— Инга, деточка, ты можешь сейчас приехать? Мне так плохо, сердце прихватило, дышать нечем.
Голос в трубке был слабым и надтреснутым, с хорошо отрепетированными трагическими нотками. Инга прикрыла глаза, мысленно досчитав до десяти. Она сидела в своей маленькой аптеке, разбирая новую поставку, и гудящие от усталости ноги были лучшим напоминанием о том, что рабочий день длиной в двенадцать часов почти закончился.
— Тамара Павловна, я ещё на работе, — устало ответила она. — Скорую вызвать?
— Нет-нет, что ты! Какую скорую? Они меня сразу в больницу упекут, а кто за квартирой присмотрит? Ты же знаешь, я их боюсь до дрожи. Привези мне капли мои, они закончились, я забыла купить. И хлеба захвати, белого.
Инга вздохнула. Конечно, она знала. Она знала и про капли, которые всегда «внезапно» заканчивались к вечеру пятницы, и про страх перед больницами, и про то, что Тамара Павловна прекрасно могла бы попросить об этом своего единственного сына. Вот только сын, Марк, по совместительству бывший муж Инги, всегда был занят чем-то более важным.
— Хорошо, я заеду после работы, — сдалась Инга, как и всегда.
— Вот спасибо, деточка! Я знала, что на тебя можно положиться. Не то что некоторые…
Последнюю фразу бывшая свекровь произнесла с таким горьким укором, что Инге стало не по себе. Она повесила трубку и посмотрела на часы. Ещё час до закрытия, потом заехать в круглосуточную аптеку за каплями, в магазин за хлебом… Дома она будет не раньше десяти. Опять.
Она работала заведующей в небольшой частной аптеке. Работа была нервная, но знакомая и понятная. В отличие от её семейной жизни, которая год назад развалилась на части, оставив после себя лишь странное, тягостное чувство долга перед бывшей свекровью.
Они с Марком развелись тихо и без скандалов. Просто в какой-то момент Инга поняла, что больше не может жить в этом треугольнике, где на одном углу она, на другом — Марк, а на третьем, самом главном, — его мама, Тамара Павловна. Она не была классической властной свекровью. О нет, Тамара Павловна была мастером тонкой манипуляции. Она никогда не повышала голос и не критиковала Ингу в открытую. Она просто тихо страдала.
Она страдала, когда Инга и Марк собирались в отпуск, — у неё тут же подскакивало давление. Она страдала, когда они делали ремонт, — от запаха краски у неё начиналась мигрень. Она страдала, когда они покупали новую машину, — ведь эти деньги можно было потратить на её лечение. И каждый раз Марк говорил одно и то же: «Ну, Инга, ты же знаешь маму. Ей просто нужно внимание. Давай не будем её расстраивать».
И Инга не расстраивала. Годами. Она отменяла встречи с подругами, чтобы отвезти свекровь на очередной «срочный» приём к врачу. Она проводила выходные не на природе с мужем, а на кухне у Тамары Павловны, помогая ей с консервацией. Она стала личным водителем, курьером и сиделкой для женщины, которая методично разрушала её брак.
Развод ничего не изменил. Марк съехал на съёмную квартиру, а Инга осталась в своей, купленной ещё до брака. Но звонки от Тамары Павловны не прекратились. Наоборот, они стали чаще. Теперь она была не просто страдающей матерью, а страдающей, одинокой, брошенной матерью. И Марк, вместо того чтобы взять на себя заботу о ней, с лёгкостью переложил её на бывшую жену.
— Инга, ну тебе же проще, — говорил он при редких встречах. — Вы с ней всегда ладили. А у меня… у меня сейчас сложный период.
Этот «сложный период» длился уже год. Инга знала, что у Марка появилась новая девушка, Кристина. Он не говорил ей напрямую, но мир тесен, а общие знакомые — болтливы. Инга не ревновала. Она чувствовала лишь глухое, сосущее раздражение. Он строил новую жизнь, а она застряла в его старой, обслуживая его мать.
