— Олег, это больше не может так продолжаться. Твой сын снова оставил на столе грязную тарелку. Прямо на том месте, где я только что вытерла.
Ирина стояла в дверном проёме гостиной, скрестив руки на груди. Её голос был ровным, лишённым истерических ноток, но в нём чувствовалась усталость металла, который вот-вот сломается. Олег, развалившийся на диване с телефоном в руках, даже не повернул головы. Его большой палец с энтузиазмом прокручивал ленту новостей в социальной сети, и этот звук — тихое, монотонное шуршание по стеклу экрана — раздражал Ирину почти так же сильно, как и сама причина разговора.
— Ир, ну перестань. Он же подросток. Просто убери, тебе что, сложно?
«Сложно», — мысленно ответила Ирина, чувствуя, как внутри закипает глухое, вязкое раздражение. Ей было сложно не убрать одну тарелку. Ей было сложно делать это трижды в день на протяжении последних шести месяцев. Ей было сложно каждый раз видеть это демонстративное пренебрежение. Её дом, её чистая, ухоженная квартира, в которую она вложила всю душу и немалые деньги, за полгода превратилась в перевалочный пункт для чужого, угрюмого подростка. Максим не просто был неряхой. Он делал это намеренно, с каким-то тихим, мстительным наслаждением. Он оставлял мокрые полотенца на её велюровом кресле в спальне. Он бросал грязные кроссовки прямо у входной двери, так что о них приходилось спотыкаться. Он никогда не говорил «спасибо» за ужин и смотрел сквозь неё, словно она была частью мебели.
А Олег… Олег выбрал самую удобную позицию. «У него травма после смерти матери, будь снисходительнее», — повторял он, как мантру, на все её попытки поговорить. Эта «травма» стала универсальным оправданием для всего: для хамства, для лени, для откровенного свинства. Словно горе давало его шестнадцатилетнему сыну индульгенцию на то, чтобы методично разрушать чужую жизнь и чужое пространство.
Ирина молча вернулась на кухню, взяла тарелку с засохшими остатками гречки и поставила её в раковину. Рядом уже стояла кружка со следами какао и ложка, прилипшая к столешнице. Она механически включила воду, смывая чужую грязь и чувствуя, как вместе с ней утекает её собственное терпение, которое она так старательно копила.
Вечером пятницы она вернулась домой позже обычного. Тяжёлый проект на работе вымотал её до предела, и единственным желанием было рухнуть в тишине на диван. Но уже в прихожей её встретил едкий запах дешёвой пиццы и громкая, басовитая музыка, доносившаяся из комнаты Максима. Олег предупредил, что задержится с друзьями.
Ирина зашла на кухню и замерла на пороге. То, что она увидела, было уже не просто неряшливостью. Это был акт вандализма. На её любимом дубовом столе, который она натирала специальным воском, стояли три пустые коробки из-под пиццы. Жирные пятна расползались по дереву, впитываясь в поры. Рядом валялись скомканные салфетки и несколько пустых бутылок из-под колы. Липкая тёмная лужа растеклась по столешнице и уже начала капать на светлый кухонный пол. В раковине была гора посуды, заваленная обрезками корочек и какой-то бумагой. Воздух был тяжёлым и прогорклым.
Она стояла и смотрела на этот хаос. Внутри не было злости. Не было желания кричать или идти разбираться с Максимом, который даже не удосужился убавить музыку. Вместо этого пришло странное, холодное оцепенение. Будто внутри неё что-то щёлкнуло и перегорело. Предохранитель, отвечавший за «потерпи», «войди в положение», «будь мудрее», сгорел окончательно, оставив после себя только пепел и абсолютную, звенящую пустоту.
Она молча развернулась, взяла из кладовки самый большой и плотный мусорный мешок. Не переодеваясь, не снимая туфель на каблуках, она подошла к столу. И начала методично, двумя пальцами, брезгливо скидывать в мешок коробки, салфетки, бутылки. Она не стала вытирать стол. Не стала мыть посуду. Она просто собрала весь этот свинарник в один огромный, тяжёлый пакет. Затем завязала его тугим узлом, отнесла в прихожую и аккуратно поставила у двери. Прямо на то место, где обычно стояла её сумка. Теперь оставалось только дождаться мужа. И она была готова ждать.
