Боль была неправильной. Острой.
Елена Сергеевна Полякова лежала на полу в коридоре, и ее нога была вывернута под углом, которого быть не должно.
Телефон в руке был еще теплым. Секунду назад в нем звучали короткие, равнодушные гудки.
«Мам, я занят, не могу говорить».
И щелчок.
Егор даже не сказал «занят». Он выплюнул это короткое, деловое «з-занят». Как будто отмахивался от назойливой помехи.
Она пыталась сказать: «Егор, я упала…»
Но говорила уже в пустоту.
Боль вернулась, пронзила от лодыжки до самого бедра. Ей шестьдесят. Это не просто ушиб.
Она тянулась к выключателю, опершись на маленький табурет. Он поехал по плитке.
Глупое, нелепое падение.
Холодная плитка отнимала тепло у спины. В углу, у плинтуса, лежал крошечный комок пыли. В шахте гудел лифт.
А Вадим, ее муж, сейчас где-то в карельских лесах. Без связи. На целую неделю.
Она сама его и отправила. «Вадим, поезжай, отдохни от всего. Я справлюсь».
Она всегда справлялась. Елена Сергеевна была тем человеком, который решает проблемы. Организует. Держит всё на себе.
Теперь она не могла даже пошевелиться. Тошнота подкатила к горлу, когда она посмотрела на ногу.
Телефон в руке казался тяжелым, бесполезным куском пластика.
Кого еще?
Света? Подруга? У Светы сегодня внуки, она же просила не беспокоить.
Просить о помощи — это признать поражение. Внутренняя установка, с которой она жила десятилетиями.
Но боль была сильнее гордости. Боль была настоящей.
Елена Сергеевна нажала на быстрый набор сына. Еще раз.
Может, он просто не расслышал?
Гудок. Второй. И сброс.
Он сбросил.
Это уже не было «занят». Это было осознанное «отстань».
Ее «прагматичный» сын. Вечно в делах, в проектах, в совещаниях. Мать, лежащая на полу, — это иррациональная проблема, не вписанная в его график.
Холодное, жгучее понимание пронзило ее, обогнав боль в ноге.
Рука, державшая телефон, дрожала. Но уже не от боли.
Она открыла контакты. «Светлана». «Маша Смирнова». «Скорая Помощь 103».
Почему «Скорая» была последней в этом мысленном списке?
Потому что сначала звонят семье. Так было принято.
Видимо, правила изменились.
Она нажала на номер Светланы.
— Светочка, прости, умоляю… — голос был чужим, тонким.
— Лена? Что у тебя с голосом? Что-
то случилось?
— Я, кажется, сломала ногу. Егор…
Она осеклась. Зачем она сейчас жалуется на Егора? Зачем оправдывается, почему звонит ей, а не ему?
— …Егор очень занят. Я одна. Помоги мне, Света.
Произнести это вслух было унизительно. И необходимо.
— Господи! Адрес тот же? Вызываю скорую и еду к тебе немедленно!
Облегчение было таким резким, что потемнело в глазах.
Елена Сергеевна откинула голову на жесткий пол.
Боль в ноге никуда не делась. Она пульсировала, горела.
Но главным было не это.
Главным был этот короткий, равнодушный ответ.
И пустота, которая осталась после него.
Дверь распахнулась так резко, что Елена Сергеевна вздрогнула.
Врачи скорой. Чужие, деловые, уставшие. А следом — растрепанная Светлана в домашней кофте, накинутой поверх платья.
— Леночка! Боже мой!
Светлана бросилась было к ней, но санитар ее остановил.
— Не мешайте. Фамилия? Возраст? Что принимали?
Елена Сергеевна отвечала как в тумане.
Ее перекладывали на носилки. Каждое движение отзывалось вспышкой боли. Унизительно. Она, всегда прямая, как струна, сейчас была просто телом, которое грузят.
Светлана семенила рядом, причитала, совала в руку бутылку с водой.
— Егору я звонила, звонила! Сбрасывает! Я ему смс написала!
Елена Сергеевна молча кивнула. Ей было все равно.
Машина. Мигалки. Запах лекарств и чего-то резинового.
Больница встретила ее суетой и ярким светом ламп. Коридор. Каталки.
Ее отвезли на рентген.
