— Мам, ну конечно не хватает! Он что, думает, я тут на одних макаронах сижу? Ресторан, маникюр, платье новое — это всё само собой с неба падает? Он кинет на карту сумму, а как её растянуть на месяц, не думает. А ведь ещё и за квартиру платить надо… Ой, всё, не хочу об этом. Главное не в деньгах, ты же знаешь.
Виктор вошёл в квартиру так тихо, как умеют входить только те, кто месяцами живёт в тесном бараке с ещё десятком мужиков и ценит чужой сон. Ключ в замке повернулся почти беззвучно. Он поставил на пол в прихожей тяжёлый, пропахший дизелем и морозом рюкзак. Спина гудела после суток в дороге — сначала на вертолёте до города, потом почти десять часов в тряском поезде. Он хотел сделать сюрприз, приехать на неделю раньше. Представлял, как Катя бросится ему на шею, как он обнимет её, вдохнёт запах её волос, а не этой проклятой вечной мерзлоты, и наконец-то почувствует себя дома.
Он стягивал тяжёлый рабочий ботинок, когда услышал её голос из кухни. Голос был громким, сочным, полным театрального страдания. Виктор замер.
— Да какое внимание, мам, ты о чём? Он мне звонит на пять минут вечером, спрашивает, как дела, и всё. Бу-бу-бу про свою буровую, про то, как они там план выполняют. А мне это интересно? Мне хочется поговорить о нас, о моих чувствах, а ему лишь бы отчитаться. Витька меня совсем забросил. Я тут одна, как в клетке. Да, золотой, не спорю. Но от этого не легче. Я ему как… как проект какой-то. В который надо вкладывать деньги, чтобы он функционировал. А что там внутри этого проекта творится, никого не волнует.
Слово «Витька» резануло по ушам, как скрежет металла о камень. Так его называли на вахте. Грубо, по-свойски. От неё он привык слышать «Витя», «Витюша». Он выпрямился, второй ботинок так и остался на ноге. Ожидание тёплой встречи, копившееся в нём всю дорогу, испарилось, оставив после себя звенящую пустоту. Он не чувствовал обиды. Он чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Толстый, надёжный канат, на котором держалось всё.
— Нет, не жалуюсь. Констатирую факт. Он купил мне машину. Спасибо, конечно. Но я на ней куда езжу? В торговый центр и к тебе. Подруги звонят, зовут вечером куда-нибудь, а я что скажу? Что я одна? Что мой муж где-то на краю света зарабатывает деньги, чтобы я могла красиво выпить кофе в одиночестве? Он думает, что деньгами можно всё купить. И моё время, и моё настроение, и моё молчание. А я так больше не могу. Я молодая, я жить хочу, а не ждать его по полгода, как верная собака.
Виктор медленно, стараясь не скрипнуть подошвой, застегнул ботинок. Его движения были точными и механическими, как у сапёра, работающего с взрывным устройством. Внутри него не было бури. Там установился абсолютный штиль. Такой бывает на севере перед самым лютым бураном. Он посмотрел на свою квартиру. Светлая, просторная трёшка в новостройке. Ремонт, который они с Катей выбирали по каталогам. Новая мебель. Всё это он видел сейчас не как свой дом, а как декорации к спектаклю, в котором он играл роль спонсора. И, судя по всему, играл плохо.
Он не стал разуваться до конца. Не стал проходить дальше. Он просто поднял свой тяжёлый рюкзак, который вдруг показался ему невыносимо лёгким. В нём были только его вещи и подарки для неё — дорогие духи, которые она хотела, и новый телефон последней модели. Сейчас эти предметы казались нелепым мусором.
Виктор так же бесшумно, как и вошёл, повернул ключ в замке с обратной стороны и вышел на лестничную клетку. Щелчок закрывшейся двери был тихим, почти неразличимым на фоне Катиного голоса, который продолжал вещать из кухни о её тяжёлой, брошенной и совершенно невыносимой жизни. Он спустился на этаж ниже, позвонил в квартиру соседа, с которым иногда перекидывался парой слов в лифте.
— Михалыч, здорова. Можно я рюкзак у тебя оставлю до завтра? Дела появились неотложные, не хочу с собой таскать.
Сосед кивнул, без лишних вопросов забирая тяжёлую ношу. Виктор развернулся и пошёл вниз по лестнице, на улицу. В кармане завибрировал телефон. На экране высветилось «Любимая». Он сбросил вызов. Впереди была ночь, которую нужно было провести не дома.
