— Оля, ну ты пойми, мы же не чужие люди. Стасик бы не одобрил, если бы узнал, что ты так с нами, — голос Анны Петровны, вкрадчивый и тягучий, как патока, заполнял собой всю кухню. Она сидела за столом, который Ольга протирала до блеска всего час назад, и вела себя так, будто именно она выбирала эту мебель и цвет стен. Её взгляд хищно скользил по глянцевым фасадам, по новой кофемашине, по орхидее на подоконнике. Оценивал.
Рядом, на краешке стула, примостилась Лена. В свои двадцать пять она выглядела как подросток, обиженный на весь мир. Она шмыгала носом и теребила край дешёвой кофточки, всем своим видом изображая вселенскую скорбь и несправедливость бытия. Она смотрела не на Ольгу, а куда-то в сторону, на идеально чистый пол, словно подсчитывая, сколько пар дорогой обуви можно было бы купить, продав этот ламинат.
— У меня сапоги совсем развалились, — пискнула она, поднимая на Ольгу полные слёзной надежды глаза. — Зима скоро. А зарплату задержали… опять. И на проездной не хватает, приходится пешком ходить через весь город.
Ольга сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, не отрывая взгляда от монитора ноутбука. Она работала из дома, и этот внезапный визит, осуществлённый под предлогом «просто зашли проведать, как ты тут одна», выбил её из колеи. Она не обернулась. Она просто продолжала смотреть на строки кода, словно они могли создать вокруг неё защитное поле от этой липкой, вязкой жалости к себе, которую источали её гости.
— Лена, я тебе уже говорила на прошлой неделе. И на позапрошлой. Я не могу дать тебе денег, — произнесла она ровно, не повышая голоса. Каждое слово было выверено. — У нас со Стасом раздельный бюджет. Свои деньги я трачу на наши общие нужды, на эту квартиру и на себя. Зарплата Стаса уходит на его проекты и помощь вам. Он в курсе.
Анна Петровна издала горлом звук, похожий на сдавленное квохтанье. Она пододвинула стул ближе к столу, её массивное тело нависло над Ольгой. От неё пахло нафталином и дешёвыми духами, смесь, от которой начинала болеть голова. Она не привыкла, когда ей возражали, тем более так спокойно и аргументированно.
— Что значит «раздельный»? — прошипела она, наклоняясь к самому уху Ольги. Её дыхание было несвежим. — Он тебе муж или кто? Семья — это общий котёл, Оленька. Всегда так было. А ты крысятничаешь, пока мой сын вкалывает за тридевять земель! Он нам всегда помогал, а ты что удумала? Свои порядки устанавливать?
Ольга медленно закрыла крышку ноутбука. Щелчок пластика прозвучал в наступившей тишине оглушительно. Она наконец повернулась и посмотрела прямо в лицо свекрови. Спокойно, без тени страха.
— Анна Петровна, давайте проясним раз и навсегда. То, что Стас помогает вам из своих денег, — это его личное решение и его зона ответственности. Я в это никогда не лезла и не собираюсь. Но мои деньги — это мои деньги. Я работаю не меньше его, порой даже больше, и я не считаю себя обязанной содержать взрослую трудоспособную женщину, — она перевела взгляд на Лену, которая тут же съёжилась под её взглядом, — и её мать.
Лена всхлипнула, но на этот раз беззвучно, просто втянув носом воздух. Анна Петровна побагровела, её лицо пошло пятнами. Она ожидала чего угодно: оправданий, уговоров, скандала. Но этот холодный, деловой тон, будто Ольга обсуждала с ней квартальный отчёт, выводил её из себя.
— Да как ты… — начала было она, но Ольга её оборвала, подняв руку ладонью вверх.
— Я всё сказала. Кофе будете? Или, может, вам вызвать такси? Думаю, разговор окончен. Мне нужно работать, у меня горят сроки по проекту.
Она встала и направилась к кофемашине, демонстративно повернувшись к ним спиной. Она слышала за спиной тяжёлое сопение Анны Петровны и тихий плач Лены. Она знала, что это не конец. Это было лишь объявление войны. Через пару минут послышалось шарканье. Они встали.
— Мы это так не оставим, — бросила Анна Петровна уже из коридора. Её голос был полон яда. — Стас узнает, как ты относишься к его семье. Он тебе покажет, что такое «раздельный бюджет»!
Ольга не обернулась, нажимая на кнопку «эспрессо». Она слушала, как они обуваются, как гремят ключами, как открывается и закрывается входная дверь. Она не услышала хлопка, но почувствовала, как вместе с ними из квартиры ушёл весь воздух. Впереди был вечер. И звонок от Стаса. Она это знала наверняка.
