Клавдия Петровна лежала не дыша. Спектакль должен быть безупречным.
Тяжелый, приторный дух камфоры и валерьянки, которым она сама пропитала подушки, теперь казался ей удушающей реальностью. Она чувствовала себя неловко в этой роли, но отступать было поздно.
Она притворилась. Сказала по телефону, что «уходит», что «врач дал пару дней». Позвала разделить то, что останется.
Она сделала это не из злости. Она сделала это, потому что в последние годы чувствовала себя невидимой.
Пустым местом. Ее использовали как бесплатную няньку, как банк, как жилетку, но никто не видел ее.
Она хотела встряхнуть их. Хотела увидеть страх в их глазах. Страх потерять её, а не ее квадратные метры.
И они приехали. Егор и Света.
Сейчас они стояли в двух шагах от кровати и шептались. Клавдия держала веки сомкнутыми, стараясь дышать мелко, почти незаметно.
— Сервант, Егор, — шипела Света, и ее дыхание пахло мятной жвачкой, — ты помнишь, что мама его мне обещала. У тебя и так места нет.
— Свет, давай будем логичными, — бубнил в ответ Егор, ее старший, «рациональный» сын. — Логика где? У меня квартира больше. А вот дача… Дачу нужно будет оценить справедливо. Не продешевить.
— Мне плевать на дачу! У Валеры опять долги, мне нужно что-то… материальное! — Света почти плакала. — А тебе всегда было проще!
Клавдия вжала голову в подушку.
Ни слова. Ни одного вопроса: «Мама, как ты?». Никакой попытки взять за руку. Никто даже не поправил ей одеяло.
Сразу. К делу.
— А мне нужна стабильность! — голос Светы дрогнул, переходя на знакомые слезливые ноты. — Ты знаешь, как мне тяжело, мне нужен… залог.
Залог. Хорошее слово для материнского серванта.
Клавдия чувствовала, как под закрытыми веками собирается злая, сухая влага. Она сглотнула.
— Мы просто… ну, чтобы потом хаоса не было, — Егор подошел ближе. Клавдия почувствовала его запах. Не табак, а что-то новое, дорогой парфюм с ноткой металла. Запах чужого, успешного мужчины, которым она так гордилась. — Мам? Ты же слышишь? Мы просто хотим все упорядочить.
Она молчала. Она была «при смерти».
— Видишь, ей уже все равно, — авторитетно заявил Егор. — Давай по-тихому. Я составлю список, ты проверишь.
— А бусы? — Света вдруг метнулась к тумбочке. — Бабушкины! Янтарные!
Рука Клавдии, лежавшая поверх одеяла, дернулась.
Это была ее «святыня». Единственная память о матери. Вещь, которую она никогда не носила, но которую доставала в самые тяжелые минуты.
— Я их возьму. На память. Они мне нужнее, — Света уже расстегивала мешочек, в котором они хранились. Ее пальцы были быстрыми, как у воровки.
— Положи, — рявкнул Егор. — Это не сейчас. Не мелко плавай. Сервант, дача — вот активы. Бусы — это пыль.
— Ты всегда мной помыкал! — взвизгнула дочь. — Всегда тебе все! А мне — что останется?
Они забыли, что она «умирает». Они уже делили добычу.
Клавдия поняла, что ее маленький, хитрый тест превратился в нечто чудовищное.
— Успокойся, — голос Егора стал низким и твердым. — Я же сказал, все будет по-честному. Нотариус придет, все оформим как надо.
У Клавдии остановилось ее «умирающее» дыхание.
Нотариус?
Телефон Егора завибрировал на тумбочке. Он глянул на экран и кивнул сам себе.
— Вот. Он уже внизу. Я же говорил, человек надежный.
Егор посмотрел на мать.
— Сейчас, мама. Быстро все подпишем. Чтобы ты не волновалась.
Клавдия Петровна медленно открыла глаза.
Она позвала их делить имущество, думая, что это ее игра.
Я не знала, что они принесут с собой не простого нотариуса, а… кого-то, кто уже приготовил все бумаги на ее, еще живой, квартире.
Егор не дрогнул. Он встретил ее взгляд спокойно, почти с облегчением.
