— Я не для того пахала на двух работах, чтобы купить эту дачу, и чтобы твоя мама привезла туда весь свой табор родственников и устроила там общежитие! Ключи на стол, Дима, и чтобы духу их там не было к вечеру! — Лена не кричала. Она говорила тем особенным, низким и глухим тоном, от которого у подчиненных в её отделе обычно холодело внутри, а желание спорить отпадало само собой.
Она стояла у распахнутых настежь ворот, опираясь рукой на капот своей машины. Металл был горячим, но этот жар не шел ни в какое сравнение с тем кипятком, что сейчас поднимался у неё в груди. Перед её глазами, словно в дурном сне, разворачивалась картина апокалипсиса районного масштаба. Её маленький, уютный домик, её крепость, купленная ценой двух лет без отпусков и выходных, сейчас напоминал привокзальную площадь в базарный день.
Дмитрий стоял перед ней, переминаясь с ноги на ногу. В одной руке он держал надкусанный кусок хлеба, а другой пытался незаметно прикрыть пятно от кетчупа на футболке. Он выглядел как школьник, которого застукали за курением в туалете, — жалкий, суетливый и бегающий глазами.
— Лен, ну чего ты сразу шашкой машешь? — затянул он свою обычную песню, пытаясь улыбнуться, хотя улыбка выходила кривой и натужной. — Ну какие это чужие? Это же дядя Витя с семьей, тётка Люба… Мама просто сказала, что грех такой погоде пропадать. Мы же семья. Нельзя быть такой единоличницей.
Лена молча перевела взгляд за спину мужа. На её идеально выстриженном газоне, который она с маниакальным упорством выхаживала после работы, стоял чей-то грязный, ржавый «Логан». Прямо колесами на траве. Из открытых окон машины орала какая-то пошлая эстрадная музыка, от басов которой, казалось, вибрировали стекла в доме.
Чуть дальше, у самой веранды, дымил дешевый разборный мангал. Дым был черным и едким — видимо, щедро плеснули розжига, не жалея химии. Вокруг мангала суетился грузный мужчина в майке-алкоголичке, потный и красный. Он размахивал картонкой над углями так усердно, что искры летели на свежепокрашенные перила крыльца.
— Семья? — переспросила Лена, и в её голосе звякнул металл. — Дима, я этих людей видела один раз, пять лет назад, когда они на нашей свадьбе пытались украсть туфлю и подрались с официантом. Это не семья. Это стихийное бедствие. Ты просил ключи, чтобы покосить траву и подтянуть сетку на заборе. Я вижу, ты отлично справился. Трава примята колесами, а сетку, видимо, подпирает вон тот мешок с углем.
Она шагнула на участок, не дожидаясь приглашения. Каблуки её туфель впивались в гравийную дорожку. Дмитрий засеменил следом, пытаясь преградить ей путь, но не решаясь коснуться её руки.
— Ленусь, ну потерпи, а? Ну неудобно же, люди приехали, разложились. Мама так старалась, мариновала мясо с вечера. Они же не знали, что ты приедешь. Я думал, мы посидим тихонько, по-семейному…
— По-семейному — это вдесятером на шести сотках? — резко оборвала она его, останавливаясь напротив своей гордости — альпийской горки.
То, что она увидела, заставило её на секунду зажмуриться. На камнях, среди редких очитков и карликовых хвойников, которые она заказывала в специальном питомнике, стояла початая пятилитровая бутыль с водой и валялась гора пластиковых стаканчиков. Кто-то, видимо, решил, что это отличный природный стол для фуршета. Жирная одноразовая тарелка с недоеденным огурцом прилипла к можжевельнику.
— Уберите это, — тихо сказала Лена, указывая пальцем на горку. — Немедленно.
— Да уберем, уберем, господи, проблема-то, — отмахнулся Дима, но бутылку трогать не стал. — Ты лучше поздоровайся, иди. Вон мама машет.
На веранде, по-хозяйски расположившись в плетеном кресле Лены — том самом, в котором она мечтала сидеть с книгой и кофе, — восседала Зинаида Петровна. Она была похожа на генерала, принимающего парад: в ярком цветастом халате, с бокалом вина в руке. Заметив невестку, она даже не попыталась встать. Лишь приветственно подняла бокал и что-то громко крикнула, перекрывая музыку.
