— А, ты приехала?
Голос Олега, вязкий и заспанный, донёсся с дивана. Он даже не повернул головы, лишь лениво потянулся под пледом, из-под которого торчали голые ноги. Катерина, застывшая на пороге с тяжёлой дорожной сумкой в руке, не ответила. Она медленно, очень медленно, перевела взгляд с его расслабленной фигуры на то, во что превратилась их квартира.
Запах ударил первым. Смесь кислого, выдохшегося пива, застарелого сигаретного дыма, хотя они договаривались не курить в квартире, и чего-то сладковато-тошнотворного, похожего на пролитый ликёр, въевшийся в паркет. Неделя. Она отсутствовала всего одну неделю. Неделю, за которую он обещал ей всего одну вещь — разобрать этот чёртов балкон.
Она сделала шаг вперёд, и подошва её ботинка противно чавкнула, прилипнув к полу. Катерина опустила глаза. Тёмное, липкое пятно расползлось от журнального столика почти до самого дивана. На столике, как памятник прошедшей битве, громоздились пустые бутылки, коробки из-под пиццы с окаменевшими корочками и пепельница, переполненная так, что окурки высыпались на глянцевую поверхность.
Её путь на кухню был похож на прохождение полосы препятствий. Она перешагнула через брошенную на пол толстовку, обогнула пару одиноких носков, сиротливо лежавших посреди коридора. На кухне было ещё хуже.
Гора немытой посуды в раковине достигла таких размеров, что, казалось, обрела собственную гравитацию и вот-вот обрушится на пол. Засохшие макароны на тарелках, жирные разводы на плите, открытая банка шпрот, источавшая вокруг себя ауру безысходности. Это было не просто неряшество. Это было тотальное, осознанное наплевательство. Демонстрация того, как мало значат её просьбы и её присутствие в этом доме.
Катерина молча развернулась и прошла в комнату. Олег что-то недовольно промычал во сне и перевернулся на другой бок. Её взгляд упёрся в дверь на балкон. Она была приоткрыта. За стеклом, как в аквариуме, наполненном мусором, виднелся его мир. Старые зимние колёса, которые он клялся отвезти в гараж ещё прошлой осенью.
Коробки с какими-то инструментами, пыльные банки с краской, сломанный стул, старый системный блок компьютера. Весь этот хлам, который он годами отказывался выбросить, превратил их балкон в склеп для ненужных вещей. И он не только не разобрал его. Он сделал всю квартиру его филиалом.
Она подошла к двери и с силой, вложив в это движение всю свою накопившуюся ярость, захлопнула её. Грохот получился оглушительным, дребезжащим. Стекло в раме затряслось, а на подоконнике подпрыгнула и упала какая-то забытая отвёртка.
Олег дёрнулся и сел на диване. Он недоумённо моргал, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Ты чего шумишь? Я сплю.
Катерина проигнорировала его. Её движения стали резкими и точными. Она бросила свою сумку на единственное чистое место — кресло в углу, расстегнула молнию и достала из неё небольшой, но увесистый предмет. Новый, блестящий навесной замок. Она купила его час назад на хозяйственном рынке возле вокзала. Это была импульсивная покупка, рождённая плохим предчувствием. Предчувствие её не обмануло.
Она подошла к балконной двери. На её ручках, как и на многих старых дверях, были специальные проушины для замка. Олег когда-то сам их прикрутил, в шутку говоря, что будет запирать там сокровища. Катерина продела стальную дужку замка через обе проушины. Металл холодно лязгнул. Она с силой защёлкнула замок. Громкий, сухой щелчок прозвучал в комнате как приговор.
Затем она подошла к окну, рывком открыла форточку. Холодный октябрьский воздух ворвался в прокуренную комнату. Она взяла маленький, блестящий ключик, подержала его секунду на ладони и, не размахиваясь, простым движением выбросила в темноту двора. Она даже не стала смотреть, куда он упадёт.
Только после этого она обернулась к мужу. Олег смотрел на неё, и на его лице медленно проступало осознание. Сонливость сменялась недоумением, а недоумение — нарастающей паникой.
— Ты… что ты делаешь? Это что такое?
