Лена переступила порог, и ее сразу окутал запах.
Густой, сложный, как будто старый бархатный занавес пропитался пылью, лекарствами и чем-то еще. Сладковатым, почти неуловимым. Так пахнут цветы, которые слишком долго стояли в воде.
— Вот, Елена Викторовна, располагайтесь.
Голос управляющей, Ирины Сергеевны, был деловым и сухим. Она не смотрела на Лену, а осматривала холл, будто видела его впервые.
— Глеб Арсеньевич в гостиной. Он не беспокойный. Почти не говорит.
Лена кивнула. Агентство предупреждало: клиент сложный, но только из-за полного паралича. Богатый вдовец, доживающий свой век в огромном, пустом доме.
В гостиной, спиной к ним, в массивном кресле-каталке сидел мужчина. Он смотрел в окно на серый, мокнущий сад.
— Глеб Арсеньевич, это Елена, ваша новая сиделка. — Ирина Сергеевна сказала это чуть громче, чем нужно.
Старик не шелохнулся.
— Он вас слышит, — безразлично добавила управляющая. — Ваши обязанности вы знаете.
Уборка, гигиена, кормление. И разберите, пожалуйста, бумаги в его кабинете. В столе. Он сам просил найти какие-то документы, но предыдущая… в общем, не справилась.
Ирина Сергеевна уехала почти сразу, оставив Лену наедине с неподвижной спиной.
— Я… я пойду пока в кабинет, Глеб Арсеньевич? Осмотрюсь?
Ответом ей было лишь то, как капля дождя медленно ползла по стеклу.
Кабинет был под стать дому. Тяжелые портьеры, книжные шкафы до потолка и массивный дубовый стол. Здесь запах пыли и старой бумаги был еще сильнее.
Лена выдвинула верхний ящик. Он поддался с трудом, скрипнув. Старые счета, засохшие ручки, скрепки. Обычный хлам.
Она полезла рукой вглубь и наткнулась на что-то твердое. Конверт.
Простой, почтовый, без подписи.
Внутри лежал снимок. Фотография.
Лена замерла. С глянцевой поверхности на нее смотрела она сама. Вот она, неделю назад, выходит из супермаркета. Уставшая, хмурая, с тяжелыми сумками. Она хорошо помнила тот день.
Она перевернула снимок.
Дрожащие, крупные печатные буквы, продавленные черной ручкой так, что бумага пошла волнами.
«ТЫ ЗАПЛАТИШЬ ЗА МУЖА. Я ЖДАЛ ТЕБЯ, СВЕТА».
Ее звали Лена. Елена Викторовна.
Холод сковал желудок. Это ошибка? Чья-то безумная, жуткая шутка?
Ее муж, Олег, умер пять лет назад. Она давно оправилась. Или так ей казалось.
И… Света?
Она снова посмотрела на надпись. Это не ошибка. Это угроза.
Ее первой мыслью было — бежать. Схватить сумку и бежать из этого дома, пахнущего тлением, подальше от неподвижного старика в кресле.
Бежать, наплевав на задаток, который она уже мысленно потратила на оплату долга за крошечную съемную квартиру.
Но она не могла. Она была в отчаянии. После смерти мужа остались только долги, и эта работа с проживанием была ее последним шансом не оказаться на улице.
Она не могла себе позволить сбежать.
Что-то, помимо страха, удержало ее. Не упрямство. Необходимость. Она должна была понять, что это. Кто эта Света? И при чем тут ее покойный муж?
Она сунула фотографию обратно в ящик, в самый дальний угол.
Вышла в гостиную.
Глеб Арсеньевич сидел в той же позе.
— Я… я начну уборку, — тихо сказала Лена, обращаясь к его затылку.
И в тот момент, когда она отвернулась, ей показалось, что в стеклянном отражении окна голова мужчины едва заметно дернулась в ее сторону.
Первые часы прошли в тумане.