Лена почувствовала, как внутри неё переключается какой-то тумблер. Жалость к мужу, которая ещё теплилась где-то на дне, испарилась. Осталась только брезгливость. Она посмотрела на Диму, который теперь казался ей частью этого балагана, таким же неуместным и чужеродным на её земле, как и эти пластиковые тарелки на можжевельнике.
— Я не буду здороваться, Дима. Я не звала гостей. Я приехала домой. В свой дом. Который оформлен на меня и за который я плачу ипотеку. Ты сейчас пойдешь к своей маме и скажешь ей, что банкет окончен. У вас есть час, чтобы собрать манатки, вывезти мусор и убрать машину с моего газона.
— Ты с ума сошла? — прошипел Дима, и в его глазах впервые мелькнул страх. — Как я им это скажу? Они же обидятся! Дядя Витя специально из области приехал. Мать скандал устроит, ты же её знаешь. Давай ты просто… ну, переоденешься, посидишь с нами часок, а вечером они сами разъедутся? Не будь стервой, Лен.
— Ах, стервой? — Лена горько усмехнулась. — То есть, когда я полгода без выходных пахала, чтобы закрыть первый взнос, я была молодец. А когда я хочу, чтобы в моем доме не устраивали притон, я стерва?
Мимо них пробежал какой-то чумазый ребенок лет семи, с визгом пиная надувной мяч. Мяч со смачным звуком врезался в свежепосаженную тую, сломав верхушку. Лена дернулась, будто ударили её саму. Дима виновато отвел глаза.
— Час, Дима. Время пошло. Если через шестьдесят минут здесь останется хоть одна живая душа, кроме меня, я вызову эвакуатор для этой колымаги, а вещи твоих родственников выкину за забор сама. И поверь, я не буду смотреть, куда они полетят — в грязь или в крапиву.
Она развернулась и пошла к дому, лавируя между незнакомыми людьми, которые провожали её настороженными, оценивающими взглядами. Кто-то притих, кто-то продолжил жевать, не обращая внимания на хозяйку. Воздух был пропитан запахом дешевого угля, перегара и чужих, наглых духов. Лена поднялась на крыльцо, чувствуя спиной взгляд мужа — растерянный, жалкий и совершенно бесполезный. Война за тишину только начиналась, и пленных она брать не собиралась.
Зинаида Петровна не просто сидела на веранде — она царила. Её объемная фигура в ярко-желтом сарафане с крупными подсолнухами занимала, казалось, все пространство небольшой террасы. Она напоминала раздобревшую купчиху с картины Кустодиева, только вместо самовара перед ней громоздилась батарея бутылок с разноцветными этикетками и гора еды.
Лена поднялась по ступенькам, чувствуя, как деревянный настил вибрирует от басов, доносящихся из машины. Она встретилась глазами со свекровью, и в этом взгляде не было ни капли смущения. Наоборот, Зинаида Петровна приветственно всплеснула руками, чуть не опрокинув салатницу.
— О, явилась, не запылилась! — громогласно провозгласила она, и её голос легко перекрыл шум праздника. — Ленка, ну чего ты встала как истукан? Проходи, штрафную тебе нальем. Смотри, какая ты бледная, совсем тебя работа в городе замучила. Надо на свежем воздухе бывать, а не чахнуть в офисе.
Лена молча перевела взгляд на стол. Её любимая льняная скатерть, которую она привезла из командировки в Италию, была безжалостно заляпана жирными пятнами. Но хуже было другое. В центре стола стояла её коллекционная японская чаша ручной работы — тончайшая керамика, к которой Лена боялась лишний раз прикоснуться. Сейчас эта чаша была до краев набита оливье, щедро залитым майонезом, а в самом центре, как флаг на завоеванной территории, торчала грязная столовая ложка.
— Это моя посуда, — произнесла Лена глухо, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Зинаида Петровна, я же просила Диму: ничего из шкафов не брать. Там пластиковая посуда в пакете лежала специально для пикников.
Свекровь демонстративно закатила глаза и цокнула языком, обращаясь к сидевшей рядом тетке с химической завивкой.
— Люба, ты посмотри на неё! Мы к ней со всей душой, стол накрыли, а она за тарелки трясется. Лен, ну ты же не в музее живешь. Вещи должны служить людям, а не пыль собирать. Мы семья или кто? Что за мещанство — жалеть миску для родни мужа?
