— Я не буду оплачивать путевку в санаторий для твоей бывшей жены только потому, что она мать твоего ребенка и очень устала, Слава! У нас самих ипотека и кредит за ремонт, а ты играешь в благородного рыцаря за мой счет! — заявила нынешняя жена своему мужу, швырнув смартфон на пластиковую поверхность кухонного стола.
Экран гаджета еще светился, демонстрируя открытое банковское приложение. Черные цифры на белом фоне выглядели как приговор их семейному бюджету на ближайшие пару месяцев. Сумма с четырьмя нулями, ушедшая на карту с именем «Наталья В.», казалась насмешкой над окружающей их обстановкой.
Вячеслав даже не вздрогнул. Он сидел напротив, аккуратно нарезая стейк средней прожарки. Нож с легким скрипом проходил сквозь волокна мяса, и этот звук раздражал Марину больше, чем если бы он начал кричать. Слава всегда отличался этой непробиваемой, железобетонной уверенностью в собственной правоте, которая граничила с нарциссизмом. Он отправил кусок мяса в рот, медленно прожевал и только потом соизволил поднять глаза.
— Не ори, — спокойно произнес он, вытирая уголок губ бумажной салфеткой. — Ты ведешь себя неадекватно. Во-первых, не за твой счет, а из моих заработанных денег. А во-вторых, я не собираюсь отчитываться за помощь близким людям.
— Близким людям? — Марина оперлась руками о столешницу, нависая над ним. — Слава, мы женаты три года. Твоя «близкая» Наталья живет в квартире, которую ты ей оставил, получает алименты, которые составляют четверть твоего дохода, а теперь еще и это? Сто сорок тысяч рублей. Это, на минуточку, стоимость установки дверей, без которых мы живем уже полгода. Я в туалет хожу за шторкой, Слава! А твоя бывшая едет в премиум-санаторий в Кисловодске?
Вячеслав вздохнул, отложил вилку и посмотрел на жену взглядом уставшего профессора, вынужденного объяснять прописные истины нерадивому студенту.
— Ты мыслишь узко, Марин. Материально. А тут вопрос психологии и здоровья. Наташа звонила вчера, она на грани срыва. У неё невроз, бессонница. Врач настоятельно рекомендовал смену обстановки и лечебные процедуры. Ты хоть представляешь, каково это — одной воспитывать подростка?
— Представляю, — жестко отрезала Марина. — У моей сестры двое детей, и она почему-то не требует от бывшего мужа оплачивать ей грязевые ванны и массаж горячими камнями. Она работает, Слава. А Наталья последний раз работала, когда доллар стоил тридцать рублей.
— Это был наш с ней уговор, когда мы были женаты. Она занимается сыном, я обеспечиваю тыл. И то, что мы развелись, не отменяет моей ответственности. Пойми ты наконец простую вещь: счастливая мама — счастливый ребенок. Если Наташа сляжет с депрессией или инсультом, кто будет заниматься моим сыном? Ты?
Марина скрипнула зубами. Этот аргумент был у него козырным. Любая трата на бывшую семью прикрывалась интересами ребенка, как непробиваемым щитом. Новый айфон для Натальи? Это чтобы у мамы была качественная видеосвязь с сыном. Ремонт в её ванной? Это чтобы ребенок мылся в гигиенических условиях. Теперь вот санаторий.
Она обвела взглядом их кухню. Дешевые обои, поклеенные в спешке, чтобы въехать в бетонную коробку. Лампочка Ильича, свисающая с потолка вместо люстры. Разномастная посуда. И Вячеслав, поедающий дорогой рибай, купленный, кстати, с её карты, потому что на его счетах вечно было «пусто» к концу месяца.
— Хорошо, — Марина села на табурет, чувствуя, как внутри закипает холодная злость. — Счастливая мама — это прекрасно. А как насчет счастливой жены? Ты перевел ей сто сорок тысяч. У нас платеж по ипотеке через три дня — сорок пять. Кредит за стройматериалы — пятнадцать. Итого шестьдесят. Где деньги, Слава?
Вячеслав поморщился, словно у него заболел зуб.
— Найду. Займу. Перекручусь. Что ты начинаешь бухгалтерию разводить прямо за ужином? Не дави на меня. Я мужчина, я решу.
— Ты «решишь» так же, как в прошлом месяце? Возьмешь микрозайм? Или попросишь меня снять с моего накопительного счета, который я держу на черный день?