Лена механически выполняла свои обязанности. Протерла пыль, которая, казалось, въелась в лак мебели. Приготовила жидкую кашу.
Пришло время кормить Глеба Арсеньевича.
Она подкатила его кресло к столу. Теперь она видела его лицо. Пергаментная кожа, глубокие морщины. Он выглядел старше своих пятидесяти, которые ему давали в агентстве. Но глаза…
Глаза были живыми. Слишком живыми. Они были темными, и в их глубине не было ни старческой немощи, ни безразличия. В них было что-то тяжелое, выжидающее.
— Глеб Арсеньевич, откройте, пожалуйста, рот.
Он не отреагировал. Она осторожно коснулась ложкой его губ. Они не шевельнулись.
— Меня зовут Елена, — вдруг отчетливо сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Не Света. Елена.
Его зрачки не дрогнули. Но ей показалось, что морщинка у рта стала глубже.
Она кое-как пропихнула ему несколько ложек. Он глотал. Значит, рефлексы были в порядке.
«Полный паралич», — сказала Ирина Сергеевна.
Лена работала сиделкой пять лет. Она видела разное. Но здесь что-то не сходилось. Дом был слишком ухоженным для человека, который просто доживает. Все было старым, но не запущенным.
Вечером, когда она укладывала его спать, перекладывая его неподвижное, тяжелое тело на кровать, она намеренно ослабила хватку.
Тяжелая рука мужчины упала ей на плечо.
Лена вскрикнула. Не от тяжести.
На секунду ей показалось, что пальцы… сжались. Несильно, но отчетливо. Как стальная змея. Сжали ее плечо.
Она отскочила. Глеб Арсеньевич лежал неподвижно, глядя в потолок.
— Вам больно? — спросила она, сердце колотилось где-то в горле.
Молчание.
Она поправила ему подушку. Рука была просто рукой. Тяжелой, мертвой.
Показалось. Ей просто показалось. От усталости.
Ночью она не спала. Она заперлась в выделенной ей комнате на втором этаже. Но сон не шел.
Она прислушивалась к дому. Старые половицы скрипели. Но один скрип, в коридоре, неподалеку от ее двери, повторился дважды.
Будто кто-то прошел мимо. Постоял. И ушел.
Но ведь он не мог ходить? Ей казалось, что дом наблюдает за ней. А фотография в ящике жгла ей мозг.
«Света».
Она вдруг вспомнила. Так ее звал отец. В детстве. Светлана. Но после его смерти, когда ей было шестнадцать, она возненавидела это имя. Стала для всех Леной. Даже Олег почти не знал, что она Светлана.
Откуда этот старик…
Утром она вернулась в кабинет. Она должна была найти еще что-то.
Она снова выдвинула верхний ящик. Фотографии не было.
Лена похолодела. Она проверила еще раз. Пусто. Конверт исчез.
Она была в доме одна. С парализованным.
Ее взгляд метнулся к нижнему ящику стола. Вчера она видела, что он заперт.
Ключи. Ирина Сергеевна оставила связку на крючке в прихожей. «От всех комнат и… на всякий случай».
Ее руки дрожали. Ключ подошел с третьего раза.
Ящик был набит старыми альбомами в бархатных обложках.
Она открыла первый.
И едва не выронила его.
Двадцатилетняя девушка, смеющаяся на солнце. С длинными светлыми волосами. В легком летнем платье.
Это была она.
Точнее, Света. Двадцать лет назад.
Она листала страницы, и прошлое, которое она так старательно заперла, обрушилось на нее.
Вот она. Вот молодой, улыбающийся Олег, ее будущий муж.
А вот… третий. Красивый, темноволосый, с горящими глазами. Он смотрел на Свету так, что у Лены перехватило дыхание.
Подпись под фото: «Глеб. Наше лето».
Глеб. Глеб Арсеньевич.