Гостиница «Уют» была полной противоположностью своему названию. Безликий холл, пахнущий хлоркой и застарелым кофе, уставшая женщина за стойкой, которая выдала ему ключ-карту, даже не подняв глаз. Номер на третьем этаже встретил его спертым воздухом и гудением старого холодильника. Две кровати, застеленные одинаковыми коричневыми покрывалами, стол с царапиной на лакированной поверхности, телевизор, прикрученный к стене. Это было идеальное место. Место без воспоминаний. Ничто здесь не напоминало о доме, потому что домом это место и не было.
Виктор бросил куртку на стул и пошёл в душ. Он стоял под почти обжигающими струями воды, пока кожа не покраснела. Он смывал с себя дорогу, грязь, запах вахтового посёлка. Но смыть слова, услышанные в прихожей, было невозможно. Они въелись под кожу, стали частью его самого. Когда он вышел, обмотав полотенцем бёдра, из зеркала на него смотрел незнакомый человек. Усталые глаза, резкие складки у рта. Он посмотрел на свои руки. Широкие ладони, въевшаяся в складки кожи машинная смазка, которую не брало никакое мыло, старые мозоли, которые уже никогда не сойдут. Руки, которые держали кувалду в минус сорок и крутили замерзшие вентили. Руки, которые зарабатывали на «маникюр» и «платья».
Он сел на край кровати, взял телефон. Пальцы, привыкшие к грубой работе, неловко скользили по гладкому экрану. Он открыл приложение банка. Не своё. Её. Точнее, то, что он считал их общим. Карта, привязанная к его основному счёту, куда дважды в месяц приходила его зарплата. Он никогда не контролировал её траты. Зачем? Он работал для того, чтобы она ни в чём не нуждалась. Он пролистывал историю операций за последний месяц.
«Ресторан „Версаль“ — 8700 р.». Это было в тот вечер, когда он звонил ей после тяжелейшей смены, а она сказала, что сидит дома, смотрит сериал.
«SPA-салон „Орхидея“. Комплекс „Шоколадное обёртывание“ — 12 000 р.». Он помнил этот день. У них на буровой был прорыв, авария. Он провёл шестнадцать часов на ледяном ветру, устраняя последствия, и к ночи едва чувствовал пальцы.
«Бутик „Milano“ — 34 500 р.». Наверное, то самое «новое платье».
И дальше — бесконечная вереница мелких и крупных трат. Кофейни, магазины косметики, доставка еды, такси. Суммы сливались в одну сплошную насмешку. Он не злился на потраченные деньги. Деньги были просто бумагой, ресурсом. Его бешенство было другим — холодным, кристально чистым. Он вдруг с абсолютной ясностью осознал, что всё это время был не мужем и даже не добытчиком. Он был функцией. Инструментом для обеспечения комфорта. И этот инструмент, судя по всему, работал с перебоями, вызывая недовольство пользователя.
Он вспомнил, как три года назад, когда они только поженились, он обещал ей: «Я заработаю нам на красивую жизнь, Катюш. Ты у меня будешь самой счастливой». Он сдержал слово. Он заработал. Вот только в его понятии «красивая жизнь» была про «нас». А в её — исключительно про «себя». Все эти годы он пахал, глотая одиночество и тоску по дому, ради иллюзии. Ради картинки, которую он сам себе нарисовал: вот он возвращается, а дома его ждёт любящая, благодарная жена. А на самом деле его ждала капризная, вечно недовольная женщина, которая жаловалась своей матери на то, что банкомат выдаёт деньги, но не умеет разговаривать о чувствах.
Виктор отложил телефон. Никаких решений принимать было не нужно. Оно уже было принято там, в коридоре, с одним зашнурованным ботинком. Сейчас он просто сверялся с фактами, подводил итоги, составлял акт о списании. Проект «Семья» закрыт. Убытки зафиксированы. Дальше — ликвидация. Он лёг на жесткую кровать и впервые за много лет уснул мгновенно, без единой мысли о доме. Потому что дома у него больше не было.
Утром Виктор проснулся от гула уличного движения за тонким гостиничным стеклом. Он не чувствовал себя разбитым или невыспавшимся. Напротив, в теле была странная лёгкость, а в голове — абсолютная, почти математическая ясность. Ночь в безликом номере обнулила его. Он больше не был уставшим мужем, спешащим домой. Он стал стратегом, который готовится к короткой и решающей операции.
