Утро выдалось промозглым, и я сидела на кухне, кутаясь в старый бабушкин плед. За окном осень разбрасывала последние жёлтые листья, а в руках у меня был телефон. Зарплата должна была прийти вчера, и я решила проверить, сколько осталось после оплаты коммуналки.
Банковское приложение открылось, и я чуть не выронила чашку с чаем. Сердце словно сжала ледяная рука.
Минус 240 тысяч рублей.
Сначала подумала — ошибка. Моргнула, протёрла глаза и снова уставилась в экран. Цифры не изменились. Открыла историю операций — какое-то списание вчера вечером, когда я уже спала.
— Господи, неужели мошенники? — прошептала я, чувствуя, как по спине бежит холодок.
Руки задрожали. В голове пронеслось всё, что я слышала о банковских аферистах. Но как? Я же никому не называла данные карты, пароли! А тут — почти все сбережения, которые я откладывала на ремонт… которые собирала по крупицам последние три года.
Схватила другой телефон — рабочий — и набрала номер банка. Гудки казались вечностью.
— Банк «Восточный», чем могу помочь? — наконец отозвался приятный женский голос.
— У меня с карты сняли деньги! Большую сумму! — выпалила я. — Я не делала этого перевода!
— Успокойтесь, пожалуйста. Давайте проверим операцию. Назовите последние четыре цифры карты и кодовое слово.
Я продиктовала данные, стуча зубами от волнения. Оператор что-то печатала, а я смотрела на календарь на стене. Встреча с заказчиком, поездка к маме… Всё это вылетело из головы. Остались только цифры на экране телефона.
— Ирина Андреевна, я вижу операцию. Это не мошенничество. Деньги были сняты с помощью вашей карты. Причём снятие происходило в банкомате. Использовался правильный ПИН-код.
— Но… но это невозможно! — мой голос сорвался на визг. — Карта у меня! Я никому не давала свой ПИН!
Я лихорадочно рылась в сумке. Кошелёк был на месте, карта тоже.
— Возможно, кто-то из близких знает ваш ПИН-код? — осторожно спросила сотрудница банка.
В этот момент что-то щёлкнуло в моей голове. Брат. Павел. Единственный, кто мог знать код. Я как-то давала ему карту, когда он ездил за продуктами для мамы, и, кажется, продиктовала ПИН.
— Я… я перезвоню, — пробормотала я и нажала «отбой».
Перед глазами плыли красные пятна. Неужели родной брат? Нет, не может быть. Но кто тогда?
Я набрала его номер. Гудки звучали как приговор.
Брат и герой в одном лице
— Ириш, привет! Я как раз хотел тебе звонить, — голос Павла звучал непривычно бодро и даже… радостно?
Я сжала телефон так, что пальцы побелели.
— Паша, ты снимал деньги с моей карты? — спросила я прямо, не тратя время на приветствия.
Повисла пауза, но совсем короткая. И в этой паузе я поняла — да, это был он.
— Слушай, я хотел сделать сюрприз, — начал он с энтузиазмом, который обычно появлялся у него только перед просьбой денег взаймы. — Помнишь, ты говорила, что волнуешься за маму? Ну вот, я решил проблему!
Я медленно опустилась на стул. Внутри всё клокотало.
— Какую… проблему? — выдавила я.
— Мамины кредиты! — гордо объявил Павел. — Я их все закрыл. Представляешь, у неё их было на 240 тысяч! Какие-то микрозаймы, потребительские… Она почти всю пенсию отдавала. А теперь — всё, чисто! Я специально ничего тебе не говорил, хотел порадовать.
Мои пальцы онемели. В голове зашумело.
— Паша, — начала я, стараясь говорить спокойно, — ты взял МОИ деньги. Без спроса.
— Да ладно тебе, — его голос стал снисходительным, будто объяснял ребёнку элементарные вещи. — Это же для мамы! И потом, это же твоя старая карта. Ты всегда говорила, что там лежат «на чёрный день». Вот он и настал, этот день, для мамы.
— Старая карта? — я задохнулась от возмущения. — Паша, там мои сбережения! На ремонт!