— Перелом шейки бедра. Со смещением. Готовьте в палату, завтра на операцию.
Ее оставили в палате, больше похожей на склад. Четыре койки, тусклый свет, резкий запах дезинфекции и застарелого супа.
За ширмой кто-то стонал.
Светлана сидела рядом, держала ее за руку.
— Лен, мне надо бежать, у меня внуки одни… Я утром, как штык! Я привезу тебе бульон, халат…
— Езжай, Света. Спасибо. Ты меня спасла.
Подруга ушла.
И только сейчас Елена Сергеевна ощутила, насколько ей холодно. Боль в ноге превратилась в тупой, ноющий гул.
Она посмотрела на свой телефон. Ни одного пропущенного от Егора.
Он получил СМС. Он знал. И он не ехал.
Он появился через два часа.
Дверь палаты открылась, и вошел он. В дорогом пальто, пахнущий морозом и парфюмом. В руке — телефон, который он даже не убрал в карман.
— Мам, ну ты даешь.
Он сказал это без сочувствия. С упреком.
— Я еле вырвался. У меня совет директоров был, ты понимаешь?
Елена Сергеевна смотрела на него. На своего взрослого, успешного сына.
— Я звонила тебе, Егор. Я… мне было больно.
— Я понял. Мне Света написала. Что ты сразу панику развела? Ну, упала. Вызвала бы скорую. Зачем всех на уши ставить?
Он говорил быстро, логично. И эта логика была страшнее равнодушия.
— Я сначала позвонила тебе.
— И я сказал, что занят. Мам, у меня встреча, от которой зависело… да какая разница. Я не могу бросить все и бежать, потому что ты… споткнулась.
Он не верил, что ей было так уж плохо. Или не хотел верить.
Он защищал не ее. Он защищал свое право быть занятым.
— Мне будут делать операцию, — тихо сказала она.
Это его отрезвило. Он нахмурился, подошел ближе.
— Серьезно? Так. Ладно.
Он глянул на часы.
— Я уже позвонил в клинику Сеченова. Найдем лучшего хирурга. Отдельную палату я организую.
Он достал телефон и начал быстро что-то печатать.
Он решал проблему. Как всегда.
Елена Сергеевна смотрела на его сосредоточенный профиль. Он был здесь. Он организовывал. Покупал.
— Егор.
Он не отрывался от экрана.
— Да, мам, я слушаю. Я сейчас договорюсь…
— Посмотри на меня.
Он поднял глаза. В них было нетерпение.
— Мне не нужна была Сеченовка. И не нужен был лучший хирург в ту секунду.
— А что нужно? — он искренне не понял.
— Мне нужно было, чтобы ты ответил.
Егор вздохнул. Тот самый тяжелый вздох, который означал, что мать опять говорит «нерациональные вещи».
— Мам, давай по существу. Я здесь. Я решаю вопрос. Что было — то было. Я не мог.
— Ты сбросил.
— Потому что я был занят! Я бы перезвонил. Через час. Через два. Что бы это изменило?
Он не извинялся. Он объяснял ей, как устроен мир. Его мир.
Елена Сергеевна отвернулась к стене. Краска на ней потрескалась.
Узел затянулся.
Егор не понял, что сломалась не только ее нога.
— Ладно. Я все улажу. Завтра утром тебя переведут, — он похлопал ее по плечу. Рука была чужой.
Он ушел, оставив после себя дорогой запах парфюма, который смешался с больничной вонью и запахом кислого супа.
Она закрыла глаза.
Вадим был в лесу. Егор был на совещании.
Она была одна. Абсолютно одна.
Ее перевели.
Палата в частной клинике была похожа на номер в хорошем отеле. Покой, кнопка вызова медсестры, функциональная кровать.
Операция прошла успешно. Титановый штифт. Хирург, которого нанял Егор, заходил утром, улыбался.
Егор тоже заходил. Каждый день, ровно на пятнадцать минут.
Приносил пакеты с экзотическими фруктами, которые ей было нельзя. Ставил навороченный увлажнитель воздуха. Нанял лучшего реабилитолога.
Он был эффективен. Он был безупречен.
Он ни разу не спросил: «Мама, как ты?»
Он спрашивал: «Какие показатели?», «Что говорит врач?», «Когда можно начинать реабилитацию?»
Он вел проект «Сломанная мать».
