— Ещё бокал вашего лучшего просекко, пожалуйста. И, будьте добры, принесите меню ещё раз.
Ольга произнесла это с улыбкой, которая, как она чувствовала, трещала по швам, словно тонкий фарфор под давлением. Официант, молодой парень с безупречной выправкой, кивнул и бесшумно удалился. Она осталась одна за столиком на двоих, лучшим столиком в «Le Ciel», с панорамным видом на вечерний город. Сверкающий хрусталь, белоснежная скатерть, тяжёлые столовые приборы из серебра — всё это было декорациями к её триумфу.
Сегодня её назначили руководителем отдела. Это был пик её карьеры, результат пяти лет бессонных ночей, сорванных отпусков и работы на износ. И Виктор, её муж, хотел, чтобы этот вечер был идеальным. Он сам выбрал этот ресторан, сам заказал этот столик. «Для моей королевы — только лучшее», — сказал он утром, целуя её в висок.
Прошёл час. Первый час она провела в приятном возбуждении. Поправляла шёлковую бретельку платья, рассматривала огни города, представляла, как он войдёт, немного запыхавшийся, с букетом её любимых пионов, и как она простит ему его вечное десятиминутное опоздание. Она прокручивала в голове слова благодарности, которые скажет ему за этот вечер. Телефон лежал на столе экраном вниз. Первые двадцать минут она держалась.
Потом начала набирать его номер. Раз в пять минут. Сначала с лёгкой тревогой, потом с нарастающим раздражением. «Абонент не отвечает». Десять пропущенных. Пятнадцать. После двадцатого она почувствовала, как по её щекам разливается горячий румянец унижения. Люди за соседними столиками начали бросать на неё косые взгляды. Женщина, красивая, нарядная, в дорогом ресторане, в полном одиночестве. Это выглядело жалко.
Начался второй час. Раздражение сменилось холодной, тяжёлой злостью. Это была уже не случайность, не пробка на дороге. Это был фирменный стиль Виктора. Его патологическая неспособность ценить её время. Она вспомнила, как прождала его сорок минут в аэропорту, когда он должен был её встречать.
Как ужин, который она готовила к его приходу, превращался в остывшую массу, потому что он «засиделся с парнями». Как они опоздали в театр на спектакль, билеты на который она доставала два месяца. Каждый раз были извинения, клятвы, что это в последний раз. И каждый раз всё повторялось. Он не считал её время ресурсом. Для него оно было чем-то бесконечным, бесплатным, как воздух.
Она снова взяла телефон. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Он выключил телефон. Это был уже не просто знак неуважения. Это был осознанный акт. Он не просто опаздывал. Он исчез, оставив её здесь, на этом пьедестале позора, выставленную на всеобщее обозрение. Официант принёс меню в тяжёлой кожаной папке. Ольга открыла его, но буквы расплывались перед глазами.
Её триумф превратился в фарс. Её праздник стал публичным унижением. Она посмотрела на своё отражение в тёмном стекле окна. Там сидела красивая, успешная и абсолютно одинокая женщина, которую только что предал самый близкий человек. И в глубине её глаз уже не было ни обиды, ни грусти. Там зарождалось что-то иное. Что-то твёрдое, острое и беспощадное. Второй час её ожидания подходил к концу.
Начался третий час. Пустой бокал из-под просекко стоял перед ней, как памятник её терпению. Раздражение и злость перегорели, оставив после себя лишь выжженную, холодную пустоту. Она больше не смотрела на дверь, не ждала. Она просто сидела, превратившись в часть интерьера, в безупречно одетую статую унижения.
Официанты уже не подходили, обходя её столик по широкой дуге, словно боясь потревожить её горе или просто не зная, что сказать. Пары за соседними столиками смеялись, кормили друг друга десертами, шептались. Их счастье было оглушительным, назойливым, как жужжание мухи в закрытой комнате. Каждая улыбка, каждый нежный взгляд, адресованный не ей, ощущался как крошечный, но острый укол.