Олег вернулся около одиннадцати. Ирина услышала, как ключ скрежетнул в замке, затем дверь открылась и захлопнулась. Он вошёл в прихожую, что-то весело напевая себе под нос, — видимо, вечер с друзьями удался. Ирина сидела в гостиной, в своём любимом кресле, и читала книгу. Она не вышла его встречать. Она просто ждала.
— Ир, ты не спишь? — раздался его голос, а затем последовала пауза. — Это что ещё такое?
Он увидел мешок. Ирина медленно отложила книгу, сделав закладку, и поднялась. Она вышла в прихожую, где Олег стоял в расстёгнутой куртке, недоумённо глядя на чёрный пластиковый баул, преграждавший ему путь. От мешка слабо пахло пиццей и застоявшейся колой.
— Это наглядное пособие, Олег. Пособие по тому, как твой сын относится к моему дому и ко мне.
Олег устало вздохнул, стягивая с себя куртку. Он явно не был настроен на ночные разборки и воспринял это как очередной виток её недовольства.
— Ирочка, ну что ты как маленькая. Опять из-за беспорядка? Я же сказал, я поговорю с ним завтра. Убери это с прохода, пожалуйста.
Он попытался обойти мешок, но Ирина сделала шаг вперёд, преграждая ему путь. Её спокойствие было неестественным, пугающим. В нём не было ни обиды, ни гнева — только холодная, отстранённая решимость.
— Нет, Олег. Завтра не будет. И разговоров больше не будет. Я устала говорить. Я пришла с работы и обнаружила на своей кухне свинарник. Не беспорядок, а именно свинарник. Залитый колой стол, горы жирных коробок, забитая раковина. И я поняла, что с меня хватит.
Олег начал заводиться. Его благодушное настроение испарялось на глазах, сменяясь глухим раздражением.
— Да что ты преувеличиваешь! Ну оставил парень мусор, с кем не бывает? Он подросток, у него переходный возраст, плюс…
— Не смей, — прервала она его так резко, что он осёкся. — Не смей больше произносить это слово. Его «травма» не даёт ему права гадить там, где он живёт. И уж тем более она не обязывает меня убирать за ним это дерьмо.
От её тона и лексики Олег окончательно вышел из себя.
— Ты как с ним разговариваешь?! Это мой сын! Ты не имеешь права так о нём говорить! Он потерял мать, а ты цепляешься к нему из-за какой-то грёбаной посуды!
Он повысил голос, и из комнаты Максима тут же выглянул сам виновник торжества. Он стоял, прислонившись к косяку, в наушниках, спущенных на шею, и с ленивым любопытством наблюдал за сценой. На его лице не было ни вины, ни раскаяния — только скучающее презрение.
Ирина посмотрела на него, потом снова на Олега. Этот взгляд — взгляд отца и сына, двух союзников против неё, чужой женщины в её же собственном доме — стал последним элементом, сложившимся в её голове в единую картину.
— Ты прав. Я не имею права. Я вообще не имею никаких прав в этой истории, кроме одного — права решать, кто будет жить в моей квартире. — Она сделала паузу, глядя мужу прямо в глаза.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я тебе не нянька и не домработница, чтобы обслуживать тебя и твоего сына от первого брака! Либо он начинает уважать мой дом, либо вы оба ищете себе другое место!
Олег презрительно хмыкнул, уверенный, что это всего лишь пустая угроза.
— Не смеши меня. Куда мы по-твоему пойдём?
Ирина не улыбнулась. Её лицо оставалось абсолютно серьёзным.
— Я не знаю, Олег. И, честно говоря, меня это не волнует. Я не говорю, я действую. У вас есть неделя, чтобы найти себе съёмную квартиру. Моя роль бесплатной прислуги окончена.
Сказав это, она спокойно обошла их обоих, прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Не хлопнула, а именно закрыла. Мягкий щелчок замка прозвучал в оглушённой тишине прихожей громче любого крика.
Первые два дня прошли в атмосфере густого, демонстративного игнорирования. Олег и Максим, очевидно, сговорившись, решили, что лучший способ противостоять женскому «капризу» — это делать вид, что ничего не произошло. Они были уверены, что это блеф, истерика, которая пройдёт сама собой. Нужно просто переждать, не поддаваться на провокацию, и вскоре Ирина «остынет» и вернётся к своим привычным обязанностям.
