«Я скучаю по тебе… По твоим рукам, по твоему запаху, по тому, как ты смотришь на меня, когда думаешь, что я не вижу», — я перечитал сообщение трижды, прежде чем смог оторвать взгляд от экрана её телефона. Комната вокруг меня словно поплыла. Тиканье настенных часов, которые Лена когда-то привезла из Праги, теперь звучало как барабанный бой в моих ушах.
— Серёжа, ты не видел мой… — голос Лены оборвался, когда она застыла в дверном проёме нашей спальни.
Я медленно поднял голову. Её лицо изменилось на глазах — удивление, осознание, паника — все эмоции промелькнули за долю секунды, прежде чем застыть маской виноватого ужаса.
— Я искал зарядку, — мой голос звучал чужим, слишком спокойным, почти механическим. — Твой телефон разрядился, и я подумал зарядить его для тебя. Как заботливо с моей стороны, правда?
Лена сделала шаг вперёд, её рука инстинктивно потянулась к телефону:
— Это Максим, я могу объяснить…
Максим. Значит, его зовут Максим. Почему-то эта деталь ударила меня сильнее всего. У измены было имя.
— Нет, не можешь, — я положил телефон на кровать, между нами, как будто это была граната. Наша спальня, с её светло-голубыми стенами и пушистым ковром, которую мы когда-то выбирали вместе, теперь казалась декорацией в каком-то дешёвом спектакле.
Солнечный свет, пробивающийся сквозь полупрозрачные шторы, которые мы купили этой весной, падал на кровать, высвечивая помятую постель. Запах её духов, тот самый, который я когда-то находил таким родным, теперь казался удушающим.
— Как давно? — спросил я, стараясь удержать ускользающий контроль над своим голосом.
Лена опустилась на край кровати, как будто ей внезапно стало трудно стоять. Её руки, с тонкими изящными пальцами и аккуратным маникюром (чёрт, я даже помню, как она радовалась, найдя хорошего мастера недалеко от дома), теперь нервно теребили край блузки.
— Три месяца, — произнесла она так тихо, что я едва расслышал. — Но это не то, что ты думаешь.
«Не то, что я думаю? А что же я должен думать?» — хотелось закричать мне, но вместо этого внутри разливалась странная пустота. Три месяца. Девяносто дней притворства. Сколько раз за это время я говорил ей, что люблю? Сколько раз мы занимались любовью, пока она думала о нём?
Я посмотрел на фотографию в рамке на прикроватной тумбочке — наша поездка на море прошлым летом. Лена смеётся, запрокинув голову, а я обнимаю её за плечи, гордый и счастливый. Был ли он уже тогда? Может, она уже тогда смотрела на других мужчин, пока я был слеп в своей уверенности?
— Серёжа, пожалуйста, давай поговорим, — её голос дрожал. — Это всё сложно… Я не хотела тебя ранить.
Я почувствовал, как что-то ломается внутри. Не хотела ранить? А чего она ожидала?
— Не хотела ранить? — я наконец позволил злости прорваться. — А чего ты хотела, Лена? Развлечься? Почувствовать себя особенной? Что в нашей жизни было недостаточно хорошим для тебя?
Она не ответила, лишь крепче сжала руки. От её обычной уверенности не осталось и следа. Я всегда восхищался её внутренней силой, её умением находить выход из любой ситуации. Теперь же передо мной сидела незнакомка, потерянная и испуганная.
За окном проехала машина, сигналя кому-то. Такая обыденная деталь в мире, который только что рухнул. Из кухни доносился запах кофе — я варил его перед тем, как найти этот чёртов телефон. Две чашки стояли готовые, ждали нас. Как будто это было обычное воскресное утро.
— Почему? — спросил я, и этот вопрос вырвался из самых глубин моей души. — Просто скажи мне — почему?
Лена подняла голову, и я увидел слёзы в её глазах. Тех самых глазах, которые когда-то смотрели на меня с такой любовью, что я верил — наше счастье непоколебимо.
— Я не знаю, — прошептала она. — Я правда не знаю.
И вот тогда я понял, что это конец. Не из-за её измены, а из-за этих трёх слов. Потому что если она сама не понимает, почему разрушила нашу жизнь, какой смысл в объяснениях?
Я встал и направился к двери. Мне нужно было выйти, нужен был воздух. Комната, пропитанная нашими общими воспоминаниями, теперь душила меня.
— Куда ты? — в её голосе звучала паника.