— Это не мещанство, это уважение к чужой собственности, — отчеканила Лена. Она подошла к столу ближе, и гости, сидевшие на лавках, слегка потеснились, чувствуя исходящий от неё холод. — И раз уж мы заговорили о семье. Почему в моем гамаке спит человек в обуви?
Она указала рукой в угол сада, где между двумя яблонями был натянут её белоснежный плетеный гамак. Сейчас в нем, свесив грязные кроссовки, храпел какой-то мужчина, прикрыв лицо панамкой. Ткань гамака провисла почти до земли под его весом.
— Это дядя Коля устал с дороги, давление у человека, — отмахнулась Зинаида Петровна, подцепляя вилкой маринованный гриб. — Пусть поспит, тебе жалко, что ли? Тряпка она и есть тряпка, постираешь. Ты, Лена, какая-то нервная стала. Это все от одиночества. Вот мы и решили, что негоже дому пустовать. Дача должна жить, дышать! Тут детский смех должен звенеть, шашлыком пахнуть, а ты устроила тут склеп какой-то. Мы вот с Димочкой посоветовались и решили: будем каждые выходные приезжать, помогать тебе участок облагораживать.
Лена почувствовала, как пол уходит из-под ног. «Посоветовались с Димочкой». Она посмотрела на мужа, который прятался за спинами родственников у мангала, старательно делая вид, что очень занят переворачиванием шампуров.
— Я зайду в дом, — бросила она, не желая больше слушать разглагольствования о пользе коллективного труда.
Внутри дома пахло не лавандой и деревом, как обычно, а жареным луком и перегаром. Лена прошла на кухню и застыла. Это было похоже на набег саранчи. Дверцы шкафчиков были распахнуты настежь. На столешнице валялись вскрытые упаковки с её продуктами: дорогой кофе, который она покупала только для себя, был рассыпан по столу; пачка элитного сыра растерзана, куски валялись рядом с грязным ножом. Но финальным аккордом стала пустая бутылка из-под оливкового масла. Того самого, коллекционного, которое она берегла для салатов.
— Они на нем жарили? — прошептала Лена, проводя пальцем по жирному следу на столешнице. — Они жарили мясо на масле за три тысячи рублей?
В раковине горой громоздилась грязная посуда. Не одноразовая, нет. Они достали всё: её любимые кружки, тарелки, бокалы. Кто-то даже умудрился затушить окурок в блюдце от кофейного сервиза.
На диване в гостиной, прямо на светлой обивке, лежала чья-то джинсовая куртка и стояла сумка, из которой торчал грязный зеленый лук. Лена подошла к окну. Сквозь стекло она видела, как Зинаида Петровна, размахивая куриной ножкой, что-то вещает собравшимся, а те одобрительно гудят. Свекровь чувствовала себя здесь полной хозяйкой. Она уже мысленно переставила мебель, перекопала грядки и распределила график приездов.
Лена поняла: это не просто визит. Это оккупация. Если она сейчас промолчит, если даст слабину хоть на миллиметр, её мечта о тихом уголке превратится в коммунальную квартиру с вечным запахом пережаренного лука и пьяными песнями по пятницам.
Она вернулась на веранду. Шум разговоров на секунду стих — вид у Лены был такой, словно она собиралась поджечь фитиль динамитной шашки.
— Зинаида Петровна, — произнесла Лена ровным голосом, глядя прямо в глаза свекрови. — Вы сказали, что дача должна приносить пользу семье. Я с вами полностью согласна. Только вы ошиблись в определении семьи. Моя семья — это я. А этот дом — моя собственность. У вас есть сорок минут. И если вы не начнете собираться прямо сейчас, я начну выкидывать ваши вещи за забор. И начну я с этой салатницы.
Она подошла к столу и положила руку на край японской чаши с оливье. Зинаида Петровна замерла с открытым ртом, кусок курицы так и не долетел до рта. В воздухе повисло напряжение, густое и тяжелое, как дым от дешевого мангала. Дима, наконец, оторвался от углей и испуганно посмотрел в сторону веранды, понимая, что буря, которой он так боялся, только что разразилась.
Дмитрий взлетел на веранду, едва не споткнувшись о пустую бутылку из-под водки. Его лицо пошло красными пятнами, а руки мелко тряслись — то ли от страха перед матерью, то ли от ужаса перед женой. Он подскочил к столу, пытаясь встать живым щитом между Леной и злополучной чашей с салатом.