Его взгляд метнулся к двери, к блестящему на ней замку, потом снова на неё.
— Открой. Сейчас же. Что за шутки?
— Это не шутки, — ответила она. Голос её был абсолютно спокоен. — Это констатация факта.
— Какого ещё факта?! — взвыл он, окончательно проснувшись и вскакивая с дивана. Он был в одних трусах, растрёпанный и злой. — Там же все мои зимние колёса! Инструменты! Мой перфоратор! Ты с ума сошла?! Отдай ключ!
Катерина смотрела на него так, будто видела впервые. На его мечущуюся фигуру, на его искажённое паникой лицо. Его волновали не её чувства, не её неделя ожидания, не разгром в квартире. Его волновали колёса и перфоратор.
— Были твои, — отрезала она холодно и чётко, разделяя слова. — Теперь это просто мусор за запертой дверью. Можешь вызывать промышленных альпинистов, чтобы достать свои сокровища. А в квартире уберись. У тебя час. Потом я вызову клининг и выставлю тебе счёт за генеральную уборку и дезинфекцию. Время пошло.
— Час? Какой ещё час? Ты что, совсем?
Олег метнулся к балконной двери, его босые ноги шлёпали по липкому полу. Он схватился за холодные металлические ручки и с силой дёрнул. Дверь содрогнулась, но замок, блестящий и чужеродный, держал мёртвой хваткой. Он дёрнул ещё раз, с рычанием, напрягая мышцы спины. Безрезультатно. Стальная дужка даже не дрогнула.
— Катерина! Открой дверь! Я сказал, открой!
Он обернулся, его лицо побагровело от натуги и гнева. Она стояла у кресла и спокойно, без всякой суеты, расстёгивала молнию на своей дорожной сумке. Как будто ничего не происходило. Как будто он был не её беснующимся мужем, а назойливой мухой, жужжащей на фоне. Это её хладнокровие бесило больше, чем сам замок.
— Ты меня слышишь? Там мои вещи! Колёса надо в гараж везти, скоро первый снег, переобуваться пора! Там ящик с инструментами, удочки мои! Ты что творишь, идиотка?!
Он перешёл на крик, размахивая руками. Каждое слово было наполнено искренним, детским возмущением человека, у которого отобрали его игрушки. Он не спрашивал, как она доехала. Не извинялся за бардак. Его вселенная в этот момент сузилась до запертой балконной двери, за которой томилось его имущество.
Катерина достала из сумки косметичку и домашние тапочки. Поставила их на чистое сиденье кресла. Потом вынула пакет с гостинцами от матери — банку варенья и домашние пирожки. Она поставила пакет на подоконник, подальше от липких пятен на журнальном столике. Все её действия были методичными, выверенными, как у хирурга, готовящего операционное поле. Она вычищала из своего личного пространства любой намёк на хаос, который он устроил.
— Час уже идёт, — произнесла она, не глядя на него. Голос её был ровным и бесцветным. — Точнее, осталось пятьдесят пять минут.
Эта фраза, брошенная через плечо, подействовала на Олега как удар под дых. Он перестал кричать и замер. Он понял, что она не шутит. Это не истерика, не женский каприз. Это был план. Продуманный и приведённый в исполнение.
— Хорошо, — он сменил тактику, его голос стал вкрадчивым, полным фальшивого здравомыслия. — Давай как взрослые люди. Ты приехала, ты устала, я понимаю. Да, тут немного… не прибрано. Я всё уберу. Прямо сейчас начну. Только открой дверь. Дай мне ключ.
Он подошёл ближе, пытаясь заглянуть ей в глаза, найти там хоть искорку прежней Кати, которая всегда его прощала. Но её глаза были как два серых камня.
— Ключа нет, — ответила она, поворачиваясь к нему лицом. — Я его выбросила.
Олег отшатнулся, как от пощёчины.
— Что?.. Как… как выбросила?
— В форточку. Можешь поискать утром под окнами. Если повезёт.
Некоторое время он просто молчал, переваривая информацию. Выражение его лица сменилось с гневного на растерянное. Он смотрел то на неё, то на открытую форточку, то на замок. Картина в его голове никак не складывалась. Это было слишком. Слишком абсурдно, слишком жестоко.