Утром в субботу Олег, как ни в чём не бывало, вышел на кухню в ожидании привычного омлета и свежесваренного кофе. Ирина уже была там. Она стояла у плиты спиной к нему, и в воздухе витал аромат жареного бекона. Олег облегчённо выдохнул. Ну вот, он же говорил. Всё возвращается на круги своя. Он сел за стол, демонстративно громко развернув газету.
— Что-то вкусно пахнет, — бросил он миролюбиво.
Ирина не обернулась. Она спокойно переложила на тарелку два идеально прожаренных ломтика бекона, яичницу-глазунью, добавила пару листьев салата. Затем взяла свою чашку с кофе, тарелку, и, не взглянув на мужа, прошла мимо него в гостиную. Через минуту оттуда донёсся звук включённого телевизора. Олег несколько секунд сидел в недоумении, глядя на пустую плиту и грязную сковородку. В холодильнике, как он вскоре выяснил, его ждало разочарование: кроме её йогуртов, пачки творога и овощей, там не было ничего, что можно было бы быстро приготовить.
Это стало началом новой реальности. Ирина перестала быть частью их быта. Она не просто объявила забастовку, она вычеркнула их из своей жизни внутри одной квартиры. Она покупала продукты только для себя. Готовила ровно одну порцию. Убирала только те места, которыми пользовалась сама: свою спальню, ванную, половину кухни. Гора посуды в раковине, оставленная Максимом ещё в пятницу, так и осталась нетронутой, постепенно обрастая новыми экспонатами.
Во вторник у Олега закончились чистые рубашки. Он привычно открыл шкаф и обнаружил пустоту. Вся его одежда, от носков до джинсов, лежала грязной грудой в корзине для белья.
— Ира, ты собираешься стирать? — крикнул он из спальни, не особо скрывая раздражения.
Ответа не последовало. Он вышел в коридор. Ирина как раз собиралась на работу, поправляя у зеркала безупречный шёлковый шарф. Она выглядела свежей и отдохнувшей.
— Я тебя спросил. У меня нет чистых вещей.
Она повернулась к нему. В её глазах не было злости. Только холодное, вежливое безразличие, какое бывает у сотрудницы отеля к слишком требовательному постояльцу.
— Стиральная машина там же, где и всегда, Олег. В ванной. Порошок на полке над ней. Инструкция наклеена на крышке.
Он замер, ошарашенный этим спокойным, деловым тоном. Он ожидал чего угодно — ссоры, упрёков, слёз, — но не этого ледяного спокойствия. Она просто констатировала факт: его одежда — это его проблема.
— То есть ты хочешь сказать, что я сам должен стирать?
— Я хочу сказать, что у вас осталось четыре дня, чтобы найти, где вы будете этим заниматься на постоянной основе.
Максим, казалось, воспринял происходящее как забавную игру. Он намеренно усугублял хаос. Крошки от его бутербродов теперь покрывали весь кухонный стол. Грязные чашки он начал оставлять прямо на полу в гостиной. Но его расчёт на то, что это выведет Ирину из себя, не оправдался. Она просто обходила эти островки грязи, не замечая их. Её мир сузился до чистого пятачка вокруг её кресла и аккуратно заправленной кровати. А их мир превратился в захламлённую берлогу.
К вечеру четверга напряжение в квартире можно было резать ножом. Олег, злой и голодный после работы, застал Ирину на кухне. Она ужинала — ела какой-то салат с креветками. Пахло чесноком и свежей зеленью. Олег сглотнул слюну. Последние дни они с Максимом питались доставкой и полуфабрикатами, и вид нормальной еды был пыткой.
— Ты издеваешься? — прорычал он, бросая портфель на стул. — Ты сидишь тут, ешь креветки, а твой муж и его сын должны питаться всякой дрянью?
Ирина медленно прожевала листик рукколы и отпила воды.
— Олег, я не помню, чтобы вписывала в наш брачный контракт пункт о пожизненном кулинарном обслуживании. Завтра пятница. Последний день. Я надеюсь, вы уже нашли вариант.
Он понял, что она не шутит. Это не игра. Это не каприз. Это было методичное, холодное выселение. И завтрашний день должен был стать финалом.