— Лена, не смей! — взвизгнул он, и голос его сорвался на фальцет. — Ты что творишь? Люди за столом сидят! Положи миску!
Лена посмотрела на мужа долгим, немигающим взглядом. В её глазах не было ни ярости, ни обиды — только холодное, почти брезгливое любопытство, с каким рассматривают раздавленное насекомое. Она медленно наклонила керамическую чашу. Тяжелая масса салата, обильно сдобренная майонезом, с чавкающим звуком вывалилась прямо на грязную скатерть, забрызгав рукав халата Зинаиды Петровны.
На веранде повисла тишина, нарушаемая только жужжанием жирной мухи над мясной нарезкой.
— Ты больная? — прошипела свекровь, стряхивая кусочки картошки с подсолнухов на груди. — Витя, ты посмотри на неё! Она же психопатка! Продукты переводить! Мы к ней, как к человеку, а она… Свинья неблагодарная!
— Мама, подожди! — Дима схватил Лену за локоть и потащил в сторону, к углу дома, подальше от жадных глаз родни.
Лена не сопротивлялась, но руку выдернула резко, словно прикосновение мужа было заразным. Они встали у водосточной трубы. Дима дышал тяжело, от него пахло дешевым пивом и страхом.
— Ленка, ты перегибаешь, — зашептал он, оглядываясь на веранду, где уже начинался возмущенный гул. — Ну нельзя же так! Это мои родственники. Дядя Витя выпил, ему за руль нельзя. Куда я их сейчас дену? На ночь глядя? Давай договоримся. Они переночуют, тихо-мирно, я их на полу уложу, даже белье брать не будем. А утром, клянусь, ноги их тут не будет. Ну, пожалуйста! Не позорь меня перед семьей.
Лена смотрела на него и видела не мужчину, за которого выходила замуж три года назад, а желеобразную субстанцию, которая отчаянно пыталась принять форму, удобную для всех.
— Позоришь себя ты, Дима, — сказала она тихо. — Тем, что притащил в мой дом этот табор без спроса. Тем, что позволяешь своей матери хозяйничать на моей кухне. Тем, что сейчас стоишь и ноешь, вместо того чтобы решить проблему.
— Да какую проблему?! — всплеснул руками Дима. — Что они тебе сделали? Ну, поели, ну, выпили! Жалко тебе? Ты же богатая теперь, начальница, на джипе ездишь! Тебе этот кусок сыра поперек горла встал?
— Дело не в сыре, Дима. Дело в том, что ты привел оккупантов. Слышишь, о чем они говорят?
С веранды доносились пьяные, развязные голоса. Тетка с химией громко вещала: — Ишь, фифа городская! Салат она вывернула! Да я бы ей в наши годы за такое по шее дала и не посмотрела бы! Димка-то у нас тюфяк, вот она и села на шею. Бабу в узде держать надо, а не ключи ей от дачи давать!
— Во-во! — поддакнул мужской бас. — С жиру бесятся. Наворовала денег, небось, честным трудом на такой дом не заработаешь, а теперь простых людей за людей не считает. Ничего, Зинка, мы её перевоспитаем. Завтра грядки копать заставим, спесь-то и сойдет.
Лена усмехнулась и посмотрела на мужа. Тот покраснел еще гуще и опустил глаза. — Слышал? — спросила она. — Они уже планируют моё воспитание. Завтра они перекопают газон под картошку, а послезавтра твой дядя Витя решит, что баня ему нужнее, чем мне кладовка.
— Это они просто пьяные, — жалко промямлил Дима. — Проспятся — нормальные будут. Лен, ну потерпи. Один вечер. Ради меня. Если ты их сейчас выгонишь, мать мне жизни не даст. Она же меня проклянет.
— А если не выгоню, жизни не будет у меня, — отрезала Лена. — Я приезжаю сюда отдыхать, а не работать аниматором для хамов.
Она сделала шаг к мужу, сокращая дистанцию до минимума. Её голос стал жестким и сухим, как осенняя листва.
— Слушай меня внимательно, Дима. У меня нет времени на этот детский сад. Сейчас 16:00. У тебя и твоей «семьи» есть ровно двадцать минут, чтобы загрузиться в машины и уехать. Такси до города стоит две тысячи. Если у твоего дяди нет денег — дай ему свои. Если у тебя нет — займи у мамы.
