Сергей нашел тетрадь случайно, когда искал старый медицинский полис. Тот самый, зеленый, пластиковый, который вечно пропадает в недрах квартиры именно тогда, когда нужно идти в поликлинику.
Нижний ящик комода заедал, как всегда. Это была «локальная болезнь» их дома, к которой давно привыкли.
Чтобы открыть ящик, нужно было сначала нажать на левый угол, потом резко дернуть на себя. Иначе перекосит намертво.
Сергей нажал, дернул с привычным усилием.
Ящик с грохотом выехал, пахнув залежавшимся бельем и лавандой, которую Галя рассовывала от моли еще в прошлом году.
Полиса там не было.
Зато под стопкой наволочек, застиранных до мягкости марли, лежала общая тетрадь.
Синяя, в клеточку, с потертыми уголками. На обложке кто-то старательно, гелевой ручкой, вывел одно слово: «История».
Он открыл её наугад, ближе к середине, просто из любопытства.
Страницы были исписаны плотным, округлым почерком. Так Галя обычно составляла списки покупок или переписывала рецепты засолки огурцов у соседки.
Но текст был совсем не про огурцы.
«Двадцатое мая. Олег снова заезжал. Как же он возмужал, плечи стали широкие, настоящие мужские».
Сергей моргнул, вчитываясь. Буквы прыгали перед глазами.
«Щетина ему идет, хотя колется, когда лезет целоваться при встрече. Привез мне цветы, смешные такие, в горшке, петунии».
Сергей сел на низкую банкетку в прихожей, не выпуская тетрадь из рук. Банкетка скрипнула, привычно жалуясь на его тяжелый вес.
«Сказал: «Это тебе на балкон, они красивые и живучие, совсем как ты». Я смеялась, мне было так легко».
В квартире гудел холодильник — старый «Стинол», который работал громче трактора. Галя запрещала его менять, говорила: «Пока морозит — не трогай».
За окном проехал грузовик, дребезжа кузовом на лежачем полицейском. Жизнь шла своим чередом, звучная, обыденная.
А у Сергея внутри сжался тугой, горячий ком, мешающий дышать.
«Он умеет делать комплименты. Рядом с ним я чувствую себя так хорошо, не просто… функцией».
Олег. Какой еще Олег?
Он перелистнул несколько страниц вперед. Пальцы дрожали, сухая бумага шуршала неестественно громко.
«Четырнадцатое июня. Ходили с Олегом выбирать ему костюм. Он ворчал, говорил, что в пиджаке похож на охранника из супермаркета».
Кровь прилила к лицу, уши загорели.
«А я смотрела и думала: господи, какой же он красивый. Молоденькие продавщицы так и липли, а он только на меня смотрел, совета спрашивал».
Сергей сжал зубы так, что скулы свело.
«Купили серый, стальной. Ему к глазам подходит. Потом сидели в кафе, пили кофе с пирожными, как в молодости».
Они женаты тридцать два года. Детей нет, не получилось. Врачи в девяностых разводили руками, говорили про несовместимость и спайки.
Они пережили это молча, без истерик.
Просто жили вдвоем, притерлись друг к другу, как два камня в полосе прибоя. Он думал, они одно целое.
А у неё — Олег.
«Он рассказывал про работу, говорит, начальник его ценит, обещают повышение. Скоро сможет меня на море отвезти».
На море. Сергей не возил её на море лет десять, все время находились дела поважнее.
«Взял мою руку, поцеловал запястье. Я чуть не расплакалась от нежности. Сказала, что люблю его больше жизни».
Значит, завела себе молодого? Ей пятьдесят восемь. Ему, судя по «началу карьеры» и щетине, лет тридцать.
Сергей проверил даты в памяти. Двадцатого мая он был на суточном дежурстве.
Четырнадцатого июня он ездил к матери на дачу чинить прогнившее крыльцо.
Всё сходилось идеально. Пока он горбатился с молотком, она «чувствовала себя женщиной» с другим.
Он встал. Колени хрустнули.
В груди пекло, будто он проглотил раскаленный уголь. Ему нужно было увидеть этого Олега.
Посмотреть в глаза. А может, и не только посмотреть.
Кулаки сжались сами собой, хотя драться Сергей не умел и не любил. Но сейчас это казалось единственно верным решением.
В конце тетради, на внутренней стороне обложки, был записан адрес.
Аккуратно, карандашом, чтобы можно было стереть.
«Поселок Северный, Четвертая линия, участок восемнадцать».
Сергей знал этот район. Частный сектор сразу за окружной дорогой.
Глушь, старые дачи, высокие заборы из профнастила. Идеальное место, чтобы прятать вторую жизнь от законного мужа.
