Галина Сергеевна вертела в руках глянцевую коробку.
Третий, «родительский», блок радионяни.
Она отдала два — детский блок-микрофон и один родительский. А этот, второй родительский, оставила у себя.
Просто так.
Сын с невесткой даже не заметили, что устройств в коробке было три.
Андрей и Вероника жили в доме напротив. Их окна в окна. Удобно и… тревожно.
Галина вздохнула. Подарок был… намеком. Громким, отчаянным намеком на внуков, которых все не было.
Андрей тогда, принимая коробку, посмеялся. Сказал, что они пока поставят детский блок на кухне, «проверить, как ловит».
Растяпы. Наверное, так и оставили его включенным.
Она поставила свой, «лишний», блок на подоконник, воткнула вилку в сеть.
Просто проверить, работает ли.
Привычное шипение заполнило ее кухню. Галина покрутила колесико настройки.
Внезапно шипение пропало.
Четкий, как удар, голос Вероники вырвался из динамика. Такой близкий, будто она стояла рядом.
«Матери скоро не станет, потерпи».
Пауза.
А потом тихий, вкрадчий смех.
Галина Сергеевна застыла. Рука так и осталась на колесике.
Кому она это говорит? Ночью?
Ответ был один. Очевидный, как ее собственное отражение в темном стекле.
Андрею. Ее сыну.
«Потерпи».
Воздух перестал поступать в легкие.
Она ждала, что сын ответит. Что он крикнет на нее, назовет сумасшедшей. Хоть что-нибудь.
Но в динамике было пусто. Только этот смех, который все еще висел в воздухе.
Вероника. Ее милая, улыбчивая Вероника.
«Матери… не станет».
Это о ней. О Галине.
Она медленно опустилась на табурет. Дом напротив, такой родной, вдруг стал логовом.
И ее сын… ее Андрюша… он там. Он слушает это. И он молчит.
Галина Сергеевна выдернула вилку из розетки.
Звук оборвался.
Она сидела в темноте, глядя на темные окна напротив. Спальня сына.
Как это возможно?
Андрей любил ее. Она знала, что любил. Он не мог.
Может, она ослышалась? Может, это фильм? Радиоспектакль?
Но частота… она поймала их частоту. Тот самый блок, что стоял у них на кухне.
Галина не спала всю ночь. Она не ходила из угла в угол. Она сидела неподвижно.
Любой шорох в ее собственном доме казался теперь шагами врага.
Утром, едва рассвело, она больше не могла выдерживать.
Нужно было услышать голос Андрея.
Она набрала его номер. Руки не слушались, палец соскальзывал.
Гудки. Длинные.
— Мам? Привет! — голос сына был бодрым. Слишком бодрым для соучастника. — Что-то случилось?
— Андрюша… нет, ничего. Просто… — она запнулась. Как это сказать? «Твоя жена желает моей смерти, а ты молчишь?» — Просто не спалось. Ты дома?
— Дома? Мам, ты чего? Я ж тебе говорил! У меня срочная командировка.
У Галины Сергеевны похолодело внутри.
— Я уже в такси, в аэропорт еду.
— Командировка… Точно. Я и забыла.
— В Екатеринбург. На все выходные, чтоб его. Неожиданно сорвали. Ладно, мам, я на регистрацию почти бегу, давай!
Трубка отключилась.
Она смотрела на телефон.
Андрей. Уезжает.
А Вероника…
Он сказал: «Я ж тебе говорил». А она не помнила. Последнее время она часто все забывала.
Галина медленно подошла к окну.
Если Андрей уехал…
Если его не было дома этой ночью…
То с кем она говорила?
Она вспомнила пустоту в динамике. Андрей не ответил не потому, что согласен.
А потому, что его там не было.
Руки сами потянулись к вилке. Она снова включила радионяню.
Шипение.
Галина стала крутить колесико. Вот он, сигнал.
И снова голос Вероники. Теперь уже дневной, раздраженный.
— …вечно она лезет! Подарочки свои сует! Радионяня! Намекает, старая…
Пауза.
А потом другой голос. Мужской. Низкий, незнакомый.
— Успокойся. Он улетел?
— Да. У нас три дня.
— Отлично. Вечером отметим. А с домом что?
— План прежний. Этот дом будет наш. Андрей — тюфяк, он сделает, как я скажу. Главное, чтобы его мамочка съехала.
Снова этот чужой, мужской голос.
— А если не съедет?
Наступила пауза. Галина Сергеевна вцепилась в подоконник.
И Вероника ответила. Тихо, но отчетливо. Каждое слово било, как молоток.
— Значит, мы ей поможем. Старые люди такие… хрупкие.
Галина выключила звук.
Она смотрела на дом напротив. Там, за занавесками, ее невестка и… ее любовник.
В квартире ее сына.
«Матери скоро не станет»… Это было не про убийство.
Это было про то, что ее, Галину, просто «не станет» в этом доме. Ее выживут. Уничтожат.
А сын…
Он не соучастник.