— А если нет? — Дима попытался расправить плечи, изображая мужскую твердость, но вышло жалко. — Если я скажу, что они остаются? Это и моя дача тоже, я твой муж!
— По документам эта дача — только моя. Куплена на мои добрачные накопления и оформлена на меня. Ты к ней отношения не имеешь, ты здесь гость. И как гость, ты ведешь себя отвратительно.
Лена глубоко вздохнула, чувствуя, как внутри обрывается последняя ниточка, связывающая её с этим человеком.
— Или они уезжают сейчас, или ты уезжаешь с ними. Собираешь свои вещи, садишься в этот ржавый «Логан» к дяде Вите и едешь к маме. И больше сюда не возвращаешься. И домой, в нашу квартиру, тоже. Ключи от квартиры оставишь на столе.
Дима застыл, открыв рот. Он ожидал скандала, криков, битья посуды — чего угодно, но не этого ледяного спокойствия. — Ты… ты меня выгоняешь? Из-за мамы? Из-за шашлыков? Лен, ты в своем уме? Мы же пять лет вместе!
— Не из-за шашлыков, Дима. А из-за того, что ты выбрал быть удобным сыном, а не моим мужем. Ты позволил им унижать меня в моем же доме. Выбор за тобой. Время пошло.
Она развернулась и пошла обратно на веранду. Там, увидев её возвращение, компания притихла, но ненадолго. Зинаида Петровна, вытирая майонез с груди салфеткой, уже набирала воздух в грудь для новой тирады.
— Ну что, поговорили? — ехидно спросила она, когда Лена поднялась по ступеням. — Уразумил муж-то? А то ишь, раскомандовалась. Садись, давай, штрафную пей, пока я добрая. И вилку чистую принеси, а то этой есть противно.
Лена не ответила. Она села в плетеное кресло напротив, скрестила руки на груди и стала ждать. Она смотрела на Дмитрия, который медленно, словно на эшафот, поднимался по ступеням следом за ней. Сейчас решалась его судьба, и, судя по бегающим глазкам и дрожащим губам, он был готов предать кого угодно, лишь бы избежать открытого конфликта. Но сегодня отмолчаться в углу у него не получится.
Двадцать минут истекли так же незаметно, как тает лёд в стакане с тёплой водкой. Никто не сдвинулся с места. Наоборот, застолье, казалось, обрело второе дыхание. Дядя Витя, раскрасневшийся и потный, уже пытался настроить гитару, у которой не хватало одной струны, а тётка Люба громко хохотала, закинув ногу на ногу и демонстрируя всем варикозные вены.
Дмитрий не уехал. Он сидел рядом с матерью, втянув голову в плечи, и с остервенением ковырял вилкой кусок заветренного огурца. Он сделал свой выбор. Вернее, он выбрал ничего не выбирать, надеясь, что ситуация рассосётся сама собой, как плохой синяк. Зинаида Петровна, заметив, что невестка всё ещё сидит в кресле, победно ухмыльнулась и подняла рюмку.
— Ну вот и славно! — гаркнула она. — Перебесилась и успокоилась. Баба — она как погода: с утра дождь, вечером солнце. Дима, налей жене, не сиди как пень! Давайте выпьем за то, что разум победил гордыню!
Лена медленно поднялась. Она не плакала, губы её не дрожали. Внутри царила звенящая, мертвая пустота — та самая, что наступает после ампутации, когда наркоз ещё действует, и боли нет, есть только понимание необратимости потери. Она взяла свою сумочку, проверила телефон и ключи от машины. Движения её были плавными и точными, как у хирурга перед операцией.
— Разум действительно победил, Зинаида Петровна, — произнесла Лена. Голос её звучал буднично, словно она обсуждала список покупок. — Только вы рано празднуете победу.
Она подошла к Дмитрию. Тот поднял на неё мутный взгляд, в котором смешались надежда и животный страх. Он всё ещё думал, что она сейчас сядет рядом, возьмёт пластиковый стаканчик и станет «своей».
— Ключи от квартиры, — протянула ладонь Лена.
— Что? — Дима глупо моргнул, вилка выпала из его рук и звякнула о тарелку.
— Ключи от моей городской квартиры, Дима. Положи на стол. Сейчас.