— Ой, да сделаешь ты свой ремонт, — отмахнулся он. — У тебя работа хорошая. А мама, между прочим, плакала от счастья. Сказала, что у неё лучшие дети на свете.
Я закрыла глаза. Внутри поднималась волна такой ярости, какой я давно не испытывала.
— Ты понимаешь, что совершил преступление? — тихо спросила я.
— Что?! — искренне удивился Павел. — Какое преступление? Ириш, ты чего? Это же семья! Мы одна кровь. У нас всегда было «всё общее». Помнишь, как в детстве?
— В детстве тебе было десять, а мне пятнадцать, — процедила я. — Сейчас тебе тридцать пять. И ты украл у меня деньги.
— Не украл, а взял, — уверенно поправил меня брат. — Это разные вещи. И не себе, а маме! Я, между прочим, целый день убил, чтобы всё организовать. Бегал по этим банкам, заполнял бумажки…
Меня затрясло. Он ещё и гордится собой! Считает себя героем, решившим проблему. Моими деньгами!
— Паша, — сказала я, чувствуя, как закипают слёзы, — верни деньги. Сегодня же.
— Что? — он рассмеялся нервно. — Ты шутишь? Их уже нет. Они ушли на погашение кредитов. Всё, вопрос закрыт!
— Тогда я еду к маме, — сказала я и повесила трубку, не дожидаясь ответа.
Я смотрела в окно и не могла поверить. Родной брат. Беззаботно забрал почти все мои сбережения и считает себя героем. А ведь я только вчера думала о том, что нужно наконец вызвать замерщика для окон…
У маминого порога
Дорога до маминой квартиры заняла почти час. Я неслась по осенним улицам, не замечая луж и прохожих. В голове крутились обрывки разговора с Павлом, перемешиваясь с воспоминаниями детства. Вот мы делим последнюю конфету… вот я отдаю ему свои карманные деньги на новую игрушку… вот занимаю ему на первый взнос за машину, которую он так и не выплатил полностью…
Всегда так было. Я — старшая, надёжная. Он — младший, «особенный».
Подъезд встретил знакомым запахом жареной картошки и кошек. Я поднялась на четвёртый этаж пешком, хотя лифт работал. Нужно было куда-то деть эту бурлящую энергию.
Позвонила. Раз, другой. За дверью послышалась возня, потом мамин голос:
— Кто там?
— Мама, это я.
Щёлкнул замок, и на пороге появилась она — маленькая, в старом халате, с тревожными глазами. Сразу всё поняла — я никогда не приезжала без предупреждения.
— Ирочка? Что-то случилось?
Я прошла в квартиру, не раздеваясь. В груди что-то сдавило. Всегда думала, что в свои шестьдесят три мама выглядит моложаво, но сейчас увидела, какая она на самом деле — усталая, с глубокими морщинами и потухшим взглядом.
— Мам, ты знаешь, что Павел сделал? — спросила я, стараясь говорить мягко.
Она засуетилась, пошла на кухню.
— Давай чай поставлю. Ты голодная? У меня пирожки есть…
— Мама, — я взяла её за руку, останавливая. — Ты знаешь про деньги? Про кредиты?
Она замерла. Потом медленно опустилась на табуретку в прихожей и сложила руки на коленях.
— Он сказал, что вы договорились, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.
— Что?! — я не поверила своим ушам. — Мы не договаривались! Он УКРАЛ у меня деньги, мама! Почти все мои сбережения!
Её плечи поникли ещё сильнее.
— Я не просила его, — прошептала она. — Он сам так решил. Приехал вчера вечером такой радостный, сказал, что теперь я свободна от долгов, что вы всё обсудили…
Я прислонилась к стене. Значит, он солгал и маме тоже. Выставил всё так, будто мы вместе решили помочь.
— А откуда вообще эти кредиты? — спросила я, проходя на кухню и наливая себе воды. Горло пересохло. — Почему ты мне ничего не рассказывала?
Мама мяла край халата.
— Так получилось… Сначала Павлику нужно было помочь с залогом за квартиру. Потом на машину доплатить… А потом, когда он с Леной разошёлся, ему совсем тяжело стало, алименты же…
Я застыла со стаканом в руке.
— То есть… ты брала кредиты для Павла?
Она кивнула, не поднимая глаз.