На четвертый день, к вечеру, пробился Вадим.
Он звонил с какого-то лесничества, его голос срывался от ужаса и ярости.
— Леночка! Родная! Что?! Я выезжаю! Я сейчас же… Как ты? Этот… — он задохнулся, — Этот паршивец… я ему… Я ему шею сверну!
— Вадим, не надо. Успокойся, — ее голос был ровным, как лед. — Со мной все в порядке. Операцию сделали.
— Как в порядке?! Лен, я… я же… почему он…
— Потому что он был занят, Вадим.
Муж замолчал. Он услышал.
— Я буду послезавтра утром. Я… все бросаю. Еду, как смогу.
— Я жду, — сказала она и повесила трубку.
Вечером пришел Егор. Он был не один.
С ним была девушка в строгом костюме и с планшетом.
— Мам, привет. Это Вероника. Она специалист по… гериатрическим решениям.
Елена Сергеевна приподняла бровь.
— По чему?
— Мам, я тут подумал. Этот случай… он все показал. Ты уже не справляешься одна. Вадим вечно в своих лесах. А если бы я был в командировке? Ты же понимаешь, это нерационально — сидеть в пустой квартире.
Он говорил мягко, убедительно. Как на презентации.
— Что ты предлагаешь, Егор? — она смотрела не на него. Она смотрела на девушку, которая профессионально улыбалась.
— Я нашел отличное место. Пансионат. Премиум-класса. Это не дом престарелых, мам, ты что. Это как санаторий. Сосны, уход двадцать четыре на семь, процедуры. Это инвестиция в твою безопасность. Вероника тебе сейчас все покажет.
Девушка открыла планшет. Замелькали фотографии комнат, похожих на ту, в которой Елена Сергеевна лежала сейчас.
Она смотрела на улыбающихся, седых, но бодрых людей на картинках.
Егор посягнул не на ее ногу. Он посягнул на ее жизнь.
Он уже решил. Он списал ее.
Это был не просто звонок, который он сбросил. Он сбрасывал ее всю, целиком.
— Я уже внес аванс, — деловито продолжал Егор. — Врач сказал, через две недели можно будет тебя перевозить. Квартиру… с квартирой потом решим. Продадим или сдадим, это сейчас неважно.
Елена Сергеевна медленно перевела взгляд на сына.
На его дорогой галстук. На его уверенное лицо.
В ней не было гнева. Не было обиды.
Было холодно и пусто. Как в космосе.
Она думала, что дно — это лежать на полу в коридоре.
Нет. Дно — это вот оно.
Когда твой ребенок смотрит на тебя и видит не мать, а проблему, которую надо «решить».
Она смотрела на него долго. Так долго, что он заерзал.
— Мам? Ты же понимаешь? Это… это рационально.
Елена Сергеевна чуть заметно кивнула.
— Да, Егор. Я понимаю.
Она повернулась к девушке.
— Вероника, оставьте, пожалуйста, ваши материалы. Я посмотрю.
Девушка с облегчением положила на тумбочку глянцевую папку.
— Да, конечно…
— А теперь идите. Вы оба. Мне нужно отдохнуть перед процедурами.
Егор удивился такой покорности. Он ожидал споров, слез. А получил… принятие.
— Вот и отлично, мам. Я знал, ты все поймешь, — он улыбнулся. — Я завтра забегу.
Он вышел.
Елена Сергеевна смотрела на глянцевую папку с надписью «Золотая Осень».
Она взяла телефон.
Она не стала звонить Вадиму.
Она позвонила юристу, с которым когда-то оформляла дарственную на квартиру Егору.
— Кирилл Степанович? Здравствуйте. Полякова беспокоит. Мне нужна ваша консультация. Срочно.
Она вспомнила, как Егор сам и привел этого юриста. Пять лет назад. «Мам, давай просто оформим дарственную. Это формальность, чтобы потом не было проблем с наследством. Оптимизация. Так проще».
И она, «стоик», привыкшая верить сыну, подписала.
— Да, вопрос по дарственной. Могу я ее отменить?
Юрист был честен. Отменить дарственную почти невозможно. «Только если доказать угрозу жизни, Елена Сергеевна. А это…»
Она его прервала.
— Я поняла вас, Кирилл Степанович. Спасибо, что уделили время.