Галя была в магазине. Ушла за кефиром и хлебом — «черным, с тмином». Вернется минут через двадцать.
Сергей сунул тетрадь во внутренний карман куртки. Надел кепку.
Обуваясь, он так сильно дернул шнурок на ботинке, что тот оборвался.
— Черт, — выдохнул он.
Связал обрывки грубым узлом. Перешнуровывать времени не было.
Машина, старенькая «Нива», завелась не сразу.
Пришлось покрутить стартером, слушая натужный визг, пока мотор не чихнул и не затарахтел ровно.
В салоне пахло бензином и старой резиной — запах, который въелся в обивку за десять лет.
Дорога заняла сорок минут. Сергей ехал, не включая радио.
В голове крутились фразы из тетради. «Целует запястье…», «Обещает море…», «С ним я женщина…».
Каждое слово было как пощечина.
Она там, в этой тетради, была счастливой. Живой. А с ним?
«Сережа, вынесли мусор», «Сережа, не храпи», «Купи картошки».
Обида, тяжелая, мужская, жгла горло.
Он-то думал, у них всё хорошо. Спокойно. Надежно.
А ей, оказывается, страсти захотелось. Петуний в горшке.
Поселок Северный встретил его разбитым асфальтом и запахом дыма. Кто-то жег листву в бочках, несмотря на запреты.
Четвертая линия. Узкая улица, где две машины разъедутся, только если одна залезет колесами в кусты.
Участок двенадцать… Четырнадцать… Шестнадцать…
Восемнадцатого номера не было.
Точнее, он был, но это был не жилой дом.
Дорога уперлась в ржавые, распахнутые настежь ворота.
За ними начинались ряды низких оград. Кресты, памятники, гранит, мрамор, просто железные пирамидки со звездами.
Северное кладбище. Старая его часть.
Сергей затормозил. Мотор заглох сам, дернувшись напоследок.
Он сидел, вцепившись в руль. Пот стекал по виску, щекотал кожу.
Может, адрес неправильный? Может, она перепутала цифры?
Или их дом стоит прямо у кромки кладбища?
Он вытащил тетрадь, сверился. «Участок восемнадцать».
В кладбищенской навигации тоже есть участки.
Он вышел из машины. Ветер здесь гулял свободно, трепал верхушки старых берез.
Вороны орали так, будто делили добычу.
Ноги сами понесли его внутрь, мимо пустой будки сторожа. Ярость никуда не делась, но теперь к ней примешивалось недоумение.
Зачем встречаться на кладбище? Это какой-то извращенный роман?
Он шел по аллее, вглядываясь в ржавые номера на столбиках. Пятнадцать, шестнадцать… Вот восемнадцать.
Это был старый сектор. Здесь деревья росли прямо из могил, поднимая корнями оградки.
Сергей шел, готовый увидеть кого угодно. Скамейку, на которой они сидят? Галю с цветами?
Он увидел только памятники.
И вдруг остановился.
Не потому, что искал, а потому что это место отличалось от других.
Среди заросших, неухоженных могил эта выглядела так, словно здесь убирали вчера.
Маленькая оградка, свежепокрашенная синей краской. Той самой, которой он красил табуретки на кухне весной.
Банка тогда пропала, он думал, что сам куда-то засунул.
Внутри — идеальная чистота. Ни соринки, ни сухого листа.
И цветы. Петунии. В горшке. Стоят прямо на земле, яркие, фиолетовые, живые.
На памятнике — простом, из серой гранитной крошки — не было фотографии взрослого мужчины.
Там была только надпись и даты.
Смирнов Олег Игоревич.
28.08.1990 — 28.08.1990.
Сергей замер. Он читал цифры, но они не складывались в смысл.
Тысяча девятьсот девяностый год. Август.
Они с Галей познакомились в девяносто втором.
Смирнова — это её девичья фамилия.
Игоревич. Игоря он знал по рассказам — её первый муж, погиб в шахте, еще до их знакомства.
Дата рождения и дата смерти совпадают.
Он прожил ноль дней. Или несколько часов.
Сергей опустился на корточки, не обращая внимания на грязь.
Он провел грубой ладонью по холодному шершавому камню.
Это не любовник.
Это сын. Которого не было.
Дрожащими руками он открыл тетрадь.
Теперь он не искал середину, он открыл последнюю запись. Она была сделана сегодня утром.
«Двадцать восьмое августа. С днем рождения, сынок».
Буквы расплывались.
«Сегодня тебе тридцать четыре года. Я испекла твой любимый торт «Наполеон»».
Сергей сглотнул ком в горле.