— Ты больная, — выдохнул он наконец. — Тебе лечиться надо. Это же порча имущества! Моего имущества! Там перфоратор Bosch, почти новый! Я за него знаешь сколько отдал?
Он снова начал заводиться, но уже без прежнего напора. Теперь в его голосе звучали нотки отчаяния. Он пытался апеллировать к логике, к здравому смыслу, к ценности вещей, не понимая, что в её новой системе координат всё это превратилось в пыль.
— Твоё имущество, — Катерина медленно обвела рукой комнату, — вот оно. Бутылки, грязные тарелки, вонючие носки, залитый пол. Вот это всё твоё. А то, что на балконе, — это больше не твоё. Это замурованный хлам. И у тебя осталось сорок восемь минут, чтобы убрать своё имущество из моей квартиры.
Она намеренно сказала «из моей». Это было неправдой, квартира была общей. Но в этот момент она так чувствовала. Она была захватчиком на своей же территории, отвоёвывающим жизненное пространство.
Олег смотрел на неё, и в его взгляде читалось полное непонимание. Он всё ещё пытался найти лазейку, слабое место.
— Кать, ну прекрати. Ну виноват, да. Ну, засиделись с ребятами немного, с кем не бывает. Я же не каждый день так. Ты просто приехала не в настроении. Давай ты сейчас успокоишься, я сварю кофе, и мы всё решим…
Он сделал шаг к ней, протянув руку, чтобы коснуться её плеча. Катерина отступила назад, и её лицо исказилось такой брезгливостью, что он отдёрнул руку, словно обжёгся.
— Не трогай меня, — прошипела она. — И ничего ты решать не будешь. Решила уже я. Сорок пять минут.
Она развернулась и пошла в ванную. Олег остался стоять посреди комнаты, один на один с горами мусора и запертой дверью. Он слышал, как в ванной шумит вода. Она умывалась. Она умывалась, пока он стоял здесь, униженный, растерянный, запертый снаружи своего собственного балкона. Он сжал кулаки. Нет. Он не будет убирать. Он не будет играть по её правилам. Это и его дом тоже. Он сел на край грязного дивана и уставился на замок. Пусть вызывает свой клининг. Он им даже дверь не откроет. Он будет сидеть здесь. Это его пассивное, молчаливое сопротивление. Он ей ещё покажет, кто в доме хозяин.
Катерина вышла из ванной через десять минут. Она успела не только умыться, но и переодеться в домашнюю одежду — старые, но чистые спортивные штаны и простую футболку. Свежая, с собранными в пучок влажными волосами, она выглядела инопланетным созданием в этом эпицентре бытового распада. Олег не сдвинулся с места. Он сидел на диване, как каменный истукан, уставившись на балконную дверь. Его поза была воплощением упрямства и обиды. Он ждал. Ждал, что она сдастся, поймёт абсурдность своего поступка, начнёт извиняться.
Она молча прошла мимо него и остановилась посреди комнаты. Медленно, с видом эксперта-оценщика, оглядела поле битвы. Её взгляд задержался на журнальном столике, заваленном мусором, потом скользнул по липкому пятну на полу, остановился на горе посуды, видневшейся в дверном проёме кухни. Она даже слегка наклонила голову, словно прикидывая масштаб необходимых работ. Этот её спокойный, деловой осмотр выводил Олега из себя гораздо сильнее, чем крики и упрёки. Он чувствовал себя не участником конфликта, а объектом исследования.
— Тридцать пять минут, — сказала она в пустоту, словно сверяясь с невидимыми часами.
Олег дёрнулся, но промолчал. Его тактика была в игнорировании. Он покажет ей, что её ультиматумы для него — пустой звук. Он — мужчина, он — хозяин в этом доме, и он не позволит какой-то бабской истерике заставить его бегать с тряпкой. Он демонстративно откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди.
Катерина спокойно достала из кармана телефон. Она неторопливо разблокировала экран, провела пальцем по списку контактов. Олег следил за ней боковым зрением. Наверняка звонит подружке, жаловаться. Или матери. Ну конечно. Пусть. Пусть все знают, какая у него сумасшедшая жена.