Первым делом он пошёл не завтракать, а в торговый центр, открывшийся через дорогу. В отделе мужской одежды он без раздумий купил простые, но добротные джинсы, кашемировый свитер тёмно-серого цвета и новые кожаные ботинки. Он переоделся прямо в примерочной, а свою рабочую одежду — протёртые штаны и выцветшую толстовку — без малейшего сожаления выбросил в урну. Затем он зашёл в парикмахерскую и попросил сделать ему короткую стрижку и побрить его. Глядя на своё отражение, он видел не вахтовика Витьку, а Виктора Николаевича — человека, который знает себе цену.
Около полудня, сидя в небольшой кофейне, он набрал номер Кати. Она ответила почти мгновенно, в голосе слышалась плохо скрытая тревога после вчерашних сброшенных вызовов.
— Катюш, привет, солнце!
— Витя? Привет! А ты… ты где? Я тебе вчера звонила…
— Да связь барахлила, в поезде трясло. Я почти дома. Еду. Буду вечером, как и договаривались. Так что накрывай на стол, зверя дикого кормить будешь! — его голос звучал бодро, весело и совершенно искренне. Он вложил в него всю ту радость, которую должен был испытывать. На том конце провода повисла секундная пауза.
— А… да. Конечно. Ждём.
Слово «ждём» было именно тем, что он хотел услышать. Крючок заглочен. Теперь оставалось только ждать. Он спокойно допил свой кофе, съел сэндвич. Он не торопился. Он представлял, как Катя тут же позвонила матери. Как Антонина Павловна, её мать, начала собираться, наставляя дочь по телефону: «Веди себя как ни в чём не бывало», «Улыбайся, будь ласковой», «Главное, чтобы он ничего не заподозрил». Они готовили оборону, не зная, что он уже давно находится в их тылу.
Он появился на пороге квартиры ровно в семь вечера. С кухни доносился аромат жареного мяса и приторно-сладкий запах яблочного пирога. Он вошёл без стука, своим ключом. Обе женщины были на кухне. Катя в нарядном домашнем платье, с идеальной укладкой. Антонина Павловна, полная, властная женщина, сидела за столом с чашкой чая, как генерал в своём штабе.
При виде него они обе замерли. Они ждали уставшего, заросшего щетиной мужика в дорожной одежде, который с порога попросится в душ и завалится спать. А в кухню вошёл спокойный, чисто выбритый мужчина в дорогом свитере, от которого пахло хорошим парфюмом, а не поездом. Его взгляд был прямым, холодным и абсолютно спокойным.
— Витечка, ты приехал! А мы тут… пирог печём, — Катя бросилась к нему, пытаясь обнять, но наткнулась на выставленную руку, державшую пакет с вином и коробкой конфет.
— Здравствуй, Катя. Здравствуйте, Антонина Павловна. Он поставил пакет на кухонный стол. Его спокойствие было неестественным, оно звенело в воздухе громче любого крика. Тёща поджала губы, её глаза-буравчики изучали его, пытаясь понять, что изменилось.
— Здравствуй, Витя. С приездом, — процедила она.
Он не стал раздеваться. Просто подошёл к столу и сел на стул напротив тёщи. Он окинул взглядом стол, накрытый лучшей скатертью, дорогие тарелки, хрустальные бокалы. Всё было подготовлено для праздничной встречи. Для спектакля.
— Хорошо сидите. По-семейному, — сказал он ровным голосом, глядя не на них, а куда-то сквозь них.
— Так тебя же ждём, стараемся, — засуетилась Катя, пытаясь разрядить обстановку. — Ты, наверное, голодный? Сейчас я…
— Я не голодный, — прервал он её, и от этого ледяного тона она замерла с тарелкой в руках.
Он перевёл взгляд сначала на жену, потом на её мать. В его глазах не было ни злости, ни обиды. Только усталость и окончательность принятого решения.
— Знаете, я ведь вчера приехал. Немного раньше срока. Сюрприз хотел сделать.
Слова Виктора упали на накрытый стол, как кусок льда в кипящее масло. Катя застыла, её натянутая улыбка начала медленно сползать с лица. Антонина Павловна, напротив, вся подобралась, её тело превратилось в натянутую струну, а взгляд стал колючим и злым. Она поняла всё первой.