Света, наоборот, картинно ахнула и отскочила от тумбочки, пряча руки за спину, словно ее поймали на краже.
— Мамочка! Ты нас слышишь! — Голос Светы тут же стал вязким, как сироп. — Мы так переживали!
— Хорошо, что ты в сознании, — ровно сказал Егор. — Это даже упрощает дело. Ты ведь хочешь порядка?
Порядка. Клавдия чувствовала, как этот «порядок» ледяным обручем сжимает ей грудь.
Раздался короткий, деловитый звонок в дверь.
— Это он, — Егор вышел в коридор.
Клавдия слышала приглушенные голоса. «Да, здесь, в спальне», — донеслось до нее. «Только будьте… деликатны».
В комнату вошел Егор, а за ним — невысокий, суетливый мужчина в мятом сером пиджаке. От него пахло не то нафталином, не то дешевой бумагой и потом.
Мужчина нес пухлый, изрядно потертый портфель. Его глаза за толстыми стеклами очков быстро обежали комнату, задержались на серванте, который хотела Света, и остановились на Клавдии.
Он не смотрел ей в глаза. Он смотрел на нее как на объект. Как на мебель.
— Петр Семенович, — представил его Егор, кивая на мать. — Наш специалист.
Специалист.
Петр Семенович изобразил на лице скорбную вежливость.
— Клавдия Петровна… Мои… э-э… соболезнования вашему состоянию. Мы постараемся не утомлять вас.
Он не спросил, как она себя чувствует. Он не спросил, понимает ли она, что происходит.
Он щелкнул замками портфеля. Звук был оглушительным в пропитанной камфорой комнате.
— Егор Андреевич ввел меня в курс дела. Чтобы избавить вас от будущих… хлопот.
Он извлек несколько листов. Уже напечатанных. С заполненными строками.
— Мы подготовили проект, — он разложил бумаги на комоде. — Для экономии вашего времени.
Света подобострастно подтащила ему стул.
— Что… это? — Клавдия сказала это почти беззвучно. Голос сел от смеси валерьянки и ярости.
— Это дарственная, мама, — Света подошла и погладила ее по плечу. Рука ее была холодной и липкой. — Ты же… ты же всегда говорила, что все нам.
Егор взял один лист.
— Это просто формальность. Чтобы потом не возиться с наследством. Это долго, мама. А так — ты просто даришь нам с сестрой квартиру и дачу.
Он говорил это так, будто предлагал ей чаю.
— Поровну, — уточнила Света, вглядываясь в лицо матери.
Егор бросил на нее раздраженный взгляд, но промолчал.
Петр Семенович кашлянул.
— Процедура стандартная. Мы… э-э… зафиксируем вашу волю. В присутствии. Так сказать.
Они привели не нотариуса. Они привели человека, который оформляет отъем.
— Но я… — начала Клавдия.
— Мама, не надо, — Егор перебил ее мягко, но твердо. — Не трать силы. Мы все решили. Это самое логичное решение.
Он говорил о ее жизни. О ее доме. Как о проекте, который нужно закрыть.
— Вот здесь, — «специалист» Петр Семенович вынул из кармана простую шариковую ручку и протянул ей. — Ваша подпись.
Он не прочел ей ни строчки из документа.
Клавдия смотрела на эту ручку.
— У меня… рука дрожит, — прошептала она. Это была правда. Но не от слабости.
— Ничего страшного! — обрадовался Петр Семенович. — Мы это предусмотрели.
Он порылся в портфеле и вытащил что-то еще. Штемпельную подушечку.
— Можно просто отпечаток пальца. Или, если совсем трудно, — он заговорщически понизил голос, — просто черканите как-нибудь. Я заверю, что подпись сделана в здравом уме.
В здравом уме.
Егор взял ручку из рук нотариуса.
— Давай, мама.
Он взял ее безвольную руку, лежавшую поверх одеяла.
И он попытался вложить ручку в ее пальцы.
Он не просто вложил. Он начал сжимать ее пальцы вокруг пластика. Насильно.
Это прикосновение. Это холодное, деловитое насилие.