Она положила трубку. Угроза жизни. Разве это не она?
Ее спокойствие было похоже на лед. Твердое, прозрачное.
Она больше не плакала. Она считала.
Она знала, что у них с Вадимом есть небольшие накопления «на старость», о которых Егор не догадывался. Есть дача — старенькая, но крепкая, в часе езды.
Ее «стоицизм» никуда не делся. Он просто сменил объект. Раньше она терпела ради других. Теперь она будет действовать ради себя.
Вадим примчался на следующий день.
Ворвался в палату — небритый, пахнущий дорогой и тревогой, с рюкзаком за плечами.
— Лена!
Он упал на колени у кровати и просто уткнулся лбом в ее руку на одеяле.
— Прости… прости меня, родная…
Елена Сергеевна погладила его по жестким волосам.
— Все хорошо, Вадим. Ты здесь.
— Я его убью, — глухо сказал он. — Пансионат? Он…
— Не надо. Не марай руки.
Она подождала, пока он поднимет на нее свои покрасневшие глаза.
— Помоги мне одеться.
— Куда? Лена, тебе нельзя…
— Меня выписывают. Под твою ответственность. Поезжай к врачу, подпиши бумаги.
Вадим растерялся.
— Но… куда мы? Домой? Я боюсь его там встретить…
— Мы не поедем домой, Вадим. Этот дом больше не наш.
Он не понял.
— Как?
— Эта квартира — подарок Егору. Он свой подарок принял. Пусть пользуется.
— Но, Лена!..
— Мы поедем на дачу. Прямо сейчас.
— Зима же! — Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
— Там есть дрова. И печь. Ты протопишь. А Света привезет мне костыли и вещи.
Ее голос не допускал возражений.
Вадим смотрел на нее секунду, две. И вдруг понял. Это была та самая Лена, которую он полюбил. Которая однажды вытащила его из жуткой депрессии. Только теперь она вытаскивала себя.
— Хорошо, — кивнул он. — Я все сделаю.
Егор приехал в свой обычный час.
Он вошел в палату и замер.
Елена Сергеевна сидела в кресле-каталке, одетая в уличную одежду. Рядом стоял Вадим с сумкой.
— Мам? Что происходит? Куда вы собрались? Тебя не выписывают!
— Меня выписывают, Егор.
— Но… реабилитация! Пансионат! Я же договорился!
— Это было твое решение, Егор. Ты его принял.
— Мам, это нерационально! — Он начинал злиться. Проект «Сломанная мать» выходил из-под контроля. — Ты не можешь сейчас…
— Могу.
— Куда вы поедете? В квартиру? Отлично, я вас отвезу.
— Нам не нужно в твою квартиру, Егор.
Он замер.
— Что значит «в мою»?
— Ты же собирался ее продавать или сдавать. Вот и решай. Ты же теперь хозяин.
До него дошло.
— Вы… вы что, обиделись?! Мам, это же просто… формальность! Я же…
— Ты был занят, Егор, — ее голос был тихим, почти ласковым. — Я это очень хорошо усвоила. Теперь я тоже занята.
— Но… аванс! Я внес аванс за «Золотую Осень»!
Елена Сергеевна посмотрела на мужа.
— Вадим, поехали. Мне холодно.
Вадим толкнул каталку к выходу.
Егор остался стоять посреди дорогой палаты. В руках у него была та самая глянцевая папка.
Его лицо было бледным. Он не понимал. Как? Почему его четкий, логичный план рухнул?
— Мам! Подожди! Это глупо!
Они уже были в коридоре.
На даче пахло печкой и сухими травами.
Вадим принес ей из сарая старое кресло-качалку и поставил у окна.
Она сидела, укутанная в плед, нога на скамеечке.
Было холодно, но Вадим растопил печь так, что в доме стоял густой, сухой жар. Он притащил обогреватели, закрыл щели в рамах. Он строил крепость.
Нога болела. Реабилитация будет долгой.
Но она была не в «Золотой Осени».
Ее телефон, лежавший на подоконнике, завибрировал. «Егор».
Она посмотрела на экран.
Потом еще раз.
И не взяла трубку.
Телефон звонил долго, настойчиво. А потом замолчал.
Пришла СМС. «Мам, ты где? Перезвони!».
Потом еще. «Папа, возьми трубку!».