Он — следующая жертва.
Два дня Галина Сергеевна жила у окна.
Она не ела. Она пила воду, не чувствуя вкуса.
Радионяня стала ее оружием. Ее проклятием.
Она слышала, как они смеялись. Как заказывали дорогую еду. Как обсуждали, какую мебель купят в ее дом.
В дом Галины.
Она видела их. Окна в окна.
Сначала она не понимала, как Вероника может быть такой неосторожной.
А потом поняла.
Галина сидела в своей квартире в полной темноте.
А Вероника, разгоряченная вином и успехом, казалось, упивалась своей безнаказанностью.
Она не просто не задергивала шторы.
Вечером в субботу она, обнимая любовника, помахала рукой прямо в сторону темного окна Галины. Будто насмехаясь над слепой и глухой старухой.
Она не знала, что у «старухи» есть смартфон с отличным зумом.
Галина взяла свой телефон. Включила видеозапись.
Она снимала.
Она снимала, как любовник, которого звали Егор, обнимал Веронику на кухне ее сына.
Она снимала, как они целовались у окна, глядя на ее дом.
Слова были важны. Но Андрей… он был мягким. «Тюфяк». Вероника была права в этом.
Он мог не поверить словам. Он мог простить.
Но он не простит то, что Галина видела сейчас.
Она записывала не только видео. Она подносила телефон к динамику радионяни.
Вечером в субботу она услышала ключевой разговор.
— …так что с домом? — спросил Егор. Они пили вино. — Андрей упрется. Дом-то ее.
Вероника рассмеялась. Тот самый смех, что она слышала первой ночью.
— Андрюша? Он мамочку свою обожает. В этом и ключ.
Она сделала глоток.
— Я скажу ему, что мы должны о ней заботиться. Я скажу, что мы будем за ней ухаживать.
Ее голос стал вкрадчивым, липким.
— Скажу, что ей одной тяжело. Что ей нужен присмотр. Что она заговаривается, все забывает. Что лучший выход — хороший, дорогой пансионат.
Егор хмыкнул.
— А он?
— А он ее сам уговорит. Он же хороший сын. Он ее уговорит съехать ради ее же блага. А дом… дом он перепишет на себя. Для «сохранности». Ну а дальше ты знаешь.
У Галины Сергеевны перестали дрожать руки.
Она выключила радионяню. Она выключила запись на телефоне.
У нее было все.
Все эти два дня она чувствовала себя жертвой, которую загнали в угол.
Теперь она почувствовала себя охотником.
Она знала своего сына. Он был мягким, да. Но он не был идиотом.
И больше всего на свете он не выносил, когда его лучшими чувствами играли.
Его любовь к матери. Вероника решила использовать это как рычаг.
И это стало ее главной ошибкой.
Галина Сергеевна сделала копию видео. На всякий случай.
Она посмотрела на экран. Воскресенье, вечер.
Самолет из Екатеринбурга приземлялся в девять.
Она знала, что Андрей позвонит ей, как только включит телефон.
Она ждала.
Телефон зазвонил ровно в 21:15.
— Мам, привет! Я сел. Устал, как собака. Сейчас такси поймаю и…
— Андрей, — голос Галины был ровным. Твердым. Она сама его не узнала.
Он сразу замолчал, уловив интонацию.
— Что-то случилось?
— Домой не едь.
— Что? Мам, что?
— Сначала ко мне. Немедленно. Не звони ей. Просто приезжай.
Она нажала отбой.
Теперь оставалось только ждать.
Он влетел в квартиру через двадцать минут, бледный, с рюкзаком на одном плече.
— Мам, что? Пожар? Ты заболела? Вероника…
— Сядь, Андрей.
Ее спокойствие напугало его сильнее, чем любая истерика.
Он сел на край стула, не снимая куртки.
— Мам, не молчи.
Галина Сергеевна не сказала ни слова. Она просто положила перед ним свой телефон.
— Что это?
— Посмотри.
Она включила видео.
Андрей смотрел. Сначала непонимающе.
Потом его лицо начало меняться.
Он смотрел, как чужой мужчина обнимает его жену на его кухне.
Он смотрел, как они целуются у окна, глядя на ее, материн, дом.
Он смотрел, как Вероника насмешливо машет в ее темное окно.
Он перестал дышать.
Лицо его из бледного стало серым.
Он медленно поднял на нее глаза.
— Это… это монтаж, мам?
— А это монтаж?
Галина включила аудиозапись.
Голос Вероники заполнил кухню.
«Андрей — тюфяк…»
«…хороший, дорогой пансионат».
«…дом он перепишет на себя…»
«…старые люди такие хрупкие».
Андрей закрыл лицо руками. Его плечи не дрожали. Он просто сидел, вжавшись в стул.
Он молчал очень долго.
Галина тоже молчала. Вся боль этих двух дней концентрировалась в этой минуте.
Наконец, он опустил руки.
Глаза у него были сухие.
— Она… она знала, что я в командировке. Она знала, что ты…
Он не договорил. Он все понял.
