чиркни, это формальность».
Она подписывала. «Идеалистка».
Она смотрела на названия компаний, на суммы.
— Он считал вас «Домом». Крепостью. Сейфом, — тихо сказала Софья. — Это был номинальный траст. Классическая схема защиты от рейдеров и партнеров. Он сделал вас ‘хранителем’, потому что ‘хранитель’ не задает вопросов. Он не доверял вам, Вера Петровна. Он вас использовал.
Софья Львовна закрыла папку.
— А теперь «Дом» вскрыли. И по факту, Вера Петровна, вы владеете всем.
Она сделала паузу.
— А ваш сын, который думает, что он «Император», не владеет ничем. Кроме тех крох, что успел украсть.
Вера вышла из офиса на Ордынке.
Впервые за три дня она почувствовала не тошноту, а голод.
Она зашла в маленькое кафе, села у окна и заказала бульон. Горячий, простой, настоящий.
Она владела всем.
Она, «Вера (Дом)», была настоящей «Империей».
Все эти годы Вадим строил крепость, а ключи отдал той, кого считал частью мебели.
Она ела медленно.
Ей нужно было решить.
Она могла уничтожить Егора.
Она могла позвонить «Сергею (Проблема)» и заказать «устранение»… Она усмехнулась этой мысли.
Она могла отдать «Архив» в полицию и взорвать весь их мир.
А могла просто… уйти.
Егор ждал ее дома.
Он сидел не в кабинете. Он сидел в ее гостиной, на ее диване.
Он попытался улыбнуться. Улыбка вышла жалкой.
— Мам, я… погорячился. Давай поговорим. Мы же семья.
Вера молча сняла пальто.
— Семья? — она посмотрела на него. Не со злостью. С любопытством. Как на жука под стеклом. — Это то, о чем папа думал, когда собирал на тебя папку?
Егор вскочил.
— Он… что? Это Софья тебе…
— Он знал, что ты воруешь. — Сказала Вера. — Он знал. Он собирался тебя убрать.
Егор молчал. Но его лицо сказало Вере все.
Он не просто знал, что отец против него. Он действовал.
Вера посмотрела на сына и поняла страшную вещь.
Она не знала, как умер ее муж.
И она не хотела знать.
— Ты ничего не получишь, Егор. — Спокойно сказала она.
— Что? — Он снова взвился. — Это моя компания! Я ее…
— Это моя компания. — Вера достала из сумки одну бумагу, которую ей дала Софья. Генеральную доверенность на управление всеми активами траста. — Все компании, все активы, этот дом. Все было переписано на меня еще десять лет назад. Ты здесь — гость.
Егор прочитал.
Он не поверил. Он рванул к сейфу, где Вадим хранил документы.
Он знал код.
Но документов там не было.
— Они у Софьи. У «Архива». — Сказала Вера. — А «Архив» теперь работает на меня.
Он смотрел на нее, и в его глазах была паника.
Он был копией Вадима, но копией без власти.
— Мама… — он сделал шаг к ней. — Мамочка, что ты делаешь? Ты же… ты же ничего в этом не понимаешь! Ты все разрушишь!
— Я понимаю, — сказала Вера. — Я понимаю, что «Империя» построена на грязи. На «мясе» и «проблемах». И я не хочу в этом жить.
— И что ты… ты отдашь ее мне?
— Нет.
Она посмотрела на него. На своего сына.
— Я продаю «Империю». Всю. По частям. Конкурентам Вадима.
— Ты… — он задохнулся. — Ты сумасшедшая! Они ее…
— Уничтожат. Да. Я хочу, чтобы ее не было.
— А я? А я?!
— А ты… — Вера вздохнула. — Ты будешь получать содержание. Я открою тебе счет. Небольшой. Чтобы ты мог… жить. Но не править.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Ты больше не «Император», Егор. Ты теперь тоже функция.
«Егор (Содержание)».
Он рухнул на диван. Сломленный.
Он был Вадимом, которого лишили главного — власти.
Он был никем.
Через три месяца «Империи» не стало.
Вера Петровна продала все, что можно было продать легально.
То, что было построено на грязи, она просто закрыла.
«Сергей (Проблема)» и «Валера (Мясо)» исчезли, как только поняли, что старого хозяина нет, а новый — платить не будет.
«Елена (Ночь)» и «Маша (Баня)» получили по крупной сумме с запиской: «За неудобства».
Дом она тоже продала.
Этот дом, пахнущий табаком и ложью, купили какие-то новые «императоры».
Вера переехала в светлую, новую квартиру с большими окнами.
В ней не было дубовой мебели и тяжелых портьер.
Она сидела на кухне.
Софья Львовна позвонила в последний раз.
— Вера Петровна. Все дела закрыты. Активы ликвидированы. Что… что делаем с «Архивом»?
Вера посмотрела на старый кнопочный телефон, который лежал на столе.
— Сожгите его, Софья Львовна.
— Что?
— Сожгите. Физически. И папку Сычева. И папку Егора. Все.
— Но это… это же рычаги! Это власть!
— Это грязь. — Сказала Вера. — А я убралась в доме. Спасибо вам, Софья.
Она положила трубку.
Она взяла старый телефон. Достала из него сим-карту.
Ту самую, что изменила все.
Она взяла обычные кухонные ножницы и разрезала маленький кусочек пластика.
Он хрустнул.
Потом еще раз.
И выбросила обломки в мусорное ведро.
Она открыла окно.
Пахло просто… воздухом. Не осенью, не табаком, не гнилью.
Просто чистым, холодным воздухом.
Вера Петровна вздохнула.
Ей было шестьдесят. Она была вдовой.
И она, наконец, была дома.