Купив капли и батон, Инга поехала по знакомому адресу. Дверь ей открыла сама Тамара Павловна. Выглядела она для человека с «приступом» на удивление бодро. На ней был её любимый плюшевый халат в цветочек, а волосы были аккуратно убраны под ситцевую косынку. В квартире пахло валокордином и чем-то кислым.
— Проходи, деточка, проходи, — засуетилась она, забирая пакеты. — Я уж думала, не приедешь. Совсем про старую женщину забыла.
— Я была на работе, Тамара Павловна, — спокойно ответила Инга, разуваясь в коридоре.
— Да-да, работа… У всех вас работа, дела, а как матери плохо — так и дела нет никому. Вот, посмотри, — она указала на кран на кухне, — опять капает. Сантехника вызывала, а он, проходимец, пришёл, посмотрел, сказал, прокладку менять надо, и ушёл. А где я её возьму, эту прокладку?
Инга посмотрела на кран, с которого размеренно падала капля в подставленную кастрюльку. Это была вечная проблема. Всё в этой квартире требовало ремонта, внимания, мужской руки. Руки Марка. Но его здесь не было.
— Я попрошу Марка заехать, — сказала Инга.
— Ой, да что ты! Разве его допросишься? У него теперь жизнь новая, невеста. Не до матери ему. Сказал, что занят на все выходные. Наверное, с ней воркует где-нибудь, а мать тут одна с текущим краном…
Тамара Павловна промокнула уголок глаза краем косынки. Инга почувствовала знакомую волну бессильной ярости. Она была уверена, что Марк и не знал ни о каком кране. Мать просто не стала ему звонить, ведь куда проще и эффективнее надавить на жалость Инге.
— Давайте я посмотрю, — Инга подошла к раковине. — Может, просто подтянуть нужно.
Она провозилась с краном полчаса, но без инструментов и новой прокладки сделать ничего не смогла. Всё это время Тамара Павловна сидела на табуретке и вела свой тихий, жалобный монолог о неблагодарном сыне, высоких ценах и плохом самочувствии.
Когда Инга, наконец, собралась уходить, свекровь остановила её в коридоре.
— Инга, деточка… У меня к тебе просьба одна, — заговорщицки прошептала она. — Ты не могла бы мне помочь с дачей? Там сорняков — по пояс! А мне врач сказал, ни в коем случае не нагибаться. Марку некогда, а урожай пропадёт. Картошка в этом году такая хорошая уродилась…
Инга замерла. Дача. Это было святое. Каждые выходные с мая по сентябрь, на протяжении всех лет их брака с Марком, они проводили на этой даче. Она ненавидела эту каторгу: бесконечные грядки, борьба с колорадским жуком, полив из лейки. Марк тоже не горел энтузиазмом, но покорно ехал, потому что «мама расстроится». И теперь, после развода, она снова должна была ехать на эту дачу?
— Тамара Павловна, я не могу, — твёрдо сказала Инга. — У меня свои планы на выходные.
Лицо свекрови мгновенно изменилось. Мягкость и беспомощность исчезли, уступив место холодному, жёсткому выражению.
— Планы? — переспросила она. — Какие у тебя могут быть планы? Ты же одна. Неужели тебе сложно помочь больной женщине? Я ведь для вас старалась, для тебя и Марка. Думала, будете зимой свою картошечку есть, свои огурчики…
— Мы с Марком в разводе, — напомнила Инга, чувствуя, как внутри всё начинает закипать. — Картошечку теперь будет есть он. Со своей новой девушкой.
— Ах вот ты как заговорила! — голос Тамары Павловны зазвенел от обиды. — Кристину эту имеешь в виду? Вертихвостка! Уведёт его, облапошит, а он и уши развесил! Я думала, ты умнее, Инга. Думала, ты за семью бороться будешь! А ты…
— Бороться? — Инга не выдержала и рассмеялась. Смех был нервным, срывистым. — Я боролась десять лет! Я боролась с вашими приступами, с вашими обидами, с вашим вечным «плохо». Я боролась за каждую минуту, проведённую с мужем наедине. Хватит. Боевые действия окончены. Я капитулировала.
Она резко развернулась и вышла за дверь, не слушая причитаний, которые неслись ей в спину.