Тогда он не был больным. Ему тогда было, может, тридцать. Успешный, уверенный.
Она перевернула страницу.
Их было трое. Света, Олег, Глеб. Они обнимались, дурачились на какой-то даче.
А потом фотографии изменились.
Вот только Глеб и Света. Он дарит ей цветы.
А вот Олег. Один. Мрачный.
Лена лихорадочно листала дальше.
И наткнулась на вырезку из пожелтевшей газеты, вклеенную прямо на страницу.
Заголовок был тусклым: «Крах молодого гения. Партнер по бизнесу скрылся со всеми деньгами».
В статье говорилось о Глебе. О том, как его небольшая, но очень успешная фирма по ремонту (никаких корпораций, простое дело) была уничтожена. Долги, обман.
Имя партнера — Олег Петров. Ее муж.
А в самом низу альбома, под вырезкой, той же дрожащей, нажимной ручкой, что и на фотографии:
«ОН УКРАЛ МОИ ДЕНЬГИ. А ТЫ, СВЕТА, УКРАЛA МОЮ ЖИЗНЬ. НО Я ДОЖДАЛСЯ».
Воздух в комнате закончился.
Лена закрыла альбом. Ее руки больше не дрожали. Страх уступил место чему-то другому. Холодному, острому.
Олег. Ее муж, которого она оплакивала. Человек, который, как оказалось, построил их семейную жизнь на руинах чужой.
И она. Она выбрала Олега. Она помнила, как Глеб был влюблен в нее. Помнила, как он смотрел. А она… она просто перестала отвечать на его звонки, когда Олег сделал ей предложение.
Она взяла альбом и вышла из кабинета.
Он ждал ее.
Кресло-каталка стояло не у окна, а прямо посреди гостиной, лицом к выходу из кабинета.
Его живые, выжидающие глаза впились в нее.
— Вы нашли, — это был не вопрос.
Голос.
Лену прошиб пот. Голос был не старческим. Он был ржавым от долгого молчания, но в нем звучала сила. И злорадство.
— Это… это были вы, — прошептала она, крепче сжимая альбом. — Фотография…
— Я, — сказал Глеб.
— Но… паралич. Вам же…
— Двадцать лет, Света, — перебил он ее, и его губы скривились в улыбке. — Двадцать лет я лежал и ждал. Паралич — удобная ширма. Люди не боятся тех, кого считают немощным.
Лена отступила на шаг.
— Меня зовут Лена!
— Ты всегда будешь Светой! — рявкнул он, и от звука его голоса зазвенели бокалы в серванте. — Моей Светой. Которую у меня украли.
— Олег умер! — крикнула она. — Он умер пять лет назад! Чего вы хотите от меня?
— Умер? — Глеб усмехнулся. — Он слишком легко отделался. А ты? Ты наслаждалась жизнью. На мои деньги.
— Я ничего не знала! Я работала! Мы жили скромно!
— Ложь! — он смотрел на нее с ненавистью. — Вы оба сломали меня. Он забрал мое дело, ты — мою волю к жизни. Я потерял все. Я провел двадцать лет в этой оболочке, планируя.
— Вы… вы маньяк, — прошептала Лена. Она видела, что его рука, лежавшая на подлокотнике, сжалась в кулак. Тот самый кулак, что вчера «случайно» сжал ее плечо.
— А ты — соучастница.
— Я ухожу, — твердо сказала Лена. — Я позвоню в полицию. В агентство…
— Агентство? — он засмеялся. — Ирина Сергеевна? Моя племянница. Она делала все, что я скажу. Я поручил Ирине найти тебя.
Я знал, что после смерти Олега ты останешься ни с чем и пойдешь работать. Я знал, что ты работаешь сиделкой. Она искала тебя полгода. И нашла. В базе данных агентства.
Он специально нанял ее.
— Вы не можете меня здесь держать.