Света наблюдала, затаив дыхание. Ее глаза были прикованы к ручке.
— Не усложняй, — прошипел Егор ей на ухо. — Сделай, как просят. Для твоего же блага.
Клавдия Петровна почувствовала, как острый кончик стержня уперся в одеяло.
Они действительно думали, что она умрет прямо сейчас. Или что она уже мертва душой.
Она медленно перевела взгляд с руки Егора на его лицо. Потом на Свету. Потом на Петра Семеновича с его грязными очками.
И она улыбнулась.
Эта улыбка была страшнее, чем любой крик.
Она была широкой, почти веселой, но глаза оставались абсолютно холодными.
Егор замер, его рука с ручкой повисла в воздухе.
— Мам, ты чего? — Света нервно хихикнула. — Совсем…
— Руку. Убрал. — Голос Клавдии был тихим, но в нем прорезалась такая сталь, что Егор рефлекторно отдернул руку, словно обжегся.
Ручка с легким стуком упала на пол.
— Мама! — возмутился он. — Что ты…
Клавдия Петровна медленно, с кряхтением, села в кровати.
Камфора и валерьянка ударили в нос с новой силой, но теперь это был запах не болезни, а реквизита.
Она села, свесив ноги. Старая ночная рубашка. Седые, спутанные волосы. «Умирающая» женщина.
Только вот глаза у нее были как два буравчика.
— Петр Семенович, да? — обратилась она к «специалисту».
Тот поспешно вскочил, опрокинув стул.
— Я… да… Клавдия Петровна, вам лучше лежать…
— Я вас не звала, — сказала она, глядя ему прямо в мутные очки. — И эти люди, — она кивнула на окаменевших детей, — не имели права вас звать в мой дом.
— Это… это просто… — залепетал мужчина, ища поддержки у Егора.
— Это называется «мошенничество группой лиц по предварительному сговору», — отчеканила Клавдия. Она не знала, так ли это называется, но звучало веско.
Лицо Петра Семеновича мгновенно стало белым. Кажется, он был мелким жуликом, а не матерым преступником.
— Я заверю, что подпись сделана в здравом уме? — повторила она его слова, смакуя их. — Вы врач-психиатр, Петр Семенович?
— Я… я пойду, — он схватил свой портфель. Бумаги с комода полетели на пол. — Вы не в себе!
— Я как раз в себе! — крикнула она ему вслед. — И полицию я тоже могу вызвать!
«Специалист» пулей вылетел из комнаты, и через секунду в коридоре хлопнула входная дверь. Так сильно, что в серванте звякнули рюмки.
Клавдия медленно встала на ноги.
Ее шатало — не то от долгого лежания, не то от ярости.
Света первая пришла в себя. И, конечно, ее реакцией были слезы.
— Мамочка! Ну что ты наделала! Мы же… мы же просто…
— Замолчи, — оборвала ее Клавдия.
Она посмотрела на Егора. Он не плакал. Он был багровым.
— Ты все испортила, — процедил он. — Устроила цирк.
— Это ты устроил цирк, Егор. С нотариусом.
— Мы хотели как лучше! Упорядочить! — крикнул он.
— Упорядочить? — Клавдия подошла к тумбочке и взяла в руки мешочек с янтарными бусами. — Это тоже «упорядочить»?
Света вжала голову в плечи.
— Вы пришли делить, — сказала Клавдия, и голос ее был ровным. — Вы начали делить. Ну что ж.
Она повернулась к Егору.
— Ты, Егор Андреевич, хотел дачу. Справедливо. Она твоя.
Его от удивления отпустило. Он недоверчиво моргнул.
— Серьезно?
— Абсолютно. Забирай. Прямо сейчас.
Она подошла к шкафу, открыла дверцу и достала оттуда старую брезентовую палатку и ржавый мангал.
— Вот. Это — дача. Точнее, все, что ты с нее получишь. Бери.
Она швырнула палатку ему под ноги.
— Мама! — взвизгнула Света, понимая, что спектакль окончен.
— А тебе, Светлана Андреевна, нужен был «залог». Сервант.
Клавдия подошла к серванту, открыла дверцу и достала стопку старых тарелок.
