— Давай ты нам поможешь, — выпалила Ольга. — Ну, деньгами. У тебя же зарплата хорошая, и тратить её особо не на кого. А у нас дети, их нужно кормить, одевать, в детский сад водить…
— Я не собираюсь оплачивать содержание твоих детей, — произнесла Елена тихо, но решительно, глядя прямо в глаза сестре. — Они мне не родные.
Ольга застыла, и её лицо мгновенно покраснело, словно от пощёчины.
— Ты серьёзно? — её голос задрожал, и она едва сдержалась, чтобы не закричать. — И это говорит сестра!
Елена, устроившись за потертым столом из дерева на материнской кухне, занималась чисткой картофеля. Лезвие ножа двигалось в её пальцах с поразительной скоростью, почти механически — она всегда охотно помогала по дому во время визитов. На плите, издавая негромкое бульканье, готовился суп из курицы, наполняя помещение аппетитным ароматом бульона, подчеркнутым деликатной ноткой куркумы, добавленной ею в самый последний момент.
За окном сгущались сумерки — ноябрьский вечер наступил внезапно, и уличные фонари, озарив мокрый асфальт желтыми кругами света, загорелись. Елена кинула взгляд на часы над дверным проёмом — без двадцати восемь. Ей очень хотелось вернуться домой не позднее девяти, чтобы немного отдохнуть перед началом рабочей недели: ноги, уставшие от дня, проведенного за офисным столом, ныли, а голова казалась налитой свинцом.
Дверь распахнулась с хлопком, и в кухню, словно вихрь, ворвалась младшая сестра, Ольга, в сопровождении двоих детей. Пятилетний Егор моментально направился к ящику с игрушками — бабушка всегда хранила там машинки и кубики специально для внуков, — в то время как двухлетняя Полина крепко вцепилась в подол материнского платья и заплакала, размазывая слезы по рукаву.
— Ох, мам, я просто вымоталась, — произнесла Ольга с усталым вздохом, бросая пальто прямо на стул у входа. — Автобуса ждала целую вечность, а эти двое всю дорогу кричали, как пожарные сирены.
Валентина Петровна вышла из комнаты, вытирая руки о передник, украшенный вышитыми ромашками — старенький, но безукоризненно чистый, как она любила.
— Наконец-то вы добрались, — приветливо произнесла она. — Присаживайтесь, скоро будем ужинать. Лена приготовила супчик, с лапшой, как ты просила.
Ольга без промедления опустилась на табурет, даже не удостоив сестру взглядом, и принялась расстегивать шапку с помпоном на голове у Полины. Елена продолжала молча чистить картофель, хотя внутри у неё уже нарастало ощущение раздражения. Ольга всегда врывалась в дом шумно, с бесконечными жалобами, и вела себя так, как будто все окружающие обязаны были ей угождать.
— Лен, а ты снова одна приехала? — поинтересовалась Ольга, наконец подняв глаза, пока Полина теребила её пальцы. — Я думала, может, кого-нибудь привезёшь, а то совсем скучно одной.
Елена лишь усмехнулась, отправляя очищенный картофель в миску с водой. Ей было тридцать два года, и она давно привыкла к подобным колкостям. Ольга, младше её на пять лет, не упускала возможности подчеркнуть, что у неё «полноценная семья», а у Елены — лишь работа и пустая квартира.
— Мне и одной неплохо, — лаконично ответила она, не оборачиваясь.
Валентина Петровна расставила на столе тарелки — старые, с потемневшими краями, но, как всегда, безупречно чистые, — и начала разливать суп. Егор подбежал к столу, схватил ложку и начал стучать ею по столешнице, пока мать не прикрикнула на него. Полина успокоилась, прижавшись к руке Ольги, и сонно моргала.
— Ну что, девочки, давайте приступать к ужину, — пригласила Валентина Петровна, занимая место во главе стола. — А то я весь день на ногах, совсем обессилела.