Но она не стала шептаться или уходить в другую комнату. Она осталась стоять посреди гостиной, и когда на том конце провода ответили, её голос прозвучал громко и предельно отчётливо, заполняя собой всё пространство.
— Добрый день. Клининговая компания? Я хотела бы заказать у вас генеральную уборку. Да, срочную. Чем скорее, тем лучше. Адрес диктую…
Олег сел прямо. Это был не блеф.
— Ты что делаешь? Положи трубку!
Катерина прикрыла микрофон телефона ладонью и посмотрела на него с холодным любопытством.
— Я делаю то, что обещала. Или ты думал, я шучу?
Она убрала ладонь и продолжила с той же весёлой деловитостью:
— Да, я на линии. Итак, по объёму работ. Квартира однокомнатная, но состояние, скажем так, после небольшого стихийного бедствия. Или затянувшегося праздника, тут уж как посмотреть.
— Катерина, я сказал, прекрати! — он вскочил с дивана, его пассивное сопротивление рассыпалось в прах.
Она сделала шаг в сторону, уворачиваясь от него, и продолжила в трубку, слегка повысив голос, чтобы перекрыть его крик: — Особое внимание на кухню. Там… ммм… сложный случай с посудой, боюсь, понадобится что-то сильнодействующее. И полы. Полы липкие. Очень. Похоже на какую-то сладкую алкогольную смесь. Да, и запах. Нужен кто-то, кто умеет работать со стойкими запахами табака и, простите, несвежести.
Каждое её слово было как выстрел. Она не просто заказывала уборку. Она с наслаждением, с методичной жестокостью описывала постороннему человеку их общий позор, его позор. Она выставляла его напоказ как неряху, как свинью, неспособную убрать за собой.
— Я сейчас телефон у тебя заберу! — прорычал он, бросаясь к ней.
Он почти дотянулся, но она ловко отступила ещё на шаг, держа телефон на вытянутой руке. Её голос не дрогнул.
— Ой, и ещё один момент, девушка, очень важный! — защебетала она в трубку. — Тут… как бы это сказать… предыдущий жилец ещё не совсем съехал. Да, он здесь. Немного возбуждён, шумит. Ваши сотрудники смогут работать в присутствии крупного, громкого предмета интерьера? Он не кусается. Кажется.
Это было последней каплей. «Предыдущий жилец». «Крупный, громкий предмет интерьера». Она не просто унизила его, она вычеркнула его из своей жизни прямо в прямом эфире, превратила из мужа в неодушевлённый объект, в проблему, которую нужно устранить клининговой службе.
Олег замер на полпути к ней. Его лицо потеряло всякое выражение. Он смотрел на неё, на эту весёлую, оживлённо чирикающую в трубку женщину, и не узнавал её. Это была не его Катя. Это был кто-то другой. Чужой, холодный и безжалостный.
— Да, отлично! — завершила она разговор. — Через два часа? Прекрасно. Жду. Спасибо большое!
Она нажала отбой и сунула телефон в карман. В комнате повисла напряжённая, густая тишина, нарушаемая только его тяжёлым дыханием. — Они будут здесь через два часа, — сказала она так, словно сообщала прогноз погоды. — У тебя есть выбор. Можешь убрать всё это сам и сэкономить деньги. Или можешь остаться сидеть на этом диване и смотреть, как чужие люди отмывают твою грязь!
Слова повисли в прокуренном воздухе. Олег медленно, очень медленно повернул к ней голову. Он смотрел на неё так, словно только что заметил, что у неё выросла вторая голова. Его лицо, бывшее до этого то гневным, то растерянным, теперь стало пустым. Он издал короткий, удушливый смешок.
— Мою грязь… — повторил он, пробуя слова на вкус. — Ты сказала «мою»?
Он поднялся с дивана. Двигался он уже не суетливо, как раньше, а медленно и тяжело, как зверь, которого загнали в угол и который готовится к последнему прыжку.
— Ты приехала в мой дом. И будешь за мои же деньги вызывать сюда посторонних людей, чтобы они указывали мне на мою грязь? Ты вообще в своём уме?