— Лен, ну ты чего начинаешь опять? — заныл он, оглядываясь на мать в поисках поддержки. — Ну посидели же нормально… Зачем ключи? Мы же завтра вместе поедем…
— Мы никуда вместе не поедем. Ты остаёшься здесь. Со своей мамой, с дядей Витей, с салатом на скатерти и с грязью, которую вы развели. Это твоя среда обитания, Дима. Тебе здесь самое место. А в мою квартиру ты больше не войдёшь.
Зинаида Петровна грохнула рюмкой об стол. Водка расплескалась по липкой клеёнке.
— Ты что городишь, идиотка?! — взвизгнула она, мгновенно теряя напускное благодушие. — Мужа из дома выгоняешь? Да кто ты такая?! Он здесь прописан!
— Он там не прописан, — холодно парировала Лена, даже не взглянув на свекровь. — Он прописан у вас, в двушке в Химках, Зинаида Петровна. Вместе с вами, вашей сестрой и племянниками. А в моей квартире он просто жил. Жил, пока был моим мужем. Но муж, который позволяет своей родне вытирать ноги об его жену, мне не нужен.
Лена наклонилась к самому лицу Дмитрия. Он отшатнулся, почувствовав исходящий от неё ледяной холод.
— Я дала тебе выбор. Ты выбрал маму. Прекрасный выбор, достойный сын. Теперь живи с ней. Ключи. На стол. Или я меняю замки сегодня же вечером, а твои вещи выставляю на лестничную клетку в мусорных пакетах. И поверь, Дима, я это сделаю. Ты знаешь, я слов на ветер не бросаю.
Трясущимися руками Дмитрий достал связку ключей из кармана шорт. Звякнул металл о стекло стола. Звук этот показался оглушительным в наступившей тишине. Гитара дяди Вити замолкла, тётка Люба перестала жевать. Все смотрели на Лену, как на инопланетянина, вдруг заговорившего на языке угроз.
— А теперь слушайте меня внимательно, дорогие родственники, — Лена сгребла ключи и выпрямилась, оглядывая пёструю компанию. — Я не буду вызывать полицию, не буду драться с вами и таскать вас за волосы. Я слишком брезгую прикасаться к вам. Допивайте водку. Доедайте мой сыр. Ночуйте в моей постели, если вам совесть позволит. Но завтра в десять утра сюда приедет бригада строителей менять забор и ставить сигнализацию. А с ними приедут крепкие ребята из частной охраны. Если к тому моменту здесь останется хоть один ваш носок — пеняйте на себя.
— Да ты нас пугаешь?! — взревел дядя Витя, пытаясь встать, но его повело, и он рухнул обратно на лавку. — Мы родня! Мы имеем право!
— Вы имеете право только на то, чтобы убраться отсюда, пока я добрая, — отрезала Лена. — Дима, прощай. Заявление на развод подам через Госуслуги, тебе даже ходить никуда не придётся. Удобно, правда? Ты же любишь, когда удобно.
Она развернулась и зашагала к машине, не оглядываясь. Спина её была прямой, как струна.
— Ленка! Стой! — заорал вдруг Дима, вскакивая. — Ты не можешь так уехать! Ленка, это же бред! Мама, скажи ей!
Зинаида Петровна схватила сына за руку и с силой дернула вниз, усаживая обратно.
— Сиди! — прошипела она со злобой. — Пусть катится, истеричка! Поползает на коленях, никуда не денется! Кому она нужна, стерва такая, с прицепом в виде ипотеки? Вернётся, Димочка, ещё как вернётся. Мы ей ещё условия ставить будем!
Лена села в свой кроссовер. В салоне пахло кожей и её духами — чистый, прохладный запах свободы. Она завела двигатель, и мощный рокот мотора заглушил пьяные вопли с веранды. Она видела в зеркало заднего вида, как Дмитрий рванулся было за ней, но мать повисла у него на руке, что-то яростно выговаривая в лицо.
Лена нажала на газ. Гравий хрустнул под колёсами. Она выезжала из ворот своего участка, оставляя позади вытоптанный газон, дымящий мангал и кучу чужих людей, пожирающих её жизнь. Завтра здесь будут новые замки. Завтра здесь будет клининг. А сегодня она едет в пустую, тихую квартиру, где никто не посмеет тронуть её любимую чашку.
Сердце билось ровно. Слёз не было. Было только четкое понимание: она только что сбросила балласт, который тянул её на дно последние три года. И этот балласт сейчас сидел на веранде, слушал маму и пил тёплую водку, окончательно променяв семью на салат оливье…