Все уселись за стол, и на несколько минут воцарилось молчание — слышался лишь звук ложек и шмыганье носом Егора, вытирающего его рукавом. Но затем Ольга отложила ложку, погладила край скатерти, на которой виднелось пятно от прошлогоднего компота, и посмотрела на Елену.
— Слушай, Лен, мне нужно с тобой поговорить, — начала она, понизив голос, словно собиралась сообщить что-то очень важное. — Ты же знаешь, как нам с Андреем сейчас нелегко. Дети растут, цены растут, а он на своём заводе едва сводит концы с концами.
Елена почувствовала напряжение. Она уже догадывалась, к чему клонит сестра. Подобные разговоры случались и раньше, и каждый раз заканчивались одним и тем же.
— И что дальше? — спросила она, не отрывая взгляда от тарелки, в которой лапша плавала в золотистом бульоне.
— Давай ты нам поможешь, — выпалила Ольга. — Ну, деньгами. У тебя же зарплата хорошая, и тратить её особо не на кого. А у нас дети, их нужно кормить, одевать, в детский сад водить…
Елена медленно подняла голову и посмотрела на сестру. Ольга сидела с таким видом, словно просила о чём-то совершенно естественном — как о чашке чая или дополнительной ложке сахара. В этот момент Егор уронил ложку на пол, и Валентина Петровна тут же принялась её поднимать, ворча что-то о его непоседливости.
— Я не собираюсь оплачивать содержание твоих детей, — произнесла Елена тихо, но решительно, глядя прямо в глаза сестре. — Они мне не родные.
Ольга застыла, и её лицо мгновенно покраснело, словно от пощёчины.
— Ты серьёзно? — её голос задрожал, и она едва сдержалась, чтобы не закричать. — И это говорит сестра!
— Девочки, пожалуйста, не начинайте, — попыталась вмешаться Валентина Петровна, но было уже поздно. Ужин был испорчен, и Елена это прекрасно понимала.
Елена прекрасно помнила, как всё начиналось. Она была старшей дочерью в семье, и с детства привыкла к тому, что на неё полагаются. Когда ей было десять, а Ольге пять, мать часто оставляла их одних дома — Валентина Петровна работала в две смены на швейной фабрике, чтобы обеспечить дочерей после того, как отец ушёл к другой женщине. Тогда Елена сама вставала к плите — старенькой, с потрескавшейся эмалью, — жарила яичницу на сковороде с пригоревшим дном, следила, чтобы Ольга не совалась к розеткам, и даже учила её рисовать карандашами, подаренными соседкой, тётей Любой.
— Ты у меня умница, Леночка, — говорила мать, возвращаясь домой поздно вечером и гладя её по голове. — На тебя всегда можно положиться.
Ольга же была совсем другой. Она всегда добивалась своего нытьём, и Елене часто приходилось уступать — то отдать конфету из своей порции, то куклу, которую она берегла как зеницу ока. Однажды, когда Елене исполнилось двенадцать лет, тётя подарила ей на день рождения красивую тетрадь с изображением цветов на обложке — ярких, как садовые маки. Елена спрятала её в ящик стола, чтобы записывать туда свои мысли, но Ольга обнаружила её и устроила истерику.
— Ма-ам, я тоже такую хочу! — кричала она, топая ногами. — Почему у Лены есть, а у меня нет?
— Лен, отдай сестрёнке, — устало сказала мать, вытирая руки о передник после стирки. — Ты же старшая, не жадничай.
Елена отдала, хотя внутри всё кипело от возмущения. Через неделю она нашла тетрадь в углу комнаты — порванную, исписанную каракулями. Ольга просто забыла о ней, переключившись на что-то другое.
Когда сёстры выросли, разница между ними стала ещё более очевидной. Елена после школы поступила в техникум на бухгалтера — просиживала над учебниками до ночи, подрабатывала в магазине, выкладывая товары на полки. Затем она устроилась на работу в офис, где занималась расчётом заработной платы и налогов, и начала копить деньги на собственную квартиру. Это была небольшая двухкомнатная квартира на окраине города — с обшарпанными обоями, которые она переклеивала сама, и скрипучими полами, которые она мечтала когда-нибудь заменить.