Он сделал шаг к ней. Катерина не отступила, только чуть приподняла подбородок.
— Это и мой дом тоже. И я не хочу жить в свинарнике, который ты устроил за неделю моего отсутствия.
— Ах, твой дом! — в его голосе зазвенел металл. — А где ты была, когда я тут один всю неделю куковал? У мамочки своей? Ты сбежала отдыхать, а я должен был тут твои поручения выполнять? Балкон ей разобрать! Да у меня дел по горло было!
— Дел? — она криво усмехнулась. Её спокойствие дало первую трещину, и наружу прорвалось презрение. — Судя по количеству бутылок, у тебя тут был один сплошной аврал. Симпозиум по дегустации дешёвого пива.
Этот удар достиг цели. Его лицо исказилось. Он перешёл на крик, яростный и срывающийся.
— Да какое твоё дело, что я тут делал?! Я отдыхал! В своём доме! А ты, вместо того чтобы приехать и по-человечески сказать, что соскучилась, устроила этот цирк с замками! Ты решила меня проучить? Меня?!
Он ткнул в себя большим пальцем. Вся его фигура выражала крайнюю степень оскорблённого самолюбия. Он не видел ни грязи, ни своей вины. Он видел только её — женщину, посмевшую посягнуть на его комфорт и его вещи.
И тут Катерину прорвало. Вся неделя ожидания, всё разочарование, вся брезгливость, накопленная за последние полтора часа, — всё это выплеснулось в одной-единственной фразе, произнесённой низким, сдавленным от ярости голосом:
— Я просила тебя только об одном: разобрать этот чёртов балкон! Но ты не только это не сделал за неделю, пока меня не было, ты ещё и пьянки тут устраивал!
Он на мгновение опешил от прямоты и силы её обвинения. Но тут же нашёлся.
— Ах, балкон! Всё дело в балконе! В колёсах моих! Да плевать я хотел на твой идиотский замок! Плевать! Я сейчас эту дверь вынесу к чертям собачьим, поняла?!
Он развернулся и метнулся к углу, где валялся его полупустой ящик с инструментами, который он так и не убрал после какой-то мелкой починки месяц назад. Он запустил туда руку, с грохотом роясь в металлическом хламе. Катерина смотрела на его спину, на напряжённые лопатки, и в её голове что-то щёлкнуло. Холодно и окончательно.
Он выпрямился, сжимая в руке тяжёлый молоток. Его глаза горели безумным огнём.
— Сейчас посмотрим, чей это дом!
Он занёс молоток, целясь в хлипкий замок на балконной двери. Но в то же мгновение, когда он начал своё движение, Катерина сорвалась с места. Её целью был не он. Её целью было то, что стояло в другом углу комнаты, на специальной подставке, — его сокровище. Дорогая акустическая гитара, которую ему подарили на тридцатилетие. Он сдувал с неё пылинки, менял струны чаще, чем собственные носки, и не позволял ей даже прикасаться к ней без его разрешения.
Она схватила гитару за гриф. Дерево было гладким и тёплым. Олег, уже замахнувшийся на дверь, замер, боковым зрением увидев её движение. Его лицо вытянулось от ужаса.
— Не трогай! Катя, не смей!
Но она уже не слышала. Одним резким, выверенным движением, вложив в него всю свою силу и всю свою ненависть, она ударила грифом о колено.
Раздался сухой, отвратительный треск рвущихся древесных волокон и жалобный стон лопнувших струн. Гриф гитары переломился. Головка с колками безвольно повисла на обрывках нейлона.
Молоток выпал из руки Олега и с глухим стуком ударился о паркет. Он смотрел на то, что она держала в руках — на изувеченный остов его любимой вещи. Она разжала пальцы. Сломанная часть грифа упала на пол.
Она выпрямилась и посмотрела на него. И он посмотрел на неё. В комнате, заваленной мусором и обломками их жизни, посреди липкого пола и гор грязной посуды, они стояли друг напротив друга. В их глазах не было больше ни злости, ни обиды, ни разочарования. Там не было ничего, кроме чистой, концентрированной, незамутнённой ненависти. Мосты были не просто сожжены —от них не осталось даже пепла…