— А хоть бы и так! — голос Вячеслава впервые повысился, потеряв бархатную мягкость. — Мы семья или соседи? Если у меня временные трудности с наличностью, жена должна подставить плечо, а не пилить мозг. Тебе жалко? Деньги — это бумага. А здоровье человека — это ресурс. Наташа вернется отдохнувшая, спокойная, и моему сыну будет комфортно.
— А мне комфортно, Слава? — тихо спросила Марина, глядя на его холеные руки. — Мне комфортно жить в вечном дефиците, экономя на йогуртах, пока ты спонсируешь красивую жизнь другой женщины? Это не помощь, это содержание. Ты её содержишь.
Вячеслав резко встал, так что стул с противным скрежетом поехал по полу. Он подошел к окну, засунув руки в карманы домашних брюк.
— Не смей называть это содержанием. Это благодарность женщине, которая подарила мне наследника. Ты этого не поймешь, у нас с тобой детей нет. А Наташа — мать. И если ей нужно восстановить силы в хорошем месте, а не в каком-нибудь клоповнике с тараканами, я это оплачу. Мой сын не должен видеть мать уставшей и дерганой загнанной лошадью.
Марина смотрела на его широкую спину. В этом и была вся суть. Наталья не должна быть «загнанной лошадью». Эта роль в их сложной семейной конструкции отводилась кому-то другому. Тому, кто сейчас сидел за пустым столом и считал дни до зарплаты.
— Знаешь, что самое смешное? — произнесла Марина, глядя на погасший экран телефона мужа. — Ты даже не спросил, как я себя чувствую. Может, я тоже устала? Может, у меня тоже невроз от того, что я пашу на двух работах, чтобы закрывать твои «благородные» дыры в бюджете?
— Ты сильная, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — Ты справишься. А Наташа — цветок, ей нужен уход. И вообще, закрыли тему. Путевка оплачена, билеты куплены. Возврата нет. Смирись и не порть вечер.
Вячеслав вернулся к столу, демонстративно взял вилку и продолжил есть остывающее мясо, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена. Марина молча встала и подошла к раковине, чтобы набрать стакан воды. Руки не дрожали, но внутри что-то отчетливо хрустнуло, как сухая ветка под тяжелым сапогом.
Марина вышла в коридор, где тусклый свет единственного плафона безжалостно освещал всё несовершенство их быта. Вдоль стены, на куске картона, заменяющем обувную полку, сиротливо стояли её сапоги. Черная замша, когда-то бархатистая и глубокая, теперь лоснилась потертостями, а у самой подошвы левого сапога предательски белела полоска соли, въевшаяся в материал намертво. Но хуже всего была трещина. Тонкая, едва заметная с высоты роста, она проходила по сгибу и пропускала внутрь слякоть, превращая любую прогулку длиннее десяти минут в пытку ледяной водой.
Вячеслав вышел следом, всё ещё пережевывая ужин. Он остановился в дверном проеме, небрежно прислонившись плечом к косяку, и с легким раздражением проследил за её взглядом.
— Опять ты за своё? — спросил он, и в его голосе зазвучали нотки скучающего барина, которого отвлекают от важных дум какой-то чепухой. — Марин, мы же обсуждали. Сейчас не время для шопинга.
— Для шопинга? — переспросила она, поднимая один сапог и поворачивая его к мужу подошвой. — Слава, это не шопинг. Это средство выживания. На улице ноябрь, ночью обещают минус пять. У меня подошва отходит. Я хожу с мокрыми ногами уже неделю. Я просила у тебя пятнадцать тысяч. Пятнадцать! Не сто сорок.
Вячеслав поморщился, словно ему под нос сунули что-то дурно пахнущее. Он шагнул назад, увеличивая дистанцию, будто вид старой обуви оскорблял его эстетическое чувство.
— Ну так отнеси в ремонт. У Ашота на углу золотые руки, он тебе их за тысячу прошьет так, что еще два сезона отбегаешь. Зачем сразу бежать в магазин и спускать деньги на тряпки? У нас сейчас каждая копейка на счету, ты же сама ныла про ипотеку пять минут назад.
— То есть на санаторий для Натальи деньги есть, а на то, чтобы твоя жена не слегла с пневмонией — денег нет? — Марина чувствовала, как к горлу подступает ком, но не от слёз, а от горькой, удушливой обиды. — Ты понимаешь, как это выглядит со стороны? Ты оплачиваешь ей «Люкс» с видом на горы, а мне предлагаешь заклеивать дыры у сапожника в ларьке.