Я обернулся у самой двери. Она выглядела такой хрупкой посреди нашей большой кровати, такой потерянной. Часть меня всё ещё хотела защитить её, даже сейчас.
— Подышать, — ответил я. — Мне нужно подумать.
И это была правда. Мне нужно было понять, что остаётся от человека, когда рушится жизнь, которую он считал своей.
Я бродил по улицам города три часа. Мартовский воздух был промозглым, проникал под куртку, которую я наспех накинул, выходя из квартиры. Люди спешили мимо — с пакетами из супермаркетов, с детьми, с собаками на поводках — каждый погружён в свою обычную жизнь. У меня тоже была обычная жизнь. Ещё утром.
Телефон в кармане вибрировал от звонков Лены. Я не отвечал. Что я мог ей сказать? Что прощаю? Что ненавижу? Я сам не понимал, что чувствую, кроме оглушающей пустоты и тупой боли где-то в груди.
Ноги сами привели меня к «Северному» — маленькому бару, где мы с Игорем, моим старым другом, иногда встречались после работы. Я толкнул тяжёлую деревянную дверь, и меня обволокли знакомые запахи — пива, жареных крылышек и почему-то корицы. Бармен Виктор, с его неизменной трёхдневной щетиной и видавшим виды кожаным браслетом на запястье, кивнул мне.
— Как обычно? — спросил он, уже доставая бокал для пива.
— Водку, — ответил я. — Двойную.
Виктор удивлённо поднял бровь, но ничего не сказал. В этом и заключалась прелесть «Северного» — здесь не задавали лишних вопросов.
Я сел за дальний столик, в углу, отгороженный от остальной части бара старой деревянной перегородкой с резными узорами. Древесина потемнела от времени, но эти замысловатые виноградные лозы всё ещё различались на поверхности. Сколько историй слышала эта перегородка? Сколько разбитых сердец пытались заглушить боль за этим столиком?
Виктор принёс водку и, бросив на меня ещё один обеспокоенный взгляд, вернулся к барной стойке. Я опрокинул рюмку, чувствуя, как жидкий огонь прокатывается по горлу. Не помогло. Боль осталась на месте.
«Я скучаю по тебе… По твоим рукам…» Эти слова теперь выжжены в моей памяти. Я представил руки Лены на теле другого мужчины. Представил, как она смеётся с ним, как доверительно наклоняется, как её волосы падают на плечи, когда она поворачивает голову…
— Серёга? — голос Игоря выдернул меня из этих мучительных видений. — Ты чего тут один киснешь?
Я поднял глаза. Игорь стоял у стола, держа в руках кружку пива. Его рыжая борода и вечно взъерошенные волосы делали его похожим на доброго медведя. Двадцать лет дружбы, начиная со школьной скамьи. Он был шафером на моей свадьбе.
— Ленка изменяет мне, — слова вырвались сами, без моего разрешения.
Игорь замер, а потом тяжело опустился на стул напротив. Его обычно веселое лицо стало серьёзным.
— Ты уверен?
— Читал их переписку, — я жестом попросил у Виктора ещё водки. — Максим. Его зовут Максим.
— Дерьмо, — выдохнул Игорь. — Ты поговорил с ней?
— А что говорить? — я пожал плечами. — «Почему ты изменила мне с каким-то Максимом?» Она ответила, что не знает. Представляешь? Она, сука, не знает, почему разрушила нашу жизнь!
Последние слова я почти прокричал, и несколько посетителей обернулись в нашу сторону. Игорь успокаивающе поднял руку.
— Тише, братан. Давай без сцен.
Я глубоко вдохнул, пытаясь взять себя в руки. В баре играла какая-то старая рок-баллада, приглушённая и едва различимая за гулом голосов. Лампа над нашим столом отбрасывала тёплый желтоватый свет, создавая иллюзию уюта. Старые фотографии в рамках на стенах — виды города тридцатилетней давности. Я часто разглядывал их, когда мы сидели здесь с Леной, обсуждая нашу будущую квартиру, наших будущих детей…
— Мы же собирались детей заводить, — сказал я тихо. — В следующем году. Когда ремонт закончим.
Игорь молчал, и я был благодарен ему за это. За то, что он не пытался найти слова утешения, которых всё равно не существовало.
— Знаешь, — продолжил я, когда Виктор принёс вторую порцию водки, — я всегда думал, что узнаю. Что почувствую, если она… Но я ничего не замечал, Игорь. Всё было как обычно. Или мне так казалось.