Пятничный вечер опустился на город. Ирина вошла в квартиру и на мгновение остановилась в прихожей. За неделю дом неумолимо превращался в подобие вокзала. Воздух был спертым, пахло остывшей едой из коробок, несвежей одеждой и пылью. Чёрный мешок с мусором, с которого всё началось, так и стоял у двери, словно памятник их разрушенному быту. Олег сидел на диване в гостиной, ссутулившись. Рядом, развалившись в кресле и уткнувшись в телефон, сидел Максим. Никаких собранных сумок. Никаких признаков подготовки к отъезду. Они ждали её.
Олег поднял голову. Его лицо было измотанным и злым. Он, очевидно, репетировал эту речь весь день.
— Ну что, представление окончено? Ты добилась своего, показала характер? Теперь можно прекращать этот цирк и начинать жить как нормальные люди?
Ирина молча сняла пальто, аккуратно повесила его в шкаф. Она не собиралась ввязываться в его игру.
— Ваши вещи собраны? Я могу вызвать вам такси.
Это спокойствие окончательно взорвало Олега. Он вскочил с дивана, его кулаки сжались.
— Какие вещи?! Какое такси?! Ты что, всерьёз думала, что я возьму своего сына и пойду на улицу из-за твоих капризов?! Ты решила разрушить семью из-за грязных тарелок? Я думал, ты умнее, Ира! Я думал, у тебя есть хоть капля сочувствия!
Максим оторвался от телефона и усмехнулся. Он бросил на Ирину взгляд, полный ленивого превосходства, и сказал отцу, но так, чтобы она точно услышала:
— Пап, да брось ты. Она просто набивает себе цену. Никуда мы не пойдём.
И этот тихий, наглый голос стал последним детонатором. Ирина медленно повернулась к ним. Она посмотрела сначала на самодовольное лицо подростка, а затем перевела взгляд на своего мужа, который ждал от неё реакции, всё ещё надеясь продавить её, заставить почувствовать себя виноватой.
— Я тебе не нянька и не домработница, чтобы обслуживать тебя и твоего сына от первого брака! Либо он начинает уважать мой дом, либо вы оба ищете себе другое место! Так я сказала уже один раз, ты выбрал полный игнор меня!
Она произнесла эту фразу, ту самую, неделю назад, но теперь она звучала иначе. Не как ультиматум, а как окончательный приговор, не подлежащий обжалованию.
— Ты слышишь себя?! — взревел Олег, делая шаг к ней. — Ты выгоняешь ребёнка, потерявшего мать!
— Я выгоняю из своего дома взрослого мужчину, который решил, что может привезти сюда своего сына и свалить на меня все заботы о нём, — отрезала Ирина, её голос звенел от холодной ярости, которую она так долго сдерживала. — Ты не искал жену, Олег. Ты искал бесплатную прислугу с жилплощадью. Удобную замену, которая будет кормить, обстирывать и молча убирать дерьмо за твоим «травмированным» мальчиком. Но ты просчитался. Моя роль окончена. Неделя прошла.
— Ты пожалеешь об этом, — процедил Олег, понимая по её стальному взгляду, что это конец. Все его манипуляции, все его уловки разбились о её решение.
— Нет, — спокойно ответила Ирина. — Жалею я только о том, что не сделала этого полгода назад. У вас есть час, чтобы собрать самое необходимое и уйти. Если через час вы будете здесь, я просто вызову полицию. Но в эту квартиру вы больше не войдёте. Никогда.
Олег смотрел на неё, и в его взгляде была ненависть. Он понял, что проиграл. Проиграл не битву, а всю войну. Он резко развернулся к сыну.
— Максим, собирайся. Мы уходим.
Он бросил это так, словно это было его решение. Словно он, оскорблённый в лучших чувствах, покидал этот негостеприимный дом. Максим, впервые за всё время потеряв свою спесь, удивлённо уставился на отца, потом на Ирину.
Ирина больше не смотрела на них. Она прошла на кухню, обогнув жирные пятна на полу и гору посуды в раковине. Она достала из шкафчика свою любимую чашку, насыпала в заварник дорогой чай с бергамотом и поставила чайник. Шум закипающей воды заглушал звуки торопливых сборов в коридоре, резкие движения, злое сопение. Через двадцать минут хлопнула входная дверь.
Ирина налила себе чай. Аромат наполнил кухню. Она сделала первый глоток, глядя в тёмное окно. Впервые за полгода она была в своей квартире одна. И это было не одиночество. Это была тишина. И свобода…