Вечер окутал квартиру плотным, бархатным коконом. Ольга приняла душ, смывая с себя липкое послевкусие утреннего визита, и надела простой домашний костюм. На кухне, в тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов, она разогрела себе ужин и налила бокал красного вина. Не для расслабления, а скорее как ритуал, как утверждение своего права на покой в собственном доме. Она села за стол, тот самый, за которым несколько часов назад сидели его мать и сестра, и сделала первый глоток. Терпкий вкус вина приятно обжёг горло. В этот момент она чувствовала себя хозяйкой положения, хозяйкой своей жизни.
И в эту самую секунду экран телефона, лежащего на столешнице, загорелся. «Стас». Ольга смотрела на имя несколько мгновений, позволяя звонку разрезать тишину. Она знала, что это произойдёт. Она была готова. Она взяла телефон, провела пальцем по экрану и поднесла его к уху, не сказав ни слова.
— Привет, — его голос был бодрым, слишком бодрым. Звук работающей техники на фоне говорил, что он звонит прямо с объекта. — Как ты там? Всё в порядке?
— Всё в порядке, — ровно ответила она, глядя на свой почти остывший ужин.
— Слушай, — он сделал короткую паузу, будто подбирая слова, но вышло всё равно неловко и прямолинейно. — Оль, мама звонила, жаловалась. Расстроилась сильно. Говорит, ты их выгнала почти. Что у вас там произошло?
Ольга молчала. Она слушала его голос и пыталась уловить в нём хоть нотку сомнения, хоть намёк на желание разобраться. Но не было ничего. Только усталая снисходительность начальника, разбирающего мелкую ссору подчинённых.
— Стас, твоя мать и сестра приходили вымогать у меня деньги. Это если коротко, — она отставила бокал. Вино вдруг показалось кислым.
В трубке послышался раздражённый вздох. Он явно не хотел вдаваться в подробности. Ему нужно было решение, быстрое и простое, чтобы он мог вернуться к своим делам, а его родня перестала обрывать ему телефон.
— Оль, ну не начинай. Какие деньги, что ты выдумываешь. Просто помочь нужно было людям. Дай ты им, что тебе, жалко? Половину зарплаты отдай и пусть успокоятся. Я приеду — разберёмся.
Слово «разберёмся» прозвучало как приговор. Как констатация факта, что окончательное решение всегда за ним, а её мнение — лишь досадная помеха. И в этот момент что-то внутри Ольги, какая-то тонкая нить терпения, натянутая до предела годами подобных «разберёмся», с сухим треском лопнула. Она не закричала. Её голос, наоборот, стал тише и обрёл пугающую твёрдость металла.
— Половину. Моей. Зарплаты, — проговорила она по слогам, и в каждом слоге звенела холодная ярость. — Ты сейчас серьёзно? Ты вообще слышишь, что ты несёшь?
— А что я такого сказал? — он начал заводиться, его голос потерял всю свою показную бодрость. — Это моя семья, я им помогаю!
И тут её прорвало.
— Я ничего не должна ни твоей матери, ни твоей сестре! Так что пусть они губу-то закатают и не лезут в мой карман! Я всё равно им не буду давать ни копейки! Пусть лучше сами на работу идут устраиваются, а не попрошайничают у меня, пока ты по командировкам ездишь!
Она говорила быстро, чеканя каждое слово, и чувствовала, как с каждым словом с плеч падает невидимый груз.
— Ты совсем ополоумел, Стас? Распоряжаться моими деньгами? Приказывать мне, кому и сколько я должна отдать из того, что заработала своим горбом?
— Прекрати! Это моя семья! Я не позволю тебе так говорить о них! — взвился он на том конце провода.
— Твоя семья — это я! — её голос сорвался, но не от слёз, а от бешенства. — А если ты этого до сих пор не понял, если для тебя я просто кошелёк, который должен по твоему приказу кормить двух твоих ленивых родственниц, то к твоему приезду можешь обнаружить, что семьи у тебя больше нет! И будешь содержать своих мамочку и сестричку до конца их дней. Один.
И она нажала на кнопку сброса. Не дожидаясь ответа. Телефон в её руке казался ледяным. В квартире снова воцарилась тишина, но это была уже совсем другая тишина. Не спокойная, а звенящая, наполненная сделанным выбором. Ужин был безнадёжно испорчен. Впрочем, аппетита у неё больше не было.
Она нажала на кнопку сброса. Неистовый гул в ушах, оставшийся после собственного крика, медленно утихал, уступая место первозданной тишине квартиры. Ольга не двинулась с места. Она просто смотрела на тёмный экран телефона, который держала в руке. Не прошло и пяти секунд, как он снова ожил. Вибрация на столешнице была резкой, хищной, а светящееся имя «Стас» казалось наглым вторжением в её только что отвоёванное пространство. Она не ответила. Просто смахнула вызов.