Он понял, что Вероника знала о его любви к матери. И знала о забывчивости матери.
Она хотела использовать одно, чтобы доказать другое.
— Спасибо, мам, — сказал он тихо.
Он встал.
— Андрей…
— Я пойду домой.
— Не надо.
— Надо, — он посмотрел на нее. Мягкости в нем не осталось. — Я все понял. Я понял, кто на самом деле хрупкий. И это не ты.
Он вышел, не хлопнув дверью.
Галина осталась у своего окна. Она больше не включала радионяню. Ей не нужно было слушать.
Она видела.
Она видела, как Андрей пересек двор.
Как вошел в подъезд.
Свет в их окнах зажегся.
Прошло не больше часа.
Дверь подъезда распахнулась. Из нее выбежал Егор. Он сел в машину и скрылся.
Через десять минут вышла Вероника. Она тащила чемодан.
Она остановилась посреди двора и посмотрела на окна Галины.
Кричала что-то, жестикулировала. Наверное, звонила Андрею, но он не брал.
Потом она села в такси и уехала.
Свет в окнах напротив погас.
Телефон Галины Сергеевны пиликнул. Сообщение от Андрея.
«Я уехал к Игорю. Побуду у него. Мне надо… во всем разобраться. Квартира будет продаваться. Я тебя люблю».
Галина Сергеевна положила телефон.
Она посмотрела на третий блок радионяни, стоявший на подоконнике.
Этот невольный шпион. Этот символ лжи.
Она взяла его, повертела в руках.
Хотелось разбить его об стену.
Но она этого не сделала.
Она спокойно сложила его обратно в глянцевую коробку, вместе с проводом.
Закрыла крышку.
Подошла к антресолям и убрала коробку в самый дальний угол.
Некоторые вещи не нужно уничтожать.
Их нужно просто закончить.
Она посмотрела на свой дом. Он больше не казался ловушкой.
Она пошла на кухню и поставила полный чайник.
Впервые за последние трое суток она почувствовала, что хочет есть. И что она будет спать.
Прошло полгода.
Окна в доме напротив больше не были угрозой. Квартиру сына купила молодая семья с двумя шумными детьми.
Галина Сергеевна иногда видела их во дворе и кивала. Они улыбались в ответ.
Андрей съехал в другой район, подальше отсюда. Развод прошел быстро, делить им было нечего.
Квартира была его, дом — Галины. Вероника исчезла, попытавшись напоследок написать Галине гневное сообщение, которое та прочитала и, не отвечая, заблокировала номер.
Сегодня была суббота. Андрей приехал к матери.
Он больше не был «тюфяком». Он похудел, в уголках глаз залегли жесткие морщинки, которых раньше не было.
Он молча чинил розетку в коридоре.
— Мам, у тебя отвертка крестовая есть?
— Посмотри в ящике, в большом.
Он нашел, вернулся к розетке.
Они научились говорить о бытовых вещах. О погоде. О новостях.
Они оба знали, что лежит между ними. Невысказанная правда о том, как легко было его обмануть и как больно было ей подслушать.
Он закончил с розеткой, вымыл руки.
— Спасибо, — сказала она.
— Ерунда.
Он сел на кухне. Галина поставила перед ним тарелку с ужином. Не его любимое блюдо. Просто еда.
Они перестали играть в «идеальную семью».
— Я, наверное, в отпуск съезжу, — сказал он, глядя в тарелку.
— Хорошая мысль.
— На Алтай. Один. В горы.
Галина кивнула.
Он поднял на нее глаза.
— Мам. Ты… ты тогда не зря это сделала. То, что… подслушала.
Она медленно села напротив.
— Я не специально, Андрей.
— Я знаю. Но если бы не ты… Я бы так и жил. С ней. И уговорил бы тебя съехать в пансионат.
Он усмехнулся. Безрадостно.
— Она была права. Я был тюфяк.
— Ты был любящий, — тихо поправила она. — Ты доверял. В этом нет вины.
Он помолчал.
— Может быть.
Он доел, встал.
— Ладно, я поеду. Мне еще к проекту готовиться.
— Ты в воскресенье приедешь?
— Приеду. Обязательно.
Он обнял ее у двери. Крепче, чем раньше. И в этом объятии больше не было сыновней мягкости. В нем была взрослая благодарность.
Галина Сергеевна закрыла за ним дверь.
Она подошла к окну. Во дворе играли дети из квартиры напротив.
Она посмотрела наверх, на антресоли.
Коробка с радионяней была там.
Она не выбросила ее. Иногда ей казалось, что эта вещь — как прививка.
Болезненная, оставившая шрам, но необходимая.
Она больше не боялась своей невестки. Она больше не боялась за свой дом.
И, что самое странное, она больше не ждала внуков с таким отчаянием.
Галина поняла, что у нее уже есть семья. Она сидела напротив нее полчаса назад и чинила розетку.
И эта семья, какой бы она ни была, стоила того, чтобы за нее бороться.