Я вспомнил наши последние недели. Лена работала допоздна — проект какой-то важный в её рекламном агентстве. Или не проект? Вспомнил, как она стала чаще заказывать доставку еды, хотя раньше любила готовить. Как перестала рассказывать о своих коллегах. Как отвечала на звонки, отходя в другую комнату.
Всё было перед моими глазами, но я не хотел видеть. Не хотел верить.
— Что ты собираешься делать? — спросил Игорь.
Хороший вопрос. Я сам хотел бы знать ответ.
— Не знаю. Развод, наверное. Как я смогу ей верить после этого?
Игорь задумчиво покрутил кружку.
— Серый, я не оправдываю Ленку. То, что она сделала — дерьмо. Но… Вы десять лет вместе. Десять лет — это не день и не два. Может, стоит хотя бы выслушать?
Я уставился на него, чувствуя, как внутри поднимается злость.
— Ты на её стороне?
— Я на твоей стороне, придурок, — ответил он спокойно. — И всегда буду. Но я видел, как вы любили друг друга. И десять лет счастья не исчезают в один миг.
Мой телефон снова завибрировал. Лена. Двадцать пропущенных звонков и десяток сообщений. Я наконец решился и открыл первое:
«Серёжа, я знаю, что не заслуживаю, но прошу тебя, давай поговорим. Я люблю тебя. Это была ужасная ошибка. Пожалуйста, вернись домой».
Ошибка? Три месяца — это не ошибка. Это выбор. Она выбрала его.
Но почему-то мне вспомнилось, как Лена ухаживала за мной, когда я сломал ногу два года назад. Как читала мне вслух, когда у меня от боли не получалось заснуть. Как впервые приготовила борщ по рецепту моей мамы, и он получился невероятно вкусным. Как плакала от счастья, когда я сделал ей предложение…
Были ли все эти воспоминания ложью? Или правдой было и то, и другое — и любовь, и предательство?
— Мне нужно идти, — сказал я, вставая. Голова слегка кружилась от водки.
— Куда? — Игорь тоже поднялся. — Я тебя подвезу.
— Домой, — ответил я, сам удивляясь своим словам. — Мне надо поговорить с Леной.
Я не знал, что скажу ей. Не знал, смогу ли простить. Не знал, есть ли у нас будущее. Но я должен был попытаться понять — как женщина, которую я знал лучше, чем себя самого, могла стать такой чужой?
Игорь высадил меня у подъезда. Ключи тяжело оттягивали карман куртки, как будто напоминая, что у меня всё ещё есть выбор — войти или уйти. Наши окна на четвёртом этаже светились тёплым светом. Лена не спала.
— Уверен? — Игорь смотрел на меня через опущенное стекло своей потрёпанной «Тойоты».
— Нет, — честно ответил я. — Но нужно с этим разобраться.
Он кивнул и, хлопнув меня по плечу через окно, уехал. А я остался стоять у подъезда, глядя на жёлтые квадраты наших окон. В одном из них мелькнула тень — Лена, наверное, увидела нас из гостиной. Сколько раз я возвращался домой, глядя на эти окна с радостным предвкушением? Сколько раз я спешил к лифту, зная, что наверху меня ждёт она — моя жена, мой дом, моя жизнь?
Я глубоко вдохнул холодный вечерний воздух и вошёл в подъезд. Лифт пах чьими-то духами, слишком сладкими, почти приторными. Я прислонился к холодной металлической стенке и закрыл глаза. Мысли путались. Часть меня хотела развернуться и уйти, другая — бежать наверх и вцепиться в те остатки жизни, которые ещё можно спасти.
Я медленно подошёл к квартире. Дверь открылась ещё до того, как я успел достать ключи — Лена ждала меня в коридоре. Её глаза были красными и опухшими от слёз, и она выглядела такой потерянной в своём домашнем свитере, слишком большом, сползающем с одного плеча, что моё сердце на миг сжалось от нежности, прежде чем память снова услужливо подсунула тот проклятый текст из телефона.
— Ты вернулся, — она произнесла это с таким облегчением, словно не верила, что я приду.
Я прошёл мимо неё в квартиру. Наш коридор, выкрашенный в тёплый бежевый цвет, сейчас казался незнакомым. Искусственный свет настенных светильников в форме морских звёзд (Лена обожает всё, связанное с морем) отбрасывал странные тени на стены, превращая привычное пространство в декорации к какой-то драме. Которой, собственно, и была сейчас наша жизнь.