— Ты опять сравниваешь несравнимое! — вспыхнул Вячеслав. Он отлип от косяка и сделал шаг к ней, нависая своей крупной фигурой. — Ты здоровая, молодая баба. У тебя, слава богу, руки-ноги на месте, нервы крепкие. А Наташа — мать. Она организм свой износила, пока сына вынашивала и рожала. Она здоровье положила на алтарь материнства. Это, Марина, категория нравственная, а не материальная.
Он говорил это с таким пафосом, будто вещал с трибуны, а не стоял в полутемной прихожей в трениках с оттянутыми коленями. В его картине мира всё было стройно и логично: есть высшие существа, требующие поклонения и жертв, и есть обслуживающий персонал, который должен довольствоваться малым.
— Значит, она святая мученица, потому что родила десять лет назад? — тихо уточнила Марина, глядя ему прямо в глаза. — А я кто? Расходный материал? Функция по приготовлению стейков и оплате счетов?
— Не передергивай, — жестко оборвал её Слава. — Ты — моя жена. Но ты должна понимать иерархию. Бывшая жена — это мать моего единственного наследника. Это святое. Её благополучие — это фундамент будущего моего сына. Если она будет счастлива и здорова, то и у ребенка всё будет хорошо. А ты… ты пока просто рядом. У нас с тобой нет такой связи, скрепленной кровью.
Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и плотные, как запах гари. Марина замерла, всё ещё держа в руке грязный сапог. Он сказал это. Вслух. Прямым текстом. Он не просто поставил её на второе место, он вообще вынес её за скобки своей «настоящей» семьи.
— «Просто рядом»… — повторила она медленно, пробуя эти слова на вкус. Они горчили. — То есть, когда я брала кредит на ремонт этой квартиры, потому что тебе банки отказывали из-за алиментов, я была не «просто рядом»? Когда я ухаживала за твоей мамой после операции, пока «святая» Наталья сказала, что у неё нет времени возить судна, я была нужна? А теперь, когда мне нужны сапоги, я стала посторонней?
Вячеслав закатил глаза, демонстрируя высшую степень утомления женской глупостью.
— Опять ты всё сводишь к деньгам и услугам. Какая же ты мелочная, Марин. Я думал, ты выше этого. Думал, ты способна на сострадание, на широкие жесты. А ты считаешь, кто кому сколько горшков вынес. Стыдно. Наташа вот никогда бы так не сказала. Она умеет быть благодарной.
— Конечно, она благодарна, — усмехнулась Марина, опуская сапог на картонку. Рука её разжалась сама собой. — Ей легко быть возвышенной и духовной, когда её проблемы решаешь ты. За мой счет.
— За наш счет, если уж быть точными, — поправил он менторским тоном. — И вообще, хватит этой драмы. Зима в этом году теплая обещает быть. Купишь себе теплые стельки, наденешь носок поплотнее. Не развалишься. А вот если Наташа сейчас не восстановится, мы потом на врачей больше потратим. Так что прекращай истерику, веди себя достойно.
Он развернулся и пошел в комнату, бросив на ходу: — И чай мне сделай. С лимоном. У меня от этого разговора давление поднялось.
Марина осталась стоять в коридоре. Она смотрела на свои старые сапоги, на трещину, похожую на уродливый шрам, и вдруг отчетливо поняла: дело не в обуви. И не в деньгах. Дело в том, что для этого человека она была удобным диваном, на котором приятно сидеть, но который можно и не перетягивать, если пружина вылезла. Можно просто подложить подушечку и терпеть. А «святая» Наталья была антикварной вазой, с которой нужно сдувать пылинки.
Холод от входной двери тянул по ногам, пробираясь под домашние брюки, но Марине уже было всё равно. Внутри неё, там, где еще полчаса назад жила надежда на диалог, теперь разрасталась ледяная пустота.
Марина поставила чашку с чаем на журнальный столик перед мужем. Фарфор звякнул о стекло слишком громко в густой тишине комнаты, но Вячеслав даже не повел бровью. Он полулежал в кресле, вытянув ноги, и скроллил ленту новостей в планшете, всем своим видом излучая спокойствие сытого льва. Лимон в чае медленно кружился, источая цитрусовый аромат, который сейчас казался Марине запахом какой-то неуместной, фальшивой больничной стерильности.