Лена бросилась к входной двери. Она дернула ручку. Заперто.
Она метнулась на кухню. Задняя дверь. Тоже заперта.
Она подбежала к окнам в гостиной. Тяжелые дубовые рамы были заперты на небольшие, но прочные врезные замки.
Она медленно обернулась.
Глеб Арсеньевич смотрел на нее. Все с той же жуткой, торжествующей улыбкой.
— Ты никуда не пойдешь.
— Вы… вы не можете…
И тут он сделал то, отчего у Лены подкосились ноги.
Он медленно, со скрипом, но уверенно… встал с инвалидного кресла.
Он не был немощным стариком. Он был мужчиной лет пятидесяти, иссушенным злобой, но не сломленным.
— Олег украл у меня двадцать лет жизни, — сказал он, делая к ней шаг. — Ты вернешь мне их. Год за год.
— Пустите! — закричала она, отступая к стене.
— Я же сказал, Света. Я ждал. У нас будет много времени. Теперь мы поговорим. Обо всем. О том, как ты выбрала вора. А не меня.
Он сделал еще шаг. Он наслаждался ее страхом. Это было видно по его глазам. В них плескалось торжество, которое он копил два десятилетия.
— Ты боишься. Хорошо. Ты должна бояться.
Лена прижалась спиной к холодной стене. Ужас был настолько сильным, что парализовал ее. Но сквозь этот лед пробивалось что-то еще.
Ненависть.
Но не к нему. К Олегу. К человеку, с которым она прожила пятнадцать лет. Человеку, который подставил другого и обрек ее на этот кошмар.
И в этот момент страх перед Глебом ушел.
— Чего вы хотите? — спросила она. Голос не дрогнул.
Он остановился. Удивленный. Он ждал слез, истерики.
— Я хочу, чтобы ты поняла, — медленно сказал он. — Что ты натворила. Ты выбрала его. Вора. Ты смеялась надо мной.
— Я не смеялась, Глеб.
— Ты ушла с ним! Вы жили на мои деньги!
— Мы не жили. Мы выживали. — Лена отлепилась от стены. — Он все проиграл. Все, что у вас украл. Он был игроком. Он спустил все ваши деньги за два года. Мы жили в долгах. Он заложил квартиру, потом машину.
Глеб замер. Это не входило в его сценарий.
— Я работала на двух работах, чтобы оплатить его кредиты. Я не наслаждалась жизнью, Глеб. Я расплачивалась за его грехи. За то, что он сделал с вами.
— Он умер от сердечного приступа, — продолжила она, ее голос стал глухим, — когда коллекторы пришли описывать нашу квартиру. Он оставил мне… ничего. Кроме долгов.
Его лицо изменилось. Торжество сменилось растерянностью.
— Ты… ты врешь.
— Зачем мне врать? — Лена горько усмехнулась. — Вы оба… вы оба сломали мне жизнь. Олег — своим предательством и трусостью. А вы — своей одержимостью.
Она шагнула к нему. Теперь боялся он.
— Вы думаете, вы — жертва? Вы двадцать лет просидели в кресле, упиваясь своей ненавистью. Вы построили себе тюрьму из мести.
— Я ждал…
— Чего вы ждали? — ее голос наполнился силой. — Что я приду, и вы покажете мне, какой вы сильный? Вы — самый слабый человек, которого я знала. Олег был вором, но он хотя бы жил. А вы… вы — призрак.
Он отшатнулся.
— Олег украл ваши деньги. Но вы… вы украли свою собственную жизнь.
Это были те слова, которые разрушили его мир.
Его плечи опустились. Злоба, копившаяся двадцать лет, вышла, оставив после себя только пепел. Человек, стоявший перед ней, был не мстителем. Он был пустым.
— Убирайся, — прошептал он.
— Я и собиралась.
— Убирайся! — крикнул он, но в этом крике не было угрозы. Только отчаяние.