Я разулся и прошёл в гостиную. Везде были следы её ожидания — недопитая чашка чая на журнальном столике, открытая книга, брошенная рядом, плед, смятый на диване, как будто она то садилась, то вскакивала. На экране телевизора застыл кадр какого-то фильма на паузе.
— Хочешь есть? — спросила Лена из-за спины. — Я могу разогреть…
— Нет, — оборвал я её. — Давай просто… поговорим.
Я сел на диван, наш любимый угловой диван цвета морской волны, на котором мы столько раз засыпали вместе, смотря фильмы. Очередное напоминание о жизни, в подлинность которой я теперь сомневался.
Лена осторожно села на другой край, соблюдая дистанцию, словно боялась спугнуть меня. В комнате было тихо, только часы на стене — подарок её родителей на новоселье — отсчитывали секунды нашего молчания.
— Я не буду оправдываться, — наконец сказала она, глядя на свои руки. — То, что я сделала… Это непростительно. Я знаю.
— Тогда зачем? — этот вопрос мучил меня больше всего. — Почему, Лен? Что я сделал не так?
Она покачала головой, и я увидел, как слеза скатилась по её щеке.
— Ты ни в чём не виноват, Серёжа. Это целиком моя вина, моя слабость, моя… глупость.
Она замолчала, словно подбирая слова, и я заметил, как нервно она теребит нитку, торчащую из рукава свитера. Этот жест я знал с нашей первой встречи — она всегда так делала, когда волновалась. На свадьбе чуть не распустила свой шёлковый платок, пока мы ждали своей очереди в ЗАГСе.
— Я не хочу слышать, какой он замечательный, — сказал я, чувствуя, как желчь поднимается к горлу. — Не хочу знать, как он тебя понимает и ценит. Просто скажи — почему?
Лена наконец подняла на меня глаза.
— Потому что я испугалась, — ответила она тихо. — Испугалась, что моя жизнь проходит мимо меня. Что всё, чего я достигла к тридцати годам — это брак и работа, которая не приносит радости. Я смотрела на своих школьных подруг в инстаграме — у них карьера, путешествия, тусовки… А я просто жена. — Она горько усмехнулась. — Каждый день одно и то же. Работа, дом, ужин, сериал, сон. И так по кругу.
— А я? — выдавил я. — Я был просто… частью этого кругa? Рутиной?
Она покачала головой, и её голос дрогнул:
— Ты был единственным, что держало меня на плаву. Единственным, из-за чего я не сходила с ума. Но потом появился Максим — новый клиент в агентстве. Он говорил со мной о книгах, о выставках, о музыке… обо всём, что когда-то было важно для меня. И я почувствовала себя… живой.
Каждое её слово било, как пощёчина. Я вспомнил, как когда-то мы с Леной могли часами говорить о книгах, о фильмах, о музыке. Когда это прекратилось? Когда мы перестали делиться друг с другом чем-то, кроме бытовых мелочей?
— Ты изменяла мне из-за разговоров о книгах? — спросил я с горечью.
— Нет, — она сделала движение, словно хотела придвинуться ближе, но остановилась. — Я… мне казалось, что я задыхаюсь. Что жизнь проходит, а я застряла. И Максим… он был как глоток воздуха. Как напоминание о том, что я могу быть не только твоей женой, но и… собой.
Я встал и подошёл к окну. За стеклом мигали огни города — безразличные к нашей маленькой драме. Где-то там, среди этих огней, жил человек по имени Максим, который целовал мою жену. Который давал ей то, чего, как оказалось, не давал я.
— Ты любишь его? — спросил я, не оборачиваясь.
Тишина за спиной была такой долгой, что я обернулся, думая, что она не расслышала вопрос. Но Лена просто сидела, глядя прямо перед собой, и её лицо выражало такую муку, что я почти пожалел о своём вопросе.
— Нет, — наконец ответила она. — Я не люблю его. Я бежала не к нему, а от себя. От той женщины, которой я стала. От той пустоты, которую чувствовала.
— А меня? — голос меня предал, сорвавшись. — Меня ты любишь?
Она подняла взгляд, и в её глазах было столько боли и раскаяния, что на мгновение я почти поверил ей.
— Всегда, — прошептала она. — И это делает то, что я сделала, ещё ужаснее.
Я снова сел на диван, но теперь ближе к ней. Не потому, что простил — я не был уверен, что когда-нибудь смогу, — но потому что внезапно почувствовал усталость. Смертельную усталость от злости, от боли, от всего этого кошмара.