— Слав, — начала она, стараясь говорить ровно, без дрожи. Она села на край дивана, сложив руки на коленях, как прилежная школьница перед директором. — Я хочу понять одну вещь. Только честно. Если завтра я свалюсь с ног, если мне понадобится помощь, ты тоже скажешь мне «потерпи»? Ты тоже предложишь мне зашить рану нитками у Ашота, потому что у нас ипотека?
Вячеслав с неохотой оторвался от экрана. Он снял очки, потер переносицу и посмотрел на жену с легкой, снисходительной улыбкой, от которой Марине захотелось сжаться в комок.
— Опять гипотетические страдания? Марин, ты драматизируешь на пустом месте. Ты здоровая, крепкая женщина. У тебя нет хронических заболеваний, ты не перенесла тяжелые роды. Зачем ты притягиваешь негатив? Мысли материальны, слышала о таком?
— Я слышала о том, что бюджет материален, — парировала она. — И о том, что в семье люди должны заботиться друг о друге, а не о призраках прошлого. Ты понимаешь, что я чувствую себя обслугой? Я готовлю, убираю, плачу свою часть кредитов, а все сливки — заботу, деньги, внимание — получает Наталья. Просто за то, что она существует.
Вячеслав тяжело вздохнул, отложил планшет и сплел пальцы в замок на животе. Его лицо приняло выражение ментора, готового открыть неразумному ученику великую тайну мироздания.
— Ты путаешь понятия, дорогая. Это не «сливки». Это ответственность сильного мужчины. Когда я помогаю Наташе, я чувствую себя мужчиной. Я закрываю гештальт, я обеспечиваю безопасность матери моего ребенка. Это дает мне энергию. А ты… — он сделал неопределенный жест рукой, — ты требуешь. Ты тянешь одеяло на себя. «Купи сапоги, купи пуховик». Это мелко. Это бытовуха, которая убивает любое влечение.
— То есть, чтобы ты меня ценил, мне нужно стать беспомощной? — тихо спросила Марина. — Мне нужно бросить работу, сесть тебе на шею и начать ныть, что я устала?
— Тебе бы поучиться у Наташи женской мудрости, — неожиданно жестко припечатал Вячеслав. — Она умеет быть слабой. Она умеет просить так, что ей хочется дать. А ты ведешь себя как мужик в юбке. «Я сама», «я работаю», «я плачу». Ну раз ты такая самостоятельная, в чем проблема?
Он подался вперед, заглядывая ей в глаза с холодным, расчетливым интересом.
— Если тебе так приспичило купить эти чертовы сапоги прямо сейчас, а не ждать распродаж, ну так заработай. У тебя полно свободного времени по вечерам. Ты же копирайтер, или кто там? Возьми пару лишних заказов. Напиши пару статей. Зачем ты лезешь в мой карман и требуешь урезать помощь семье, если можешь просто напрячься сама?
Марина застыла. Слова падали в её сознание тяжелыми камнями, разбивая последние иллюзии. Он не просто отказывал ей в деньгах. Он предлагал ей работать еще больше, в третью смену, чтобы обеспечить свои базовые потребности, пока он будет играть в благородного рыцаря для другой женщины на их общие средства.
— Ты предлагаешь мне найти подработку, чтобы купить зимнюю обувь, пока ты отправляешь бывшую жену в спа-отель? — медленно, по слогам произнесла она, не веря своим ушам.
— Я предлагаю тебе взять ответственность за свои хотелки, — поправил он, снова откидываясь в кресле. — Я закрываю глобальные вопросы: жилье, ремонт, будущее сына и здоровье его матери. А твои гардеробные капризы — это твой личный досуг. Не перекладывай это на меня.
В этот момент его телефон коротко пискнул. Вячеслав мгновенно преобразился. Тень раздражения исчезла с его лица, сменившись выражением мягкой, почти елейной заботы. Он схватил смартфон, увидел сообщение и тут же нажал кнопку записи голосового, совершенно не стесняясь присутствия жены.
— Наташенька, привет, — его голос зазвучал бархатно, с теми самыми интонациями, которые Марина не слышала уже года два. — Да, деньги ушли, проверь карту. Ни о чем не переживай, солнце. Твоя задача сейчас — выдохнуть, расслабиться и гулять. Процедуры бери все, какие врач скажет, на ценник не смотри. Если не хватит — маякни, я докину. Главное — восстановись. Поцелуй от меня мелкого. Вы у меня молодцы.
Он отпустил кнопку, отправил сообщение и, довольно улыбаясь, посмотрел на экран, ожидая галочек о прочтении.