«Ты прости, что папа Сережа не приехал. Он бы тебя любил, я знаю точно. Он очень добрый, хоть и ворчит постоянно».
Воздух вдруг стал густым, тяжелым, его трудно было вдохнуть.
«Я ему не рассказываю про нас, боюсь, не поймет. Думает, наверное, я чокнутая».
В глазах защипало — едко, зло.
«А я просто хочу, чтобы ты жил. Хотя бы здесь, в этой тетрадке. Чтобы ты ходил на свидания, получал повышения, дарил мне цветы».
Она придумала его.
Весь этот год, и прошлый, и позапрошлый.
Тридцать лет она придумывала ему жизнь. Чтобы не сойти с ума от горя, о котором молчала.
Она не изменяла ему с молодым мужчиной.
Она пыталась пережить потерю ребенка, выращивая его в своем воображении.
Сергей вспомнил, как она иногда замирала у окна, глядя на улицу, когда там проходили высокие парни.
Он тогда спрашивал: «Ты чего застыла?»
А она вздрагивала и шла на кухню: «Ничего, чайник, кажется, закипел».
А она в этот момент искала черты Олега в случайных прохожих.
Он закрыл тетрадь. Бережно, словно это была хрустальная ваза.
Положил руку на могильную землю.
— Здравствуй, — сказал он хрипло. Голос сорвался.
— Здравствуй… Олег.
Ворона на березе каркнула, сорвалась с ветки и улетела прочь.
— Ты уж прости… что не знал.
Он посидел так еще минут пять. Просто дышал сырым воздухом. Смотрел на петунии.
Потом тяжело поднялся, отряхнул колени.
Нужно было ехать. Домой. Там «Наполеон». И Галя.
Эпилог
Когда он вернулся, в квартире пахло жареным луком и чем-то сладким. Ванилью.
Галя стояла у плиты, помешивая что-то в сковороде.
На ней был старый фартук в горошек, завязки которого она вечно затягивала на двойной узел.
Она обернулась на звук открывшейся двери.
Взгляд у неё был тревожный. Сканирующий.
Она сразу заметила грязные колени и его растрепанный вид.
— Ты где был? — спросила она.
Голос звучал обычно, с той самой ноткой претензии, за которой прячется страх.
— Я пришла из магазина, а тебя нет. Телефон дома оставил. Я уже думала скорую обзванивать.
Сергей разулся. Поставил ботинки ровно.
Снял куртку, чувствуя тяжесть тетради во внутреннем кармане.
Он не стал её доставать. Пока.
Он прошел на кухню.
На столе стоял торт. Коржи были неровные, крем вылезал по краям. Тот самый, праздничный.
— Ездил… по делам, — сказал Сергей. Он подошел к жене.
Галя напряглась, держа деревянную лопаточку как оружие защиты.
— По каким делам в воскресенье? — она прищурилась. — И брюки вон в земле. Где ты лазил?
Сергей мягко взял у неё из рук лопаточку и положил на стол.
Потом взял её руки в свои. Они были сухие, горячие.
— Галя, — сказал он тихо.
Она замерла. В её глазах мелькнул испуг.
— Галя, — повторил он, тщательно подбирая слова. — Там у машины… глушитель прогорел совсем. Рычит сильно.
Он сделал паузу.
— Я вот думаю… Может, Олег посмотрит? Он же парень рукастый, ты говорила, в технике разбирается.
В кухне стало слышно, как капает вода из крана. Кап. Кап.
Галя побледнела. Губы у неё дрогнули, побелели.
Она смотрела на мужа, не дыша, пытаясь понять — издевается? Знает? Смеется?
Сергей смотрел ей прямо в глаза. Спокойно. Серьезно. С любовью.
— Ты чего молчишь? — спросил он по-хозяйски уверенно. — Пусть заедет на днях. Я ему инструменты дам.
Он кивнул на торт.
— А сейчас давай чай пить. У именинника сегодня день рождения все-таки. Негоже, если угощение пропадёт.
Галя медленно выдохнула, словно из неё выпустили весь воздух.
Плечи её задрожали, напряжение ушло. Она поняла, что он всё знает.
И что он не сердится. И не считает её сумасшедшей.
Она прижалась к его плечу, уткнулась лицом в рубашку, пахнущую табаком и улицей.
— Хорошо, Сережа, — прошептала она. — Я скажу ему. Он будет очень рад.
— Вот и ладненько, — Сергей неуклюже погладил её по спине широкой ладонью. — Ставь чайник.
Он знал, что теперь они будут жить так. Втроем.
Он, Галя и их память.
И это было нормально, гораздо лучше, чем жить вдвоем с пустотой.