— Я рассталась с ним, — сказала Лена. — Я поняла, что все эти… иллюзии свободы не стоят того, что у нас есть. Что было.
— И ты думаешь, что теперь всё просто… вернётся на круги своя? — спросил я.
— Нет, — она покачала головой. — Я знаю, что разрушила что-то, чего, возможно, уже не восстановить. Но я хочу попытаться. Если ты… если ты тоже этого хочешь.
Я посмотрел на неё — на женщину, которую любил десять лет, которой верил безоговорочно, с которой мечтал состариться. Сейчас она казалась одновременно и такой знакомой, и такой чужой. Мог ли я снова ей доверять? Мог ли я жить, постоянно думая о том, чьи сообщения она читает, с кем встречается, не лжёт ли она мне снова?
Но мог ли я жить без неё?
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов и отдалённым шумом проезжающих по проспекту машин. Мне казалось, я слышу даже биение своего сердца.
— Я не знаю, — наконец сказал я. — Правда не знаю, смогу ли я… жить с этим.
Лена кивнула, принимая мой ответ с тихим достоинством, которое всегда было частью её натуры. Она не умоляла, не давила — возможно, понимая, что это только оттолкнуло бы меня сильнее.
— Я буду ждать, сколько потребуется, — сказала она просто. — И пойму, если ты решишь, что… нам конец.
В этих словах была такая обречённость, что я вдруг остро, до боли в груди, осознал — она тоже страдает. Не только из-за стыда или вины, но и потому, что может потерять меня. И как бы я ни был зол, ни был ранен, я всё ещё не хотел, чтобы она страдала.
Что это говорило обо мне? О нас? О том, что осталось от нашей любви?
Я не знал ответов. Знал только, что дорога впереди будет долгой и трудной. И что решение, которое я приму, изменит всю мою жизнь.
Утро встретило меня безжалостным светом сквозь незашторенные окна. Я не помнил, как уснул — после нашего разговора с Леной мы сидели в тишине гостиной, не в силах произнести ни слова. Сейчас я лежал на диване, укрытый пледом, который она, должно быть, принесла ночью.
Из кухни доносился едва уловимый звук — Лена что-то делала там, стараясь не шуметь. Я приподнялся на локте, чувствуя, как ноет тело от неудобной позы. Часы показывали 7:36. Понедельник. Обычный рабочий день, в который я должен был встать, принять душ, позавтракать и поехать в офис. Как будто ничего не произошло.
Но всё произошло.
Я сел, потирая лицо руками. Свет, проникающий через большие окна гостиной, казался неуместно ярким, почти оскорбительным в своей обыденности. Карамельного цвета стены, которые мы с Леной так долго выбирали, светлая мебель, журнальный столик с разбросанными журналами — всё выглядело точно так же, как и вчера утром. Как будто мир не перевернулся.
Телефон, лежащий рядом на подлокотнике дивана, показывал три пропущенных от Игоря. Я мог представить, что он волнуется. Но мне не хотелось ни с кем говорить.
Я медленно встал, чувствуя, как из-за выпитой вчера водки слегка кружится голова. На журнальном столике стоял стакан воды — Лена всегда помнила такие детали. Даже сейчас. Особенно сейчас.
— Ты проснулся, — её голос прозвучал от двери кухни тихо, почти неуверенно.
Я обернулся. Лена стояла, прислонившись к дверному косяку, держа в руках чашку кофе. На ней был домашний халат цвета слоновой кости — мой подарок на прошлый день рождения. Волосы собраны в небрежный пучок, лицо без макияжа, под глазами тени — она явно не спала.
— Да, — ответил я, не зная, что ещё сказать. — Проснулся.
— Я сварила кофе, — она сделала неопределённый жест в сторону кухни. — И есть тосты.
Такая забота казалась одновременно и родной, и странно чужой. Словно мы играли роли в пьесе, текст которой забыли.
— Спасибо, — я прошёл мимо неё на кухню, стараясь не касаться.
Наша кухня всегда была моим любимым местом в квартире. Светлая, просторная, с большим окном, выходящим на уютный двор с детской площадкой. Сейчас за окном ветер раскачивал голые ветви деревьев, серое мартовское небо грозило дождём. На столе стояли две чашки кофе, тарелка с тостами, джем, который я любил — вишнёвый, с кусочками ягод.
Я сел за стол, механически взял чашку. Кофе был именно таким, как я любил — крепкий, с молоком, без сахара. Лена знала все мои привычки и предпочтения. Как и я — её.