И в этой оглушительной тишине её собственного мирка телефон на столе завибрировал. Коротко, зло, словно конвульсия. На экране высветилось: «Виктор». Она смотрела на имя несколько секунд, пока оно не перестало быть просто набором букв и не обрело вес, плотность, запах перегара и лжи. Она поднесла телефон к уху, не сказав ни слова.
— Оленька, привет! Ты не поверишь! — его голос ворвался в трубку, громкий, весёлый, развязный. На фоне слышался гул голосов, звон бокалов и обрывок какой-то дурацкой песни. Он был в баре. Он был пьян.
— Я в ресторане, — её голос прозвучал чужим, плоским, лишённым всяких интонаций.
— Да знаю, знаю, зай! Слушай, тут такое дело… Я Серёгу встретил! Представляешь, Серёгу! Мы сто лет не виделись! Зашли буквально на одну кружку пива пропустить, ну и как-то заболтались… Короче, ты там не скучай, закажи себе пока салатик какой-нибудь. Я подлечу где-то через часик, не больше! Всё, целую, убегаю!
И он повесил трубку. Не дожидаясь ответа. Не спросив, как она. «Закажи себе салатик». Эта фраза, брошенная небрежно, как кость собаке, стала тем самым детонатором. Внутри Ольги что-то с оглушительным треском сломалось. Хрупкая конструкция из надежды, любви и прощения рухнула, и под её обломками обнаружилось нечто совершенно иное. Твёрдое, холодное и идеально гладкое. Это не было решением, принятым в гневе. Это был диагноз. Конечный и бесповоротный. Жертва, просидевшая три часа за пустым столом, умерла. И на её место пришёл хирург.
Она выпрямила спину. Подняла руку, изящно, но властно подзывая официанта. Тот самый молодой парень подошёл к ней, теперь уже с выражением профессионального сочувствия на лице. Но он наткнулся на её новый взгляд — прямой, сфокусированный, лишённый всякой уязвимости.
— Я готова сделать заказ, — произнесла она, и её голос обрёл металлическую твёрдость. Она открыла меню, её пальцы больше не дрожали. Они скользили по страницам уверенно, выбирая не блюда, а ценники.
— Мне, пожалуйста, плато с морепродуктами «Империал». Дюжину устриц Фин-де-Клер. Лобстера-термидор. И, будьте любезны, бутылку «Dom Pérignon». Самого лучшего года, какой у вас есть в наличии.
Официант на мгновение замер, его брови чуть дрогнули. Он ожидал услышать заказ на чашку кофе и счёт, но никак не на пиршество стоимостью в среднюю месячную зарплату.
— Всё это… для одного гостя? — уточнил он, стараясь сохранить невозмутимость.
Ольга медленно подняла на него глаза. В них плескался ледяной огонь.
— Да. Для одного. Праздник ведь у меня.
Шампанское было ледяным и колючим, оно обжигало горло тысячами крошечных иголок. Ольга пила его медленно, не как праздничный напиток, а как лекарство. Ей принесли огромное блюдо на льду, усыпанное устрицами, креветками и половинами крабовых клешней.
Она ела методично, без видимого удовольствия, словно выполняла важную, но неприятную работу. Каждый вскрытый панцирь устрицы, каждый кусок сочной мякоти лобстера, извлечённый из клешни, был маленьким актом разрушения. Она не праздновала своё повышение. Она хоронила свой брак, и это была самая дорогая и изысканная панихида, которую только можно было вообразить.
Она чувствовала на себе взгляды. Сочувствующие, любопытные, осуждающие. Но ей было всё равно. Она превратилась в ледяную скульптуру в центре зала, и чужое тепло больше не могло её растопить. Она доела последнюю устрицу, запила её шампанским и откинулась на спинку стула, глядя на огни города. Впервые за эти три часа она почувствовала не унижение, а странное, звенящее спокойствие. Она всё решила. Больше не будет ссор, упрёков, бессонных ночей. Будет только чистота. Хирургическая чистота.