Он позвонил снова. И снова. И снова. С упорством дятла, долбящего вековой дуб. На седьмой раз Ольга взяла телефон и, не отвечая, переключила его в беззвучный режим. Теперь экран просто загорался, вспыхивая молчаливым укором. Она наблюдала за этим безмолвным световым шоу с отстранённым любопытством. Это было похоже на агонию. Агонию его власти над ней, которая прямо сейчас, в этих беззвучных вспышках, испускала дух.
Когда звонки прекратились, начался шквал сообщений. Сначала — недоумение. «Ты что творишь? Возьми трубку». Затем — приказ. «Я сказал, возьми трубку немедленно!». Следом пошли обвинения и манипуляции. «Ты решила устроить истерику на пустом месте? Мать пожилой человек, у неё сердце больное». И, наконец, неприкрытые угрозы. «Я вернусь, и у нас будет очень серьёзный разговор. Ты пожалеешь об этом цирке». Ольга читала их все. Она не удаляла уведомления, позволяя им скапливаться на заблокированном экране, превращаясь в цифровой памятник его бессильной ярости. Она не чувствовала ничего. Ни страха, ни вины. Только холодную, кристальную ясность.
Спустя полчаса засиял новый контакт — «Анна Петровна». Ольга с усмешкой посмотрела на экран. План «Б». Стас, не сумев пробить её оборону, предсказуемо натравил на неё тяжёлую артиллерию. Она проигнорировала звонок. Потом ещё один. Потом на экране высветилось имя «Лена». Видимо, они решили действовать сообща, с двух флангов. Она отложила телефон на другой конец стола, экраном вниз.
Она встала и подошла к окну, машинально выглянув во двор. Фонарь выхватывал из темноты скамейку у подъезда. И на ней, сгорбившись от вечерней прохлады и собственного негодования, сидели они. Анна Петровна и Лена. Они не смотрели по сторонам. Они смотрели на её окна на третьем этаже. Это была осада. Примитивная, жалкая, но оттого не менее показательная. Они не пытались подняться, не звонили в домофон. Они просто сидели и ждали. Ждали, что она сломается, выглянет, позовёт, сдастся.
Ольга смотрела на них сверху вниз, и в этот момент она поняла — мосты сожжены окончательно. Это было уже не про деньги. Не про сапоги и не про помощь. Это была битва за территорию. За право считать этот дом своим. За право дышать в нём свободно, не оглядываясь на чужие желания и ожидания. Она смотрела на две тёмные фигуры, олицетворявшие всё то, что душило её последние годы, и не чувствовала к ним ничего, кроме холодной брезгливости. Они были чужими. Абсолютно, бесповоротно чужими.
Она отошла от окна и спокойно пошла в спальню. Там она открыла ноутбук и снова погрузилась в работу, находя в логике кода и чёткости задач спасение от иррационального безумия, развернувшегося под её окнами. Она работала час, потом второй. Телефон, лежавший на кухне, периодически оживал, но она этого уже не замечала.
Ближе к полуночи она вернулась на кухню за водой. На экране телефона было одно-единственное новое сообщение. От Стаса. Оно пришло полчаса назад и отличалось от предыдущих. В нём не было ни крика, ни угроз, ни уговоров. Только семь сухих, деловых слов, от которых веяло холодом металла.
— Я вылетаю первым утренним рейсом. Жди.
Ольга прочитала сообщение. Затем ещё раз. Она не почувствовала тревоги. Напротив, её охватило странное, почти радостное облегчение. Хорошо. Пусть прилетает. Эта затянувшаяся война по переписке и караулам у подъезда её утомила. Пора было заканчивать. Она выключила свет на кухне, оставив две фигуры на скамейке наедине с их тщетными ожиданиями, и пошла спать. Впервые за долгое время она знала, что уснёт быстро и будет спать крепко. Потому что завтрашний день принесёт не страх, а свободу.
Ключ в замке повернулся с резким, чужим скрежетом. Ольга не вздрогнула. Она сидела в кресле в гостиной с книгой в руках, но не читала её. Она просто ждала, глядя на узоры света от уличных фонарей на стене. Это была единственная подсветка в комнате, создававшая длинные, искажённые тени. Она услышала, как он вошёл, как бросил на пол сумку с глухим стуком, как тяжело выдохнул воздух, наполненный самолётной усталостью и праведным гневом.