Она осталась стоять у двери, не решаясь сесть напротив.
— Тебе нужно на работу? — спросила она осторожно.
Я посмотрел на часы. До начала рабочего дня оставалось меньше часа.
— Да, — ответил я. — А тебе?
— Я взяла отгул, — она опустила взгляд. — Подумала, что нам нужно поговорить. Если ты… хочешь.
В её голосе звучала такая надежда, смешанная со страхом, что у меня сжалось сердце. Несмотря на всю боль и предательство, часть меня всё ещё хотела защитить её.
— Я не знаю, что сказать, Лена, — честно ответил я, глядя в окно на качающиеся деревья. — Вчера мы уже всё сказали.
Тишина кухни нарушалась только тиканьем настенных часов. Тех самых, пражских. Лена купила их, когда мы ездили отмечать пятую годовщину свадьбы. Мы тогда поднимались на Пражский Град, и она увидела эти часы в маленьком магазинчике. «Смотри, Серёж, они как будто специально для нашей кухни!» — радовалась она. Тогда я мог бы купить ей весь магазин, лишь бы видеть эту улыбку.
— Я говорила с ним, — внезапно произнесла Лена, заставив меня вздрогнуть. — Сказала, что всё кончено. Навсегда.
Я сжал чашку так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Когда?
— Вчера вечером, — она подошла ближе, но не села. — Пока ты был… у Игоря.
— Откуда ты знаешь, что я был у Игоря? — спросил я, поднимая на неё взгляд.
— Я звонила ему, — её голос дрогнул. — После десятого звонка тебе. Просто хотела убедиться, что ты… в порядке.
Я не знал, злиться мне или нет. Что-то странное происходило внутри — как будто осколки разбитого вчера мира пытались собраться в новую картину, но никак не находили своих мест.
Лена наконец осмелилась сесть напротив. Утренний свет, падающий из окна, подчёркивал измученность её лица.
— Я не прошу тебя принимать решение сейчас, — сказала она тихо. — Просто… не уходи насовсем. Дай нам шанс.
Я смотрел на неё — на женщину, с которой прожил десять лет, которую знал, как самого себя. Или думал, что знал. Сейчас она казалась одновременно и такой родной, что сердце сжималось, и такой чужой, что я не знал, как с ней говорить.
За окном начался дождь. Капли барабанили по стеклу, создавая странный, почти успокаивающий ритм. Я подумал о том, сколько дождей мы пережили вместе — от того первого летнего ливня на нашем третьем свидании, когда мы, промокшие до нитки, целовались под козырьком какого-то подъезда, до вчерашнего дня, который смыл нашу прежнюю жизнь.
— Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть, — честно сказал я. — Или простить.
— Я понимаю, — кивнула она. — И не прошу забыть. Только… попробовать.
В кухне повисла тишина, нарушаемая лишь звуком дождя и тиканьем часов. Я смотрел на свою чашку с остывающим кофе, на кухонные шкафчики цвета слоновой кости, на магниты на холодильнике — сувениры из всех мест, где мы были вместе. Каждая деталь в этой квартире хранила наши общие воспоминания. Можно ли было просто вычеркнуть всё это из жизни?
— Я позвоню на работу, — наконец сказал я. — Возьму выходной.
Лицо Лены осветилось робкой надеждой — не на прощение, но на то, что у нас будет время поговорить. Время решить, есть ли у нас будущее или только прошлое.
Дождь усилился, превращая мир за окном в размытую акварель. Мне показалось, что это подходящий фон для нашей истории — нечёткой, с расплывающимися границами между любовью и болью, прощением и памятью.
Чашка чая остывала в моих руках, пока за окном дождь превратился из робкого весеннего плача в уверенную барабанную дробь. Мы с Леной переместились в гостиную. Она сидела в кресле напротив, поджав под себя ноги — привычка, которая раньше казалась мне такой трогательной. Её волосы, всё ещё собранные в небрежный пучок, начали распадаться, выпуская непослушные пряди, обрамляющие лицо.
— Я могу рассказать всё, — произнесла она после долгого молчания. — Каждую встречу, каждый разговор. Если ты хочешь знать.
Я смотрел на картину над камином — пейзаж с маяком на скалистом берегу, который мы купили на блошином рынке в Таллине три года назад. Неизвестный художник, потертая рама, но что-то в этом одиноком маяке, противостоящем бушующему морю, заставило нас обоих замереть среди толпы туристов. «Он как ты, Серёжа, — сказала тогда Лена. — Надёжный и сильный».