И в этот момент он появился. Виктор ворвался в тихую, респектабельную атмосферу ресторана, как порыв ветра с мусорной свалки. Громкий, помятый, с раскрасневшимся лицом и пиджаком, накинутым на одно плечо. От него за метр несло перегаром, дешёвым пивом и чужим, разгульным весельем. Он увидел её и разулыбался широкой, самодовольной улыбкой человека, который уверен, что его обаяние способно искупить любой грех.
— Солнышко моё! А вот и я! Не дуйся, зайка, я же пришёл! — пробасил он, плюхаясь на стул напротив и пытаясь схватить её за руку.
Ольга медленно, с брезгливой аккуратностью, убрала свою ладонь. Она посмотрела на него так, как энтомолог смотрит на редкое, но отвратительное насекомое. В её взгляде не было ни капли знакомой ему обиды или гнева. Там была лишь холодная, отстранённая оценка.
— Ты опоздал, — сказала она. Голос её был ровным и тихим, но в этой тишине таилось больше угрозы, чем в любом крике.
— Ну брось, малыш, я же говорю — Серёгу встретил! Это святое! Мы по пивку, поболтали… Ты же знаешь Серёгу! — он хихикнул, оглядывая пустые тарелки на столе. — Ого, а ты тут времени зря не теряла! Пируешь? Правильно, молодец! За мой счёт, конечно!
Он подмигнул ей, всё ещё не понимая, что ходит по краю пропасти. Он думал, что это всё та же игра: он виноват, она обижается, потом он её обнимет, скажет пару ласковых слов, и всё вернётся на круги своя. Но он играл на старом поле, которое Ольга уже давно сожгла дотла.
Она чуть наклонилась к нему через стол. Её лицо было непроницаемо.
— Я прождала тебя в этом ресторане три часа! ТРИ! ЧАСА! А ты, оказывается, встретил друга и решил с ним выпить! Вот теперь ты можешь к нему и переезжать, чтобы у вас было больше времени проводить вместе!
Виктор замер, его пьяная улыбка сползла с лица. Он наконец-то начал что-то понимать.
— Ты чего это? Обиделась, что ли? Оль, ну хватит…
Но она его уже не слушала. Она подняла руку и жестом подозвала официанта. Тот материализовался у столика мгновенно, с папкой в руках. Ольга взяла её, даже не взглянув на итоговую сумму. Она достала из своей сумочки визитку друга Виктора, того самого Серёги, нацарапала на обратной стороне адрес и протянула её мужу вместе со счётом.
— Здесь адрес твоего друга. На случай, если ты в пьяном угаре забыл, где он живёт. А это — плата за урок. Урок о том, что моё время стоит дорого.
Она встала. Идеальная осанка, спокойное лицо. Она поправила платье, взяла свою сумочку и, не удостоив его больше ни единым взглядом, направилась к выходу. Она шла сквозь ряды столиков, и ей казалось, что все взгляды провожают именно её — не брошенную женщину, а королеву, только что свершившую правосудие.
Виктор остался сидеть один посреди зала, сжимая в руке тяжёлый прямоугольник картона. Он открыл его. Цифры, выведенные аккуратным шрифтом, плясали перед его глазами, отказываясь складываться в реальную сумму. Это была не просто цена ужина. Это была цена его предательства, выставленная ему к оплате в полном объёме, без скидок и возможности апелляции.
Виктор влетел в квартиру, протрезвевший от ярости и унижения. Холодный ночной воздух не остудил его; он лишь заточил его гнев до остроты бритвы. Он был готов к бою. Он предвкушал крики, обвинения, может быть, даже летящую в стену посуду. Он был готов орать в ответ, обвинять её в транжирстве, в истеричности, в том, что она не ценит мужскую дружбу. Он распахнул дверь и замер на пороге.