— Вот. Твой «залог».
Она протянула их Свете. Руки дочери дрожали.
— А теперь, — Клавдия Петровна пошатнулась, но удержалась за спинку стула. — Раздел имущества окончен.
Она показала на дверь, которую так эффектно захлопнул Петр Семенович.
— Вон. Оба.
— Ты… ты не можешь! — Егор снова начал наливаться краской. — Мы…
— Я могу. Это — мой дом. Вы пришли ко мне. Без приглашения на такое.
— Мы не уйдем! — уперлась Света.
— Уйдете.
Клавдия сделала то, чего они не ожидали. Она схватила со стола графин с водой, который ей приготовили «для последних часов», и с размаху швырнула его в стену рядом с Егором.
Вода и осколки хрусталя брызнули во все стороны.
Егор и Света закричали.
— ВОН!
Они вылетели из комнаты, толкая друг друга, схватили свои куртки в коридоре и через минуту Клавдия услышала, как за ними захлопнулась входная дверь.
Она осталась одна. В комнате пахло камфорой, валерьянкой и озоном от разбитого хрусталя.
Она медленно подошла к кровати, нашла упавшую ручку.
Потом взяла с комода листы «дарственной», которые оставил «нотариус».
Она села на пол, среди осколков, и начала читать.
И то, что она прочла, было страшнее, чем она думала.
Бумаги были разбросаны веером. «Договор дарения» был сверху.
Он был прост и циничен. Квартира, дача, гараж. Все, что она копила всю жизнь, — сухой строчкой на плохой бумаге.
Но под ним лежал другой лист, который Петр Семенович, видимо, обронил в спешке.
«Заявление о добровольном назначении опекуна».
Клавдия подняла его. Ее руки больше не дрожали.
Она читала.
«Я, Клавдия Петровна… ввиду резкого ухудшения состояния здоровья… и неспособности в полной мере принимать самостоятельные решения… прошу…»
Прошу.
«…назначить моим опекуном сына, Егора Андреевича… с правом… распоряжаться всеми моими счетами, имуществом и принимать медицинские решения от моего имени.»
Она перечитала эту фразу.
«Принимать медицинские решения».
Вот оно. Вот, что было «самым логичным».
Они не просто хотели ее вещи. Они хотели ее саму. Хотели ее волю. Ее право сказать «да» или «нет».
Ее хотели выключить, как старый телевизор.
Дарственная была просто прикрытием. Пылью в глаза для Светы. Главным призом для Егора была полная, абсолютная, узаконенная власть.
Он привел не просто жулика. Он привел человека, который превращал живых людей в имущество.
И тут она вспомнила.
Она вспомнила, как Егор, ее «логичный», «заботливый» Егор, полгода назад приезжал «помочь маме с бумагами».
«У тебя бардак, мам. Давай все упорядочим».
Он сидел на ее кухне, деловито щелкая сканером.
«Давай, мам, отсканируем все, сделаем копии. На всякий случай. В наш-то век… Вдруг что. А у нас копии в «облаке»».
Он отсканировал. Ее паспорт. Документы на квартиру. Свидетельство на дачу. Все, до последней квитанции.
«На всякий случай».
Он не ждал ее болезни. Он готовился к ней.
Клавдия сидела на полу, среди осколков графина, очень долго.
Душный запах валерьянки выветрился. Остался только холодный сквозняк из прихожей.
Она не плакала. Ярость тоже ушла. Осталось что-то твердое, тяжелое и очень ясное. Как фундамент.
Она встала. Осторожно, чтобы не наступить на стекло.
Подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный, городской воздух ударил в лицо.
Она сгребла со стола пузырьки с камфорой и валерьянкой и выбросила их в ведро.
Потом взяла веник и совок. Методично, тщательно, она собрала каждый осколок разбитого графина.
Телефон на тумбочке зазвонил. Пронзительно и требовательно.
Это была Света. Или Егор.
Клавдия посмотрела на аппарат.
Подошла, взяла трубку… и выдернула шнур из стены.
Она подошла к тумбочке, взяла мешочек с янтарными бусами. Высыпала их на ладонь. Они были теплые, живые.