— Нет, — ответил я, переводя взгляд на неё. — Мне не нужны детали. Я не хочу представлять… это.
Она кивнула, облегченно выдохнув. Тонкие пальцы нервно поглаживали край пледа, накинутого на колени. Тёплый коричневый плед с норвежским орнаментом — подарок её матери на прошлое Рождество. Простая вещь, но ставшая частью нашего общего быта, одной из тысячи мелочей, связывающих нас.
— Как ты сможешь продолжать жить со мной, зная… — её голос дрогнул, — зная, что я сделала?
В комнате было тепло, даже слишком. Батареи под окнами тихо шипели, но меня знобило. Я поставил чашку на журнальный столик, заметив, что рука слегка дрожит. Может от холода, может от напряжения, сковавшего всё тело.
— Я не знаю, смогу ли, — честно ответил я. — Но десять лет… они не исчезают за один день. Игорь оказался прав.
Я вспомнил вчерашний разговор в «Северном», его слова о том, что десять лет счастья не могут исчезнуть в одно мгновение. Тогда эти слова показались предательством, сейчас же стали соломинкой, за которую цеплялось моё сознание.
На книжной полке у стены стояла наша свадебная фотография в серебряной рамке. Я помнил тот день до мельчайших подробностей — лёгкий запах жасмина от её волос, дрожание её руки, когда я надевал кольцо, шампанское, оказавшееся слишком тёплым. Всё было так реально, так честно. Как и последующие десять лет.
— Я думаю, нам нужна помощь, — сказал я, удивляясь твёрдости своего голоса. — Профессиональная помощь. Семейный терапевт или кто-то вроде.
Лена подняла на меня удивлённый взгляд. В её зелёных глазах, покрасневших от слёз, мелькнуло что-то похожее на надежду.
— Ты хочешь… попробовать? — спросила она осторожно, словно боясь поверить.
За окном порыв ветра бросил горсть дождевых капель в стекло, создав неровный звуковой узор. Откуда-то снизу доносились детские голоса — даже в такую погоду соседские дети умудрялись найти радость в лужах и мокрой весенней земле.
Я подошёл к окну. Наш двор, обрамлённый пятиэтажками советской постройки, выглядел серым и унылым под пеленой дождя. Но детская площадка пестрела яркими красками — красной горкой, синими качелями, жёлтой песочницей под навесом. Мы мечтали, что когда-нибудь наш ребёнок будет играть там, а мы будем наблюдать за ним из этого самого окна.
— Я не знаю сейчас, чего хочу, — я повернулся к Лене. — Но я знаю, чего не хочу. Не хочу просыпаться через десять лет и жалеть, что не попытался спасти то, что нас связывало. Не хочу однажды увидеть тебя на улице с другим мужчиной и понять, что потерял тебя навсегда. И не хочу каждый раз, встречая новую женщину, сравнивать её с тобой.
Лена встала и сделала шаг ко мне, но остановилась, не решаясь подойти ближе. В тусклом свете дождливого дня её бледное лицо казалось почти прозрачным, а синяки под глазами темнее, чем были утром.
— Мне страшно, — прошептала она. — Страшно, что однажды ты проснёшься рядом со мной и поймёшь, что ненавидишь меня за то, что я сделала. Что не можешь забыть. Что не можешь простить.
В её словах была такая обезоруживающая честность, что моё сердце сжалось. Я видел перед собой не ту самоуверенную, яркую женщину, в которую влюбился когда-то, а человека, потерянного и напуганного, осознавшего, как много поставлено на карту.
— Я тоже боюсь, — признался я. — Боюсь, что каждый раз, когда ты будешь задерживаться с работы, я буду думать, где ты и с кем. Боюсь, что никогда не смогу снова тебе по-настоящему доверять.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только приглушённым шумом дождя за окном. С кухни доносился едва слышный звук капающей воды из крана, который я давно обещал починить.
Лена сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду.
— Я могу дать тебе пароли от всех своих аккаунтов, — сказала она. — Можешь проверять мой телефон, когда захочешь. Я могу звонить тебе каждый час, сообщать, где я и с кем. Я сделаю всё, чтобы вернуть твоё доверие.
Я покачал головой.
— Это не отношения, Лен. Это тюрьма. Для нас обоих.
Прошло две недели. Мы жили в одной квартире, но словно на разных планетах.