Всю дорогу домой Инга плакала. Это были слёзы не жалости к себе, а злости. Злости на Марка за его слабохарактерность, на Тамару Павловну за её эгоизм, и больше всего — на саму себя. За то, что позволила так долго собой пользоваться. За то, что даже после развода не смогла обрубить эти путы.
На следующий день позвонил Марк.
— Инга, привет. Ты чего вчера маме наговорила? Она мне всю ночь звонила, плакала. Говорит, ты на неё накричала, дверью хлопнула. У неё давление подскочило до двухсот.
— А про текущий кран она тебе не рассказала? — ледяным тоном спросила Инга. — Или про дачу, которую нужно вскопать?
Марк замялся.
— Ну… рассказала. Ин, ну ты же знаешь, я не могу в эти выходные. У нас с Кристиной билеты куплены, мы за город едем.
— Прекрасно. А я, по-твоему, не могу иметь планы? Или моя жизнь закончилась вместе с нашим браком, и теперь мой удел — обслуживать твою маму?
— Да при чём тут это? — начал заводиться Марк. — Просто по-человечески помочь. Она же не чужой тебе человек.
— Уже чужой, Марк. Уже год как чужой. Она твоя мама. Вот ты и помогай ей. Вызови сантехника, найми людей для дачи. Это твоя зона ответственности.
— У меня денег нет нанимать людей! — воскликнул он. — Ты же знаешь, я алименты плачу!
Инга задохнулась от возмущения. У них не было детей. «Алиментами» Марк называл ту скромную сумму, которую он по собственной инициативе иногда переводил Инге, — «на первое время», как он выразился при разводе. Она ни разу не просила у него денег и несколько раз говорила прекратить это, но он продолжал, видимо, чтобы успокоить свою совесть.
— Немедленно прекрати переводить мне эти подачки! — прошипела она. — И запомни, Марк: я твоей матери больше не помощница. У меня своя жизнь.
Она бросила трубку и впервые за долгое время почувствовала не вину, а облегчение. Будто с плеч свалился огромный, тяжёлый мешок, который она таскала много лет.
Конечно, это был не конец. Тамара Павловна не из тех, кто легко сдаётся. Она начала новую тактику: звонила и молчала в трубку, тяжело дыша. Она писала Марку жалостливые сообщения о том, как жестоко с ней обошлась Инга, «которой она доверяла, как родной дочери». Марк пересылал эти сообщения Инге с припиской: «Ну посмотри, что ты наделала».
Инга удаляла их, не читая.
Через пару недель раздался звонок с незнакомого номера.
— Инга? Это Кристина, девушка Марка.
Инга напряглась.
— Да.
— Я… я хотела поговорить. Мы можем встретиться?
Они встретились в кафе в центре города. Кристина оказалась симпатичной девушкой лет тридцати, с умными, немного уставшими глазами. Она нервно теребила салфетку.
— Я не знаю, как начать, — призналась она. — В общем, я хотела извиниться.
— За что? — удивилась Инга.
— За Марка. И за его маму. Я, кажется, начинаю понимать, почему вы развелись.
Кристина рассказала, что последние недели превратились в ад. Тамара Павловна звонила ей по несколько раз в день. Она жаловалась на здоровье, на одиночество, на неблагодарную бывшую невестку. А потом начала давать «дружеские» советы.
— Она мне вчера заявила, что платье, в котором я была на дне рождения Марка, слишком откровенное, и «порядочные девушки так не одеваются», — с горькой усмешкой рассказала Кристина. — А позавчера она критиковала суп, который я сварила для Марка. Сказала, что в нём мало соли и вообще, её сыночек любит пожирнее. Она даже не пробовала этот суп! Марк ей просто рассказал по телефону.
Инга слушала и видела в Кристине себя — десять лет назад. Та же растерянность, то же недоумение, та же попытка быть хорошей и всем угодить.
— А что Марк? — спросила она.
— А Марк говорит: «Ну потерпи, она просто переживает». Он просит меня съездить к ней, помочь с уборкой. Говорит, «ты же девочка, тебе проще с ней найти общий язык». Он не понимает, что она меня просто съедает! Она пытается нас поссорить, постоянно сравнивает меня с вами. Говорит, что вы были идеальной хозяйкой и всегда её слушались.