Квартира встретила его не хаосом, а звенящим, демонстративным порядком. Ни разбросанных вещей, ни следов спешных сборов. Горел лишь торшер в углу гостиной, выхватывая из полумрака кресло, в котором сидела Ольга. Она не вскочила, не бросилась на него с упрёками. Она сидела абсолютно неподвижно, держа в руке бокал с красным вином, и смотрела на него так, будто он был коммивояжёром, ошибившимся дверью. Этот её покой был страшнее любого скандала.
— Что это, чёрт возьми, было? — рявкнул он, срывая с плеча пиджак и швыряя его на пол. Тишина взорвалась его голосом.
Ольга сделала маленький глоток вина, не сводя с него глаз. — Это был финал, Витя. Красивый, дорогой финал. Такой, какого заслуживала наша история.
— Ты с ума сошла? Этот счёт! Ты хоть видела, сколько там?! Ты потратила целое состояние просто потому, что я на час опоздал? — он наступал на неё, размахивая руками, пытаясь заполнить пространство своим гневом, своей привычной мужской силой.
— Не на час. На три, — поправила она его спокойным, бесцветным голосом. — И нет, это не твои деньги. Можешь считать это моим прощальным подарком самой себе. Выходным пособием за годы потраченного впустую времени.
Её спокойствие выводило его из себя. Он хотел, чтобы она кричала, чтобы это была ссора, в которой можно победить. Но она не ссорилась. Она выносила приговор.
— Я просто встретил друга! Друга, Оля! Человека, которого не видел пять лет! Что в этом такого?!
Ольга чуть заметно усмехнулась, отставила бокал на столик и посмотрела ему прямо в глаза. И в этот момент Виктор впервые почувствовал настоящий, животный страх.
— Я знаю. Я ему звонила.
Виктор замер. Воздух вышел из его лёгких.
— Что? Зачем? Жаловаться на меня вздумала?
— Нет, — она медленно поднялась с кресла. Теперь они стояли друг напротив друга. — Я решала логистический вопрос. Я позвонила Сергею около часа назад. Сказала, что у тебя случились непредвиденные обстоятельства, и тебе совершенно негде жить. Попросила его приготовить для тебя диван. Сказала, что ты будешь у него уже сегодня. Он, кстати, был не очень рад, но пообещал что-нибудь придумать.
У Виктора зашумело в ушах. Он смотрел на неё, на эту красивую, холодную, абсолютно чужую женщину, и не мог поверить в то, что слышит. Она не просто выгнала его. Она разрушила его алиби, его убежище. Она выставила его не крутым парнем, который выбрал друга, а жалким бездомным неудачником, которого спихнули этому самому другу, как ненужный чемодан. Она нанесла удар не по нему, а по его репутации, по его мужскому эго, сделав это чужими руками.
В кармане его брюк завибрировал телефон. Не глядя, он знал, кто это. Серёга. Звонит, чтобы спросить, что, чёрт возьми, происходит. Виктор с ужасом представил этот разговор. Ему придётся что-то мямлить, оправдываться, выглядеть полным идиотом в глазах лучшего друга.
— Стерва, — выдохнул он. Это было единственное слово, которое он смог выдавить из себя.
— Твои вещи в коридоре, — ровным голосом произнесла Ольга, игнорируя его выпад. Она подошла к двери, указывая на два аккуратно собранных чемодана, которых он даже не заметил, войдя. — Я не стала трогать всё, взяла только самое необходимое на первое время. Ключи можешь оставить на тумбочке. И не забудь выключить за собой свет, когда будешь уходить.
Она развернулась и пошла в спальню. Не обернувшись. Не хлопнув дверью. Просто ушла, оставив его одного посреди гостиной, которая минуту назад была его домом. Телефон в кармане продолжал настойчиво вибрировать, призывая его к ответу за тот вечер, который он так бездарно проиграл. Но отвечать было уже нечего. Война закончилась, не успев начаться. Его просто стёрли, аккуратно и без лишней пыли. И на выжженной земле их прошлого он остался стоять в полном, оглушительном одиночестве…