Я вернулся в спальню только на третий день — до этого ночевал на диване в гостиной. Но даже теперь, лёжа в нашей кровати, я держался на самом краю, боясь случайного прикосновения. Каждую ночь я слышал её тихое дыхание, иногда прерываемое беззвучными слезами, которые она пыталась скрыть. Я не смог заниматься с ней любовью, вспоминая, как она была с другим, как другой ласкал её тело, был с ней, любил её.
Сегодня утром я проснулся раньше обычного. Серый рассвет едва пробивался сквозь шторы. Лена спала, свернувшись клубком на своей половине кровати, её русые волосы разметались по подушке. Я смотрел на неё, на изгиб её шеи, на руку, беззащитно лежащую поверх одеяла, и чувствовал, как внутри поднимается волна невыносимой боли.
Мы начали ходить к психологу. Говорили о доверии, о прощении, о том, как двигаться дальше. Правильные слова, правильные техники. Но каждый раз, когда я смотрел на её губы, меня пронзала мысль, что две недели назад эти губы целовали другого. Каждый раз, когда она случайно касалась моей руки, я вздрагивал, представляя чужие руки на её теле, под её блузкой, юбкой.
— Вы пытаетесь наказать не только её, но и себя, — сказал психолог на последнем сеансе. — Вы не даёте себе разрешения чувствовать что-то, кроме боли.
Может, он был прав. Но разве я выбирал эту боль?
На кухне зашумел чайник. Я осторожно встал, стараясь не разбудить Лену, и вышел из спальни. Сделал кофе, открыл окно. Весна наконец-то вступила в свои права — двор утопал в свежей зелени, воздух пах сырой землёй и чем-то цветущим.
Лена вошла на кухню, когда я допивал вторую чашку.
— Доброе утро, — сказала она тихо, замерев в дверном проёме.
На ней была моя старая футболка, доходившая ей до середины бедра. Раньше я находил это невероятно сексуальным. Сейчас же меня накрыло воспоминание о том, что она могла так же стоять перед ним, в этой же футболке, с таким же робким взглядом.
— Доброе, — я отвернулся к окну.
— Игорь звонил вчера вечером, когда ты был в душе, — осторожно начала она, делая себе чай. — Приглашает нас на день рождения Марины в субботу.
Я знал, что она говорит о чём-то обыденном специально, пытаясь создать иллюзию нормальности.
— Я не пойду, — ответил я. — Можешь пойти одна.
— Ты уверен? Все будут спрашивать, почему тебя нет.
— Скажи, что я заболел. Или…
«Скажи, что я не могу смотреть в глаза нашим друзьям, зная, что они обсуждают нас за нашей спиной»
— Я просто не хочу идти, — закончил я.
Лена поставила чашку на стол и села напротив меня. Солнечный луч коснулся её лица, высветив тонкие морщинки вокруг глаз, которых не было ещё месяц назад.
— Вчера сказал, что нам нужно попробовать проводить вместе больше времени, — она говорила тихо, но уверенно. — Не просто существовать рядом, а делать что-то вместе.
— Например?
— Помнишь, мы хотели поехать на выходные в Карелию? Может, самое время…
Последние слова она произнесла почти шёпотом, уже понимая по моему лицу, что это была плохая идея.
— Вы же были в том самом отеле, — холодно уточнил я. — Где мы провели наш медовый месяц,
Она опустила глаза.
— Я не подумала, прости.
Мы снова замолчали. Я смотрел, как она размешивает чай, на её тонкие пальцы с обручальным кольцом, которое она так и не сняла. Руки, которыми она обнимала другого мужчину.
— Знаешь, — неожиданно для себя заговорил я, — по дороге на работу я каждый день проезжаю мимо съемной квартиры. Пустой, с табличкой «сдаётся». Три дня назад я остановился и взял номер телефона.
Её рука с чашкой замерла на полпути ко рту.
— Ты хочешь… уйти? — её голос дрогнул.
— Я не знаю. Каждый вечер я набираю этот номер и каждый раз сбрасываю вызов, не дождавшись ответа.
Лена поставила чашку и закрыла лицо руками. Её плечи вздрогнули, но она не заплакала — наверное, слёз уже не осталось.
— Я пыталась, — прошептала она. — Я правда старалась всё исправить.
— Я знаю, — ответил я, и это была правда.
Она действительно старалась. Не задерживалась на работе, всегда говорила, куда идёт и с кем. Готовила мои любимые блюда. Не пыталась прикоснуться ко мне, уважая моё нежелание физического контакта. Терпела мои холодные взгляды и резкие ответы.
Но я так и не смог пересилить себя.