— Что ты имеешь в виду? — голос Кати был тонким, почти детским. Она всё ещё пыталась играть свою роль, надеясь, что это какая-то злая шутка, проверка. — Я имею в виду, что вчера, примерно в это же время, я стоял в прихожей и слушал, как ты жалуешься своей маме. Очень подробно. Я слышал ваш вчерашний разговор. Весь. От начала и до конца.
Он говорил это без упрёка, без злости. Он просто констатировал факт, как инженер, зачитывающий показания приборов перед списанием неисправного оборудования. Эта безэмоциональность пугала гораздо сильнее, чем крик.
— «Денег вечно не хватает». «Витька меня совсем забросил». «Я тут одна, как в клетке». Я ничего не перепутал? — он смотрел прямо на Катю, и под этим взглядом она съёжилась, отступая на шаг назад, к плите, от которой шёл жар.
Тут в разговор вступила тёща. Она встала, грузная, монументальная, опираясь костяшками пальцев о стол.
— А что не так? Ребёнок правду сказал! Ты её на полгода бросаешь одну, думаешь, откупился деньгами? Женщине забота нужна, ласка!
Виктор медленно повернул голову в её сторону.
— Забота? Ласка?
— Да! Именно!
— Я пашу на вахте по полгода, чтобы ты ни в чём не нуждалась, а ты жалуешься своей маме, что я тебе мало внимания уделяю? Забирай маму, и ищите того, кто будет уделять вам внимание 24/7!
Эта фраза, произнесённая всё тем же ровным, лишённым эмоций голосом, стала спусковым крючком. Катя вспыхнула, её страх сменился яростью обличённой лгуньи.
— Да как ты… Ты подслушивал?! Ты специально всё это устроил?!
— Я просто приехал домой. В свой дом. Оказалось, меня здесь не очень-то и ждали. Ждали мой перевод на карту. Но ничего, эту проблему я сейчас решу.
Он встал и сделал шаг к жене. Она инстинктивно вжалась в кухонный гарнитур. Антонина Павловна шагнула вперёд, пытаясь загородить дочь.
— Не подходи к ней!
Виктор обошёл её, как обходят неодушевлённое препятствие. Он не смотрел на Катю. Его взгляд был сфокусирован на её сумочке, висевшей на спинке стула. Он не стал её вырывать или трясти. Его пальцы легко расстегнули позолоченный замок. Он залез внутрь и вытащил два предмета: пластиковую карту с логотипом банка и брелок с ключами от его машины. Он держал их в ладони, словно взвешивая. Шесть месяцев его жизни вдали от дома, шесть месяцев морозов, усталости и грязи. Вот они, уместились на одной ладони.
— Что ты делаешь?! Положи на место! Это моё! — взвизгнула Катя.
— Ошибаешься. Это моё. Просто было у тебя на временном хранении. Больше в нём нет необходимости, — он спрятал карту и ключи во внутренний карман куртки. — Карту я заблокирую через час. Так что если вам что-то нужно купить — поторопитесь. Машину завтра заберу. Она мне на новой работе пригодится.
Он повернулся и пошёл к выходу из кухни.
— Ты не можешь так поступить! Я твоя жена! — крикнула Катя ему в спину. Он остановился в дверном проёме, но не обернулся.
— Ты была проектом, который я финансировал. Очень дорогим и, как выяснилось, совершенно неблагодарным. Проект закрыт. Финансирование прекращено.
Он вышел в коридор. Тёща, опомнившись, бросилась за ним, её лицо исказилось от злобы.
— Постой! А квартира?! Ты её на улице оставишь?!
Виктор уже обувался, действуя быстро и слаженно.
— Квартира моя. Куплена до брака. Так что у вас есть неделя, чтобы найти себе новое жильё. Думаю, твоей маме будет очень удобно жить вместе. Вы ведь так любите разговаривать.
Он распахнул входную дверь. Запах яблочного пирога смешивался с холодным воздухом подъезда.
— А я начинаю новую жизнь. Без вас.
Дверь захлопнулась. Не громко, а с глухим, окончательным щелчком замка. На кухне, в облаке ароматов так и не состоявшегося праздничного ужина, остались стоять две женщины. Они смотрели друг на друга, и в их глазах не было слёз. Только растерянность, которая быстро сменялась холодным, бессильным бешенством от того, что их тёплый, уютный и такой привычный мир только что был аннулирован одним человеком…