Ольга же едва закончила школу — больше времени проводила, болтая с подружками, чем занимаясь учёбой, — и вскоре вышла замуж за Андрея, парня с завода, который был добрым, но не очень предприимчивым. Через год родился Егор, а ещё через три — Полина.
— Тебе тоже пора задуматься о семье, — говорила Елене мать, когда та приезжала в гости с сумкой продуктов. — А то всё работа да работа, как будто ты старая дева.
— Мне и так хорошо, — отвечала Елена, хотя иногда, глядя на счастливые пары в парке или на детей, бегающих с воздушными шарами, она испытывала непонятное чувство тоски. Но она быстро отгоняла эти мысли — ей нравилось быть независимой, что никто не тянет из неё деньги и не треплет нервы.
Ольга и Андрей жили в тесной однокомнатной квартире, которую снимали у знакомых. Андрей работал на заводе, но денег постоянно не хватало — то он заболевал и брал отгулы, то ломался станок, то начальство урезало премию. Ольга не работала — сначала сидела с Егором, затем с Полиной, — и каждый раз, когда Елена приезжала к матери, сестра начинала жаловаться на жизнь.
— Лен, одолжи нам пару тысяч, — попросила она однажды, сидя на диване с Полиной на коленях. — У нас сломался холодильник, а денег на ремонт нет.
Елена тогда дала денег, хотя сама только что заплатила за ремонт своей плиты — старой, с одной рабочей конфоркой. Потом Ольга попросила ещё — на зимние сапоги для Егора, на лекарства от простуды, на что-то ещё. Елена давала, но с каждым разом ей становилось всё труднее — она видела, что сестра даже не пытается что-то изменить в своей жизни. Последней каплей стал прошлогодний Новый год. Ольга пришла к матери с детьми и объявила, что им с Андреем не на что купить подарки.
— Лен, может, скинешься? — спросила она, пока Валентина Петровна хлопотала над приготовлением оливье на кухне. — Хотя бы по тысяче на каждого ребёнка, а то под ёлкой у них будет пусто.
Тогда Елена отказала ей впервые.
— У меня тоже есть свои расходы, — сказала она, глядя сестре в глаза. — Я не банк, Оль.
Ольга надулась, как ребёнок, а мать потом упрекнула её шёпотом:
— Леночка, ну что тебе стоило помочь? Они же твои племянники, должно же быть жалко.
— Это её дети, а не мои, — отрезала Елена, и разговор прекратился.
После той сцены за ужином Елена быстро собралась домой. Она доела суп, который к тому времени уже остыл и стал каким-то не вкусным, вымыла свою тарелку и поставила её в шкаф — туда, где мать хранила старую посуду с выцветшими узорами. Ольга сидела напротив, поджав губы, и смотрела в сторону, словно Елены не существовало. Егор убежал играть с машинками, а Полина заснула на диване, завернувшись в старое одеяло с выцветшими зайцами — Елена помнила его ещё с детства.
— Я поехала, мам, — сказала она, надевая пальто в прихожей. — Завтра рано на работу.
— Останься хотя бы до чая, — попросила Валентина Петровна, выходя из кухни с полотенцем в руках. — Я пирог достану, с яблоками.
— Нет, я устала, — коротко ответила Елена и вышла за дверь. Холодный воздух обдал её лицо, и она плотнее запахнула шарф — серый, вязаный, который купила на распродаже в прошлом году. Спускаясь по лестнице, она слышала, как Ольга что-то говорит матери — громко, обиженно, но разобрать слов она не смогла, да и не хотела.