Она надела их. Впервые за много лет.
Она села за кухонный стол. Нашла в ящике чистый лист бумаги и ручку. Не ту, что валялась на полу в спальне. Свою.
И она начала писать.
«1. Сменить замки. Завтра.»
«2. Выставить палатку и мангал в подъезд.»
«3. Продать дачу.»
Она остановилась, подумала. И добавила:
«4. Купить новый графин. Синий.»
Клавдия отложила ручку. Она не знала, что будет делать с детьми. Будет ли она с ними говорить. Простит ли.
Это было неважно.
Она затеяла спектакль, чтобы проверить, любят ли ее. А вместо этого — узнала, на что они готовы пойти.
Но, что важнее, она узнала, на что готова пойти она сама.
Она не умирала. Она только что родилась.
Эпилог.
Прошло три месяца.
В квартире Клавдии Петровны пахло свежей краской и лимонами.
Старый, вытертый ковер из коридора исчез, открыв крепкий дубовый паркет.
На кухне, на столе, стоял тот самый графин. Ярко-синий, из толстого стекла. Он ловил утренний свет.
Замки сменили на следующий же день. Рабочий, устанавливая их, удивленно качал головой: «Мать, да у вас тут не замки были, а одно название. Хорошо, что спохватились».
Палатку и мангал она, как и обещала, выставила на лестничную клетку. Они простояли там два дня, источая запах сырости, пока Егор их не забрал. Забрал ночью, тайком, как вор.
Он не звонил. Он написал одно сообщение на ее новый, кнопочный телефон: «Ты об этом пожалеешь».
Клавдия не ответила.
Дачу она продала. Быстро и неожиданно выгодно. Приехал риелтор, молодой парень, который больше смотрел на землю, чем на гнилой домик.
«Место хорошее, — сказал он. — А дом под снос».
«Вот и я так думаю», — согласилась Клавдия.
Теперь деньги лежали на ее счете. Не огромные, но ее.
Света звонила. Почти каждый день в течение первой недели.
Сначала это были рыдания. «Мама, как ты могла! Мы же семья!».
Потом — обвинения. «Ты Егора спровоцировала! Он хороший, он просто логичный!».
Потом — манипуляции. «У Никиты (ее сына) скоро день рождения. Он так по бабушке скучает…»
Клавдия слушала автоответчик. Голос Светы, механический и чужой, больше не проникал под кожу.
Она стерла все сообщения.
Один раз Света пришла. Стояла под дверью. Долго звонила в новый, блестящий звонок.
Клавдия в это время сидела на кухне и пила крепкий, свежезаваренный иван-чай. Она слышала каждый звонок.
Она не подошла к двери.
Клавдия не стала одиночкой. Она стала избирательной.
Она позвонила троюродной сестре из Твери, с которой не общалась лет десять.
— Зина? Привет. Это Клава. Да… жива. Слушай, а помнишь, ты меня в гости звала?
Через неделю она сидела в поезде.
Она вернулась через два дня, отдохнувшая и злая на себя. Злая, что не сделала этого раньше.
Она достала из шкафа старые бумаги. Те самые, что принес «специалист».
«Договор дарения» и «Заявление об опеке».
Она не выбросила их. Она положила их в ящик комода, под стопку чистых полотенец.
Это был не трофей. Это было лекарство.
Каждый раз, когда ей хотелось позвонить Свете, пожалеть ее, впустить обратно в свою жизнь по старой привычке, — она открывала ящик.
Она смотрела на строчку: «принимать медицинские решения от моего имени».
И желание звонить пропадало.
Она не знала, что будет в ее завещании. Может, она оставит все племяннику Зины. Может, отдаст приюту для кошек.
Ее спектакль провалился. Она хотела увидеть любовь, а увидела правду.
Но правда, в отличие от любви, никогда не лжет.
Клавдия Петровна надела свои янтарные бусы. Они приятно холодили кожу, прежде чем согреться.
Она взяла сумку-тележку. Сегодня в сквере у дома была ярмарка, привезли саженцы.
Она решила, что ей нужна яблоня. Карликовая. Чтобы росла прямо на балконе.
Для себя.