Марина сидела неподвижно, чувствуя, как внутри неё что-то умирает. Не было ни истерики, ни желания кричать, ни слез. Было ощущение предельной, кристальной ясности. Словно туман, в котором она жила последние годы, оправдывая его, надеясь на лучшее, вдруг рассеялся, обнажив уродливый скелет реальности.
Она увидела не мужа. Она увидела человека, для которого она была просто удобной функцией. Ресурсом. Батарейкой, которую вставляют в пульт, чтобы переключать каналы красивой жизни для других. Он не любил её. Он использовал её, чтобы создать себе комфортный фон для любви к той, другой семье, которую он якобы потерял, но которую продолжал содержать с фанатичным упорством.
— «Вы у меня молодцы», — повторила Марина одними губами.
Вячеслав, не обращая на неё внимания, сделал глоток чая и поморщился.
— Сахару мало, Марин. В следующий раз клади две ложки, я же просил. И лимон режь тоньше, он вкус перебивает.
Он снова уткнулся в планшет, уверенный, что разговор окончен, воспитательная беседа проведена, и все вернулось на свои места. Иерархия была восстановлена: божество получило жертвоприношение, хозяин — покой, а прислуга — указание на своё место.
Марина медленно встала с дивана. Её движения были плавными, почти механическими. Она посмотрела на макушку мужа, на его расслабленные плечи, на чашку с чаем, который она заваривала с любовью всего пять минут назад. Теперь эта чашка казалась ей чужеродным предметом из другой жизни.
— Конечно, Слава, — тихо сказала она. — В следующий раз будет по-другому.
Но он её уже не слушал, погруженный в переписку с «солнцем», которому так нужен был отдых. Марина развернулась и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не мешать ему быть благородным мужчиной.
Марина вошла в спальню, плотно притворив за собой дверь. Шум телевизора из гостиной мгновенно стал глуше, превратившись в назойливое бубнение, похожее на жужжание осенней мухи, бьющейся о стекло. Внутри неё царила абсолютная, звенящая пустота — то состояние, которое наступает после долгой болезни, когда температура спадает, и остается только слабость и ясность.
Она не стала включать верхний свет. Хватило тусклого сияния уличного фонаря, пробивавшегося сквозь тонкие шторы. Марина опустилась на колени перед кроватью и вытянула из-под неё дорожный чемодан. Молния сухо вжикнула в тишине, словно разрезая ткань их совместной жизни.
Сборы были лишены суеты. Никакого хаотичного запихивания вещей, никаких слез над свадебными фотографиями или сентиментальных воспоминаний над подарками. Марина действовала с точностью хирурга, удаляющего опухоль. Первым делом — документы. Паспорт, диплом, документы на машину (которая, слава богу, была оформлена на её маму), трудовая книжка. Всё это легло на дно чемодана ровной стопкой.
Затем — техника. Ноутбук, зарядные устройства, внешний жесткий диск. Это были её инструменты, её способ выживания, который Вячеслав так пренебрежительно назвал «подработкой». Она забрала даже старый пауэрбанк, который подарила мужу год назад, но которым он почти не пользовался, предпочитая заряжаться от розетки у дивана. Теперь каждый ампер энергии был на счету.
Одежды она взяла минимум. Теплые свитера, джинсы, белье. Она смотрела на свои вешалки в шкафу и понимала, как мало места она занимала в этом доме. Половина шкафа была забита костюмами и рубашками Славы, его фирменными поло и кашемировыми джемперами. Её полки выглядели сиротливо. Она сгребла всё, что имело хоть какую-то ценность, оставив на плечиках только старое домашнее платье, которое давно пора было пустить на тряпки. Пусть это будет её прощальным флагом.
На кухню она вернулась бесшумно, как тень. Вячеслав всё так же сидел в кресле, погруженный в переписку. Он даже хохотнул чему-то, глядя в экран, — видимо, Наталья прислала смешную картинку или видео счастливого сына. Марина подошла к холодильнику. Она достала банку дорогого молотого кофе, который купила вчера, пачку хорошего сыра и даже начатую бутылку оливкового масла. Это казалось мелочным, почти смешным, но Марина знала: завтра утром ей нужно будет завтракать, а денег на лишние покупки у неё больше нет. Всё ушло на «семейный бюджет», который улетел в Кисловодск.
Она сложила продукты в пакет, поставила его в прихожей рядом с чемоданом. Затем достала из сумочки блокнот, вырвала листок и быстро, размашистым почерком написала несколько строк. Ручка царапала бумагу, оставляя глубокие борозды.