Дома она долго стояла под горячим душем, смывая с себя неприятный осадок от этого вечера. Вода стекала по белой плитке, которую она выбирала сама в магазине два года назад, — тогда ей удалось немного сбить цену, поторговавшись с продавцом. Елена вдруг подумала, что ей нравится эта жизнь — её собственная жизнь. Квартира, пусть и небольшая, была её личным пространством — здесь не было детских криков, не пахло пригоревшей кашей, и никто не приставал к ней с просьбами. Выйдя из ванной, она завернулась в старенький халат с выцветшими ромашками, заварила себе чай с мятой — из того пакетика, что купила на рынке, — и уселась на диван с книгой. Но читать она не смогла — мысли постоянно возвращались к сестре, к её покрасневшему лицу и обиженному голосу.
На следующий день позвонила мать. Елена как раз чистила картошку на ужин — дома, в своей собственной кухне, где всё было так, как ей нравилось.
— Лен, и чего ты вчера так внезапно исчезла? — поинтересовалась Валентина Петровна, и Елена различила звон посуды на заднем плане — вероятно, мать мыла тарелки
— Устала, мам, — повторила она, хотя подозревала, что мать ожидает другого ответа.
— Оля расстроилась, — продолжила та. — Она ведь не со зла просила. Им правда непросто, Леночка. Ты бы хоть немного поддержала, у тебя же зарплата неплохая.
— У меня тоже свои траты, — ответила Елена, глядя в окно, где соседский кот безмятежно нежился на подоконнике в свете фонаря. — Я не могу их обеспечивать.
— Но ведь это семья, — голос матери стал мягче, почти молящим. — Тебе что, сестру совсем не жалко?
— Жалко, — искренне ответила Елена, бросая картофелину в миску. — Но я не могу за нее прожить ее жизнь. Пусть сами разбираются со своими проблемами.
Мать вздохнула и умолкла. Затем сказала:
— Ладно, подумай еще. Они завтра снова придут, поговорите нормально.
Елена положила трубку и уставилась на чайник, который тихонько гудел на плите. Ей не хотелось никаких выяснений. Она знала, что Ольга не отступит, а мать будет ее поддерживать — всегда жалела младшую, сколько Елена себя помнила. Но она больше не собиралась уступать, как в детстве с той самой книгой.
На следующий день Ольга действительно появилась снова. Они с детьми ворвались в квартиру матери, словно ураган. Егор тут же начал носиться по комнате, катая машинки по ковру, а Полина захныкала, просясь на руки. Елена сидела на диване с чашкой чая — еще теплого, с легким ароматом мяты — и молча наблюдала, как сестра снимает пальто и бросает его на стул.
— Ну что, Лен, обдумала? — начала Ольга, усаживаясь напротив и притягивая к себе Полину. — Я же не просто так прошу. Нам с Андреем реально не хватает денег. Егор в садик ходит, Полине подгузники нужны, а у меня даже на зимнюю куртку денег нет.
— А я тут при чем? — спросила Елена, ставя чашку на стол с тихим стуком.
— Ты же сестра! — Ольга повысила голос, и Полина вздрогнула у нее на руках. — У тебя нет детей, тебе легче. А мы тут выживаем, понимаешь?
— Я не обязана вас содержать, Оль, — сказала Елена, глядя ей прямо в глаза. — Это твоя семья, а не моя. У детей есть отец, вот пусть он и работает.
Ольга вскочила, едва не опрокинув стул, и лицо ее снова покраснело.
— Ты это серьезно? — закричала она. — Я к тебе как к родной, а ты вот так?!
— Девочки, хватит! — вмешалась Валентина Петровна, выходя из кухни с мокрыми руками и полотенцем. — Сядьте и поговорите спокойно.
Но Ольга уже не слушала. Она схватила детей, подхватила пальто и ушла, хлопнув дверью так, что стекла в серванте задрожали. Елена осталась сидеть, глядя на остывающий чай, и подумала, что ей все это порядком надоело.
——————
Прошел месяц. Елена сидела на своей кухне, пила чай с медом и смотрела в окно. Снег наконец выпал — мелкий, пушистый, он укрыл двор белым покрывалом, и дети с соседнего дома уже лепили снеговика, смеясь и бросаясь снежками. Елена улыбнулась — ей нравилось это время года, когда все вокруг становилось чище, спокойнее, как будто зима смывала старые обиды. Она согревала руки о кружку — старую, с нарисованной кошкой, — и думала, что жизнь, кажется, возвращается в нормальное русло.
