— Ты изменилась, Аня. Совсем не та, что раньше, — прозвучал его голос за спиной, пока я укачивала малыша.
— А чего ты ожидал? — ответила я, не поворачиваясь. — Женщина после родов всегда меняется.
Сыну исполнилось всего две недели. Я вернулась из роддома измотанная, с кругами под глазами и переполненная новыми чувствами — страхом, любовью, нежностью, которых раньше не знала.
— Дело не в этом, — Олег подошёл ближе, но не прикоснулся. — Ты словно в другом мире теперь. Только ребёнок, ребёнок, ребёнок…
— Он наш сын, Олег! Как это может быть иначе?
Малыш заворочался, и я автоматически начала покачивать его сильнее. Олег отступил, будто испугавшись этого крошечного существа.
— Ты меня не спрашивала, — процедил он сквозь зубы.
— О чём? — я развернулась, пытаясь понять, что происходит.
— Хочу ли я вообще ребёнка. Ты решила всё за нас обоих.
Внутри что-то оборвалось. Мы планировали этого малыша. Вместе выбирали имя, вместе готовили детскую. Он держал меня за руку, когда мы впервые услышали сердцебиение.
— Ты шутишь? Мы три года мечтали о ребёнке! — моя ладонь невольно сжалась на пеленке.
Олег молчал, отведя взгляд в сторону. Потом сел напротив, провёл рукой по лицу, словно стирая что-то.
— Нет, — слова застряли в горле. — Не понимаю тебя совсем.
Наша квартира вдруг съёжилась. Ещё вчера здесь пахло надеждой, а сегодня — отчуждением. Детская присыпка и предательство — странный, неправильный коктейль запахов.
— Мне душно здесь, — Олег встал, хрустнув суставами. — Семейные путы — не моё.
— Душно? — я уложила сына в кроватку, поправила одеяльце. — Мы же мечтали об этом, планировали…
Он отошёл к окну. Зажглись фонари, по стёклам поползли тени. Я помнила, как ещё месяц назад он целовал мой живот и шептал обещания. Хотелось дотронуться до его плеча — может, это разрушит странное наваждение?
— Всё решено, — Олег обернулся, и в глазах плескалась ледяная решимость. — Отцовство — это не моё. Забирай ребёнка и уходи. Квартиру я оставлю себе.
Воздух застыл. Я ждала смеха, улыбки, чего угодно, что показало бы, что это жестокая шутка. Но время шло, а его лицо оставалось каменным.
— Ты не серьёзно, — выдохнула я. — У нас сын, Олег. Кровь от крови.
— Это твой выбор, не мой, — он достал из кармана сложенный лист. — Документы на развод. Подпиши, и разойдёмся мирно.
Утром я позвонила родителям. Отец приехал через час с небольшим грузовиком.
— Мы сдюжим, родной, — прильнула я губами к его лбу, прикрывая дверь. — С тобой — хоть на край света.
Тяжесть захлопнувшейся двери отозвалась внутри чем-то неожиданным. Там, где минуту назад зияла пустота, теперь билось что-то отчаянно-сильное.
Смотрела на сморщенное личико сына и чувствовала, как его хрупкость наполняет меня несгибаемостью. Парадокс материнства — крошечное существо даёт невероятную силу.
Деревенский дом родителей принял нас без вопросов. Запах свежего хлеба из печи, вязаные пледы на стульях, скрип деревянных половиц.
Мама вытирала слёзы украдкой, отец молча обнимал за плечи — и не нужны были слова.
— Он будет платить алименты? — спросила мама, укачивая Кирилла.
— Минимальные, — я смотрела в окно на яблоневый сад. — Для галочки в документах.
— Проживём, — отец крепче обнял. — Не первые, не последние.
Бессонные ночи сменялись хлопотливыми днями.
Отец чинил прохудившийся забор, мама учила печь хлеб и ухаживать за огородом.
Я училась жить заново — с малышом на руках, с заботами, с надеждой.
Первые шаги Кирилл сделал по старым доскам веранды, первые слова произнёс у печки, где бабушка разжигала огонь.
Боль постепенно стихала, превращаясь в пережитое прошлое.
Семь лет пролетели незаметно. Кирилл вырос светлым, добрым мальчиком. Помогал бабушке поливать грядки, дедушке — колоть дрова, гонял с деревенскими мальчишками по полям, возвращался с царапинами и сияющими глазами.
Вечерами он учился читать, сидя на печке с книжкой, пока за окном падал снег.
Звал собаку Жуликом, таскал картошку из погреба, устраивал перепалки в сарае — обычный деревенский мальчишка, с ясными глазами и звонким смехом.
Однажды осенним вечером, когда трава на полях уже пожелтела, а яблоки в саду налились соком, он сидел на завалинке, болтая ногами.
— Мам, — вдруг спросил он, глядя куда-то вдаль, — а где мой папа? Почему он с нами не живёт?
Сердце пропустило удар. Я присела рядом, обняла его за плечи.
Мальчик, так похожий на отца глазами, смотрел не детской прямотой.
— Твой папа, — начала я медленно, подбирая слова, — испугался. Он не был готов быть отцом. Не всем дано это умение — любить безусловно.
— Он плохой человек? — нахмурился Кирилл.
— Нет, милый. Просто… не все способны взять на себя ответственность. Но у тебя есть мы — те, кто любит тебя всем сердцем.
Кирилл обхватил мою шею руками и прижался щекой к щеке.
— Ты — мой самый лучший родной человек, — шепнул он. — Лучше всех на свете.