— Марин! — донеслось из комнаты. Голос мужа звучал лениво и требовательно. — Там бутеры остались? Принеси один, а то ужин давно был, проголодался я что-то.
Марина замерла на секунду. В этом окрике была вся суть их отношений. «Принеси». Не «пожалуйста», не «как ты?», а просто команда функции. Она положила записку на кухонный стол, придавив её солонкой.
В прихожей она натянула те самые сапоги с трещиной. Теперь они не казались ей уродливыми. Они были просто обувью, в которой она уйдет отсюда навсегда. Пуховик, шарф, шапка. Она посмотрела на себя в зеркало. Усталое лицо, темные круги под глазами, но во взгляде — сталь. Она больше не жертва. Она — свободный человек.
Щелчок замка входной двери прозвучал сухо и коротко, как выстрел пистолета с глушителем.
Вячеслав в комнате даже не повернул головы. Он решил, что жена пошла выносить мусор или выскочила в магазин за хлебом — она часто так делала перед сном. Он продолжил листать ленту, предвкушая, как сейчас ему принесут бутерброд.
Прошло десять минут. Потом двадцать. Желудок предательски заурчал. — Марин! — крикнул он громче, не отрываясь от экрана. — Ну ты где там? Хлеб печешь, что ли?
Тишина. Плотная, густая тишина пустой квартиры ответила ему. Ни шума воды, ни звона посуды.
Вячеслав нахмурился. Он с неохотой поднялся из кресла, шаркая тапками по ламинату, и поплелся на кухню, бормоча проклятия в адрес нерасторопных женщин. — Ты оглохла? Я же просил…
Кухня была пуста. Свет не горел, только уличный фонарь высвечивал идеально чистый стол. На столе белел листок бумаги. Вячеслав подошел ближе, чувствуя внезапный холодок, пробежавший по спине. Это было странно. Неправильно.
Он включил свет и взял записку. Буквы плясали перед глазами, складываясь в жесткие, колючие фразы:
«Раз ты так заботишься о её счастье, можешь вернуться к ней. А я найду мужчину, для которого единственной женщиной буду я, а не призраки прошлого. P.S. Еду я забрала. Кофе тоже. А тебе приятного аппетита — питайся своей благородностью. Ключи в почтовом ящике».
— Что за бред? — пробормотал Слава, комкая записку. — Истеричка. Решила поиграть в драму.
Он бросился в прихожую. Шкаф был приоткрыт. Полки Марины зияли пустотой. Исчезли её куртка, её обувь, её сумка. Пропал даже коврик для йоги, который вечно мешался в углу.
Вячеслав достал телефон и набрал её номер. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети». Он зашел в WhatsApp. Аватарка Марины исчезла, сообщения не доставлялись. Черный список.
Злость, горячая и удушливая, ударила в голову. — Ну и вали! — заорал он в пустоту коридора. — Думаешь, напугала? Да кому ты нужна со своим гонором! Приползешь через два дня, когда жрать захочешь!
Он пошел обратно на кухню, чтобы всё-таки сделать себе бутерброд, и тут его взгляд упал на настенный календарь, где красным маркером была обведена дата. 20 число. Послезавтра. День платежа по ипотеке.
Вячеслав замер. Он вспомнил свой банковский счет, на котором после перевода Наталье осталось ровно четыре тысячи рублей. До зарплаты было еще две недели. Обычно эту дыру закрывала Марина со своей карты.
Он открыл холодильник. Пусто. Только банка просроченного майонеза и половина лимона на блюдце. Взгляд метнулся к крану, который давно подтекал и который Марина просила починить уже месяц. Теперь звук капающей воды казался ударами молотка по вискам.
— Вот сука… — выдохнул Вячеслав, сползая по стене на пол. — Это же предательство… В такой момент…
Он сидел на полу в пустой кухне, с ипотекой, кредитом за ремонт и чеком из санатория на руках. А в телефоне светилось новое сообщение от Натальи: «Слав, тут экскурсии такие дорогие, скинь еще десятку, если можешь. Ребенок очень хочет в горы».
Вячеслав посмотрел на сообщение, потом на пустой холодильник, и впервые за вечер ему стало по-настоящему страшно. Не от того, что он потерял жену, а от того, что он потерял кошелек, который, как оказалось, еще и умел готовить, убирать и молча терпеть. Но теперь кошелек ушел, оставив его наедине с его «святым» долгом и пустым желудком…