Он рухнул обратно в свое кресло. Уже по-настоящему. Не как актер, а как человек, у которого отобрали смысл существования.
Лена посмотрела на него в последний раз. Ей не было его жаль. Ей было пусто.
Она подошла к телефону на стене. Набрала номер агентства.
— Ирина Сергеевна? — сказала она спокойно. — Я увольняюсь. Прямо сейчас. Ваш дядя… кажется, ему действительно нужен уход. Он только что упал.
Она не стала дожидаться ответа. Положила трубку.
Ключи от входной двери висели на крючке у камина. Он специально повесил их так, чтобы «парализованный» человек не дотянулся.
Она взяла их.
Тяжелый замок щелкнул.
Лена вышла на крыльцо. Моросящий дождь ударил в лицо. Она вдохнула полной грудью сырой, холодный воздух. Он пах свободой.
Она шла по длинной аллее, не оборачиваясь.
Она не знала, что будет делать. Она потеряла прошлое — ее брак с Олегом оказался ложью. Она потеряла настоящее — у нее больше не было работы.
Но впервые за двадцать лет она была не Светой, которую любили и ненавидели двое мужчин.
Она была Леной. И она была одна. И это было лучшее, что она чувствовала за долгие годы.
Эпилог
Прошло три месяца.
Лена стояла у окна своей новой комнаты. Комнатой это было назвать сложно — крошечная студия на окраине города, на последнем этаже хрущевки.
Она нашла это жилье через неделю после того, как ушла из дома Глеба. Агентство ей, разумеется, не заплатило. Наоборот, Ирина Сергеевна угрожала ей неустойкой за «оставление клиента в опасности». Лена молча повесила трубку.
Она устроилась на работу не по профилю. Фасовщицей в ночную смену на хлебозавод.
Это было тяжело. Руки гудели, пахло горячим тестом и ванилином. Но здесь никто не знал ее прошлого. Никто не звал ее Светой. Ее звали Елена Викторовна. Или просто Лена.
Она продала все, что осталось от Олега. Немногочисленное золото, его часы, машину, которая была в залоге. Вырученных денег хватило, чтобы снять эту студию и купить самый необходимый минимум: матрас, чайник и стол.
Она сидела на полу у окна и пила растворимый кофе из жестяной кружки.
Первый месяц она почти не спала. Она прокручивала в голове тот день. Двух мужчин, которые, по сути, растоптали ее, каждый по-своему.
Олег, построивший их жизнь на воровстве и лжи. Глеб, превративший свою жизнь в алтарь для мести, на котором ей было уготовано место жертвы.
Она больше не плакала по Олегу. Вся ее скорбь по мужу превратилась в горькое, холодное понимание. Она жила с чудовищем, просто чудовище было обаятельным и улыбчивым.
О Глебе она старалась не думать. От бывших коллег из агентства она слышала, что он действительно слег.
По-настоящему. Когда рухнула его месть, рухнул и он сам. Племянница наняла ему двух крепких санитаров. Ей не было его жаль.
Ее жизнь стала простой до предела. Работа, сон, еда.
Но в этой простоте было то, чего у нее не было никогда.
Покой.
Не гнетущий, как в доме Глеба. А ее собственный. Личный. Покой, в котором не было чужих ожиданий, чужой лжи и чужой одержимости.
Она взяла с подоконника старый, еще отцовский, альбом. Тот, что она хранила у себя, не у Олега.
Она открыла его. Вот она — маленькая Света. С двумя косичками. Улыбается.
Она долго смотрела на эту девочку.
Потом встала, достала с полки ножницы. Аккуратно вырезала эту фотографию.
Она пошла на кухню. На ее старом холодильнике висел один-единственный магнит. Она прикрепила им фото.
Девочка с косичками смотрела на нее.
Лена посмотрела на нее в ответ.
— Привет, Света, — тихо сказала она. — Теперь мы будем жить.