Инга невесело усмехнулась.
— Я не была идеальной. Я была удобной. Это разные вещи.
Они проговорили больше часа. Инга не давала советов, она просто слушала. Впервые кто-то понимал её без слов. Когда они прощались, Кристина вдруг сказала:
— Знаете, я восхищаюсь вами. Тем, что вы смогли уйти. Я не уверена, что у меня хватит сил.
Через месяц Марк позвонил снова. Голос у него был потерянный.
— Мы с Кристиной расстались, — сообщил он. — Она сказала, что не может так больше.
Инга промолчала.
— Маме опять плохо, — продолжил он, будто не заметив её молчания. — Врач сказал, ей нужен покой и хороший уход. Может, ты всё-таки…
— Нет, Марк, — твёрдо перебила Инга.
— Но почему? Я не понимаю! Она же тебя любит!
— Она любит не меня, Марк. Она любит моё безотказное «да». Она любит моё чувство вины. Она любит власть, которую она имела надо мной. А я больше не хочу быть в рабстве.
Наступила долгая пауза. Инга уже хотела повесить трубку, но вдруг услышала тихий, жалобный голос Тамары Павловны, доносившийся откуда-то из глубины комнаты Марка: «Сынок, ну что она говорит? Ну попроси её хорошенько…»
Он был у неё. Значит, он уже переехал к маме. Или никогда по-настоящему от неё и не съезжал.
Финальный аккорд прозвучал через полгода. Был холодный ноябрьский вечер. Инга вернулась с работы, приняла душ и устроилась на диване с книгой и чашкой горячего чая. Она наслаждалась тишиной и покоем, которые стали для неё главной ценностью. Внезапно раздался звонок. Номер был незнакомый, но она почему-то сразу поняла, кто это.
— Алло.
— Инга, деточка, здравствуй! — голос Тамары Павловны был елейным, как будто и не было всех этих месяцев молчания. — Как ты поживаешь? Совсем пропала.
— Здравствуйте, Тамара Павловна. У меня всё хорошо. Что-то случилось?
— Ой, случилось, ещё как случилось! — запричитала она. — Я тут ногу сломала! Упала на ровном месте, представляешь? Перелом шейки бедра. Теперь лежу, встать не могу. Марк на работе целыми днями, а мне ведь и поесть приготовить надо, и утку подать…
Она сделала паузу, ожидая реакции. Инга молчала.
— Ты бы не могла приехать, деточка? — жалобно протянула бывшая свекровь. — Хотя бы на пару недель, пока гипс не снимут. Помочь мне. Я ведь совсем одна, как перст. А ты женщина добрая, сердечная. Ты же не бросишь меня в такой беде?
Инга закрыла глаза. Она представила себе эту квартиру, пахнущую лекарствами и безысходностью. Представила дни, которые снова превратятся в бесконечное обслуживание чужих капризов. Представила укоризненные вздохи, слёзы и манипуляции. А потом она открыла глаза, посмотрела на свою уютную, тихую комнату, на интересную книгу, на чашку с ароматным чаем. И почувствовала, как внутри неё что-то окончательно и бесповоротно щелкнуло. Стена, которую она так долго строила, наконец-то стала непробиваемой.
— Тамара Павловна, здравствуйте, — произнесла она медленно и отчётливо, вкладывая в каждое слово всю свою обретённую свободу. — А вы не забыли? Мы с вашим сыном уже год как в разводе. Помогать я вам больше не собираюсь.
В трубке на несколько секунд повисла оглушительная тишина.
— Как… как ты можешь? — пролепетала наконец Тамара Павловна, её голос дрожал от изумления и ярости. — Неблагодарная! Я к тебе со всей душой…
— Всего доброго, Тамара Павловна, — спокойно сказала Инга и нажала на кнопку отбоя.
А потом она заблокировала этот номер. И номер Марка. И номера всех их общих знакомых, которые могли бы выступить посредниками. Она сидела в тишине и впервые за много лет чувствовала, что дышит полной грудью. На душе было светло и пусто. Это была не радость, нет. Это было нечто большее. Это была свобода.