И еще. «Я не понимаю, что происходит!».
Елена Сергеевна отложила телефон.
Она смотрела в окно. На голые ветки яблонь, покрытые инеем.
Ей впервые за много лет было совершенно спокойно.
Егор был занят, когда был нужен ей. Теперь она была занята, когда стала нужна ему.
Это не было местью.
Это был баланс.
Прошло четыре месяца.
Зима отступила, и на даче пахло влажной землей и первой зеленью.
Елена Сергеевна, опираясь на элегантную трость (не костыли, а именно трость, которую Вадим вырезал для нее из орешника), медленно шла по участку.
Она уже не хромала, но нога напоминала о себе по утрам.
Вадим пристраивал к крыльцу широкий деревянный настил — не пандус, а скорее террасу, чтобы ей было удобнее выходить.
Они обжились. Перевезли со Светиной помощью книги, фотографии.
Дачный домик, который раньше был просто «складом для рыбалки» мужа и ее летней «ссылкой» с рассадой, стал домом.
Маленьким, скрипучим, но их.
Телефон звонил редко. Елена Сергеевна сменила номер. Егор его, конечно, узнал через Светлану, но звонил уже не так часто.
Сегодня он приехал.
Черный блестящий внедорожник выглядел чужеродно на их скромной улице.
Егор вышел из машины. Он похудел, осунулся. Дорогое пальто сменилось дорогой курткой.
Он стоял у калитки. Не решаясь войти.
Вадим перестал стучать молотком.
— Лена? — тихо спросил он.
— Я сама, — ответила она и медленно пошла к калитке.
— Мам.
Его голос был другим. Без металла, без «рациональности». В нем была усталость.
— Здравствуй, Егор.
— Я… я привез. Это… твой аванс. Ну, который я вносил. Я его забрал.
Он протянул ей конверт.
Она не взяла.
— Это твои деньги, Егор. Ты их внес, ты их и забрал.
— Мам, хватит. Пожалуйста.
— Хватит чего?
— Этого всего. Этой дачи. Этого… наказания. Я все понял. Я был неправ.
Он ждал. Он пришел за прощением.
— Ты понял? — она посмотрела на него в упор. — Что именно ты понял, Егор?
— Что нельзя было так… с пансионатом. Это была ошибка.
Она покачала головой.
— Пансионат — это было не начало, Егор. Это был конец.
— Мам, я не мог тогда ответить! Я был на совещании!
— Ты всегда на совещании, Егор. Всю твою жизнь. А я всегда была на телефоне.
Он молчал.
— Я… я в квартире сделал ремонт. В твоей комнате. Все, как ты хотела.
Она горько усмехнулась.
— Это твоя квартира, Егор. Ты так и не понял. Она твоя. Ты получил то, что хотел.
— Я не этого хотел! — он почти крикнул.
— А чего ты хотел? Чтобы у тебя была и квартира, и мать, которая сидит в «Золотой Осени» и не отсвечивает? Чтобы можно было приходить к ней по выходным с дорогими фруктами?
Он опустил голову.
— Я не знаю…
— А я знаю. Ты хотел быть свободным. Ты им стал.
Елена Сергеевна повернулась, чтобы уйти.
— Мам! — он схватил ее за руку.
Она медленно высвободила ладонь.
— Не трогай меня.
Он отшатнулся.
— Я… Я буду звонить.
— Звони, — равнодушно разрешила она. — Только я могу быть занята.
Она пошла к дому, опираясь на трость.
Егор смотрел ей вслед. На эту прямую спину.
Он сел в машину. В конверте лежали деньги. Он заплатил ими за лучшее решение своей жизни. Решение, которое оставило его ни с чем.
Он завел мотор.
Елена Сергеевна села в кресло-качалку на новой террасе.
Вадим сел рядом, положил свою широкую ладонь на ее.
— Ты думаешь… он когда-нибудь…
— Не знаю, Вадим. И мне, честно говоря, все равно.
Она смотрела, как солнце освещает молодые листья на ее яблонях.
Нога ныла. Но это была честная, физическая боль.
Она больше не имела ничего общего с той, другой болью.
Телефон в доме звякнул СМС. «Мам, я перевел деньги на твою карту. С аванса».
Она не пошевелилась.
Вадим накрыл ее руку своей.
Они смотрели на сад.