Ольга после того скандала не звонила, и Елена была этому только рада. Мать пару раз пыталась завести разговор, когда дочь приезжала в гости с пакетом картошки и крупы — чтобы матери не пришлось тратиться.
— Лен, тебе бы с Олей помириться, — говорила Валентина Петровна, вытирая руки о передник. — Она же все-таки родная.
— Мам, я уже все сказала, — отвечала Елена, обрывая разговор. — Пусть сами решают свои проблемы.
Валентина Петровна вздыхала, но спорить не решалась. Елена знала, что мать все равно помогает Ольге — то продукты купит, то старый свитер отдаст, то немного денег из пенсии добавит. Ей было жаль мать, но не настолько, чтобы снова вмешиваться в это дело.
На работе все шло хорошо. Елена получила небольшую премию — тысячу рублей, немного, но приятно, — и решила потратить ее на себя. Купила кофемолку — маленькую, черную, о которой давно мечтала. Теперь по утрам в квартире пахло свежемолотым кофе, и она пила его из той же кружки с кошкой, глядя, как за окном просыпается город. Ей нравилось это чувство — что она сама себе хозяйка, что никто не тянет из нее деньги.
Однажды вечером позвонила подруга, Светлана, с которой они вместе учились в колледже. Ее голос в трубке был бодрым, как обычно.
— Лен, поедем в субботу за город? — предложила она. — У брата дача освободилась, там баня есть, шашлыки пожарим, посидим.
— Давай, — согласилась Елена, и в ее голосе прозвучала легкость, которой давно не было. Ей вдруг захотелось вырваться из этой рутины, развеяться.
Они поехали втроем — Елена, Светлана и ее брат Коля. Дача оказалась старенькой, с покосившимся забором и облупившейся краской на стенах, но уютной. В бане пахло березовыми вениками, и Елена долго сидела там, чувствуя, как тепло разливается по телу. Потом они вышли на улицу, где Коля разжег мангал. Снег хрустел под ногами, а мясо шипело на углях. Они сидели у костра, завернувшись в пледы, ели шашлыки с хлебом и пили чай из термоса — горячий, с легким привкусом трав.
Николай оказался веселым парнем — рассказывал, как однажды чинил трактор в поле под дождем, и как потом полчаса сушил носки у костра. Елена смеялась до слез, держа в руках небольшую кочергу, которой помешивала угли.
— А ты молодец, Лен, — сказала Светлана, когда они остались вдвоем на веранде, пока Коля пошел за дровами. — Не дала себя в обиду. Я бы на твоем месте давно сломалась под таким натиском.
— Да какой там молодец, — пожала плечами Елена, глядя на дым, поднимавшийся в темное небо. — Просто устала всем помогать.
— И правильно, — кивнула подруга, подтягивая плед. — Пусть сами выкручиваются, как хотят.
Ольга так и не появлялась. Елена слышала от матери, что сестра с Андреем взяли кредит на новую стиральную машину — старую, дескать, совсем сломалась, — но вскоре просрочили выплаты. Валентина Петровна ворчала, что теперь ей приходится отдавать свои сбережения, чтобы их выручить, но Елена только молчала. Ей было жаль мать, но не настолько, чтобы снова влезать в это болото.
Она вернулась домой поздно, с запахом дыма в волосах и легким сердцем. На столе стояла кофемолка, а рядом — пачка зерен, которую подарил Коля, сказав: «Это тебе, чтобы утро было добрым». Елена заварила себе кофе, села на диван и подумала, что жизнь, кажется, налаживается. Пусть Ольга живет как хочет, пусть мать ей помогает — это их выбор. А Елена выбрала себя. И этот выбор оказался правильным — как запах кофе, который теперь каждое утро, а иногда и вечер, наполнял ее маленький, но такой уютный дом….