Стас появился в дверном проёме гостиной — растрёпанный, с красными от недосыпа и злости глазами. Он прилетел не мириться. Он прилетел побеждать, карать и ставить на место. Он осмотрел полутёмную комнату, нашёл её взглядом и упёр в неё руки в бока, всем своим видом демонстрируя, кто здесь хозяин.
— Ну что, доигралась? — его голос был хриплым, но громким, рассчитанным на то, чтобы сразу задавить авторитетом. — Решила, что можешь делать всё, что тебе взбредёт в голову? Телефон не брать, семью мою оскорблять?
Ольга медленно, с подчёркнутой аккуратностью, положила закладку в книгу и закрыла её. Она положила томик на столик рядом и только после этого подняла на него глаза. В её взгляде не было ни страха, ни вины, ни ответной агрессии. Только безграничная, всепоглощающая усталость и холодное, отстранённое любопытство, с каким энтомолог разглядывает мёртвое насекомое.
— Здравствуй, Стас, — произнесла она тихо, но её голос без труда заполнил комнату. — Ты приехал не поговорить. Ты приехал, чтобы устроить скандал, прогнуть меня и доказать, что последнее слово всегда за тобой. Чтобы я поняла своё место. Я не ошиблась?
Он на мгновение опешил от такой прямоты. Он готовился к крикам, к обвинениям, к эмоциональной перепалке, в которой он всегда был силён. Но вместо этого получил холодный анализ собственных мотивов.
— Я приехал, чтобы объяснить тебе, что так себя не ведут! — рявкнул он, пытаясь вернуть себе инициативу. — Мать и сестра — это святое! А ты…
— Твоя мать и твоя сестра, — спокойно поправила она его. — Именно. Они — твои. Они никогда не были и не стали моими, потому что ты сам этого не захотел. Ты никогда не строил «нашу» семью, Стас. Ты просто перевёз свои вещи ко мне, решив, что теперь у тебя есть удобная база, откуда можно продолжать опекать свою старую семью. Я для тебя была не партнёром. Я была… функциональным дополнением. Удобным. С хорошей зарплатой.
Каждое её слово падало в тишину комнаты, как камень в ледяную воду. Стас открыл рот, чтобы возразить, но не нашёл что сказать. Он смотрел на неё, и до него медленно начало доходить, что это не очередной скандал. Это было что-то другое. Что-то финальное.
— Ты вчера кричал в трубку «это моя семья». Ты был абсолютно прав, — продолжала она тем же ровным, безжизненным тоном. — И я вчера наконец-то это поняла. По-настоящему. Твоя семья — это они. Анна Петровна, которой ты всю жизнь доказываешь, что ты хороший сын. Лена, которую ты жалеешь и тянешь на себе, поощряя её инфантилизм. А я… я была просто ресурсом. Ты не защищал меня от них, ты пытался за мой счёт решить их проблемы, чтобы они не трогали тебя. И когда ресурс взбунтовался, ты примчался не разбираться, а чинить.
Она медленно встала с кресла. Её силуэт чётко вырисовывался на фоне окна.
— Знаешь, в чём твоя главная ошибка, Стас? Ты был уверен, что я никуда не денусь. Что покричу и успокоюсь. Что можно приехать, наорать, может быть, даже стукнуть кулаком по столу, и всё вернётся на свои места. Но ты не учёл одного. Я устала. Не вчера. А очень, очень давно. А вчера я просто перестала стараться.
Он смотрел на неё, и его гнев испарялся, сменяясь сначала недоумением, а затем — леденящим осознанием. В её глазах не было ничего. Пустота. Она смотрела сквозь него.
— Я собрала твои вещи, — произнесла она, кивнув в сторону коридора, где у стены стояли два его чемодана и спортивная сумка. — Там всё, что ты покупал. Можешь ехать. К своей семье. Ты ведь за них так переживаешь. Теперь у тебя будет уйма времени и денег, чтобы заботиться о них. Только о них. Никто больше не будет лезть в твой карман и мешать тебе быть идеальным сыном и братом.
Стас перевёл взгляд с неё на чемоданы, потом обратно. Его лицо исказилось. Он хотел что-то сказать, может быть, закричать, может быть, попросить, но из горла вырвался лишь какой-то сдавленный хрип. Он сделал шаг к ней.
— Не подходи, — её голос прозвучал как удар хлыста. — Всё кончено, Стас. Ты получил, что хотел. Теперь они — только твоя забота. Один.
Он замер посреди комнаты, в чужой, холодной квартире, которая ещё вчера была его домом. Он смотрел на женщину, которая была его женой, и видел перед собой абсолютно постороннего человека. Человека, который вынес ему приговор и уже привёл его в исполнение. И в оглушающей тишине он наконец-то понял: в погоне за правом содержать свою семью он только что потерял свою собственную. Окончательно и бесповоротно…