— И он знал об этом?
— Конечно, знал. Обещал отдавать, но у него то работы нет, то зарплату задерживают…
Меня затрясло. Он знал, что мать в долгах из-за него. И «решил проблему» моими деньгами.
— Почему ты мне не сказала? — в моём голосе звенела обида. — Я бы помогла!
— Не хотела тебя беспокоить, — прошептала мама. — У тебя своя жизнь, ремонт этот…
В дверь позвонили. Мы обе вздрогнули.
— Не открывай, — быстро сказала я.
— Ирочка, давай не будем ссориться, — мамины глаза наполнились слезами. — Мы же семья…
Звонок повторился, более настойчиво. Это наверняка был Павел.
Против крови своей
Отделение полиции встретило меня неприветливо — душно, тесно, люди с усталыми лицами. Я сидела на жёстком стуле, заполняя заявление, и рука дрожала. Никогда не думала, что буду писать такое на собственного брата.
— Гражданка Соколова, вы уверены? — участковый, пожилой мужчина с седыми висками, внимательно смотрел на меня. — Это же родственник. Может, есть смысл решить вопрос мирно?
Я сжала губы. После встречи с мамой прошло два дня. Два дня звонков, криков, слёз и угроз. Павел отказывался признавать вину, мама умоляла «не выносить сор из избы», а я… я просто хотела справедливости.
— Нет, — твёрдо ответила я. — Он совершил преступление. Украл деньги. Использовал мою карту без разрешения.
Участковый вздохнул, принимая бумаги.
— Хорошо. Мы проведём проверку, вызовем его для дачи объяснений. Но учтите — процесс не быстрый.
Выйдя из отделения, я почувствовала странную пустоту внутри. Не облегчение, как ожидала, а тяжесть. Словно предала что-то важное.
Вечером позвонила мама. Голос её дрожал и прерывался:
— Ириша, доченька… Что же ты наделала? К Павлику приходил полицейский… Он теперь под следствием будет?
Я закрыла глаза. Только спокойно.
— Мама, он сам виноват.
— Но ты же его родная сестра! — её голос сорвался на рыдания. — Ты его посадить хочешь? Это же твой брат! Кровь твоя!
От этих слов что-то кольнуло под сердцем. Да, брат. Единственный. Тот, с кем делили одну комнату в детстве, кому я читала сказки перед сном, кого защищала от хулиганов во дворе.
— Мама, я не хочу, чтобы его посадили, — устало сказала я. — Я хочу, чтобы он вернул деньги и понял, что так нельзя.
— Где же он возьмёт такие деньги?! — в её голосе звучало отчаяние. — У него ничего нет! Он на диване у меня спит, сам знаешь! Работы нормальной нет, после развода все деньги уходят на алименты!
Я стиснула зубы. Старая песня. Бедный, несчастный Павлик, которому всё можно простить, потому что ему «тяжело». А мне, значит, легко?
— Мне тоже неоткуда было взять эти деньги, мама, — тихо сказала я. — Я их три года копила.
— Ты эгоистка! — вдруг выкрикнула она, и эти слова ударили как пощёчина. — Всегда была! Тебе деньги дороже семьи!
В трубке повисло тяжёлое молчание. Потом послышались всхлипы.
— Прости, доченька, — пробормотала мама. — Я не хотела… Просто я боюсь за него. Он вчера не ночевал дома, телефон выключен. Вдруг что-то с собой сделает?
Внутри всё похолодело. Как бы я ни злилась на Павла, мысль о том, что он может навредить себе, была невыносима.
— Хорошо, мама, — сказала я после паузы. — Завтра я приеду. Поговорим.
Положив трубку, я долго смотрела в тёмное окно. За стеклом капал дождь, смывая последние краски осени. Как легко рушится то, что строилось годами, — доверие, уважение, семья. Одно решение, один поступок — и всё летит в пропасть.
Я достала старый фотоальбом. Мы с Павлом на море, нам лет десять и пятнадцать. Счастливые, загорелые, с мороженым в руках. Когда всё пошло не так?
Когда столы накрыты, а души обнажены
Мамин стол, как всегда, ломился от угощений. Пирожки с капустой, картошка с грибами, её фирменный салат с крабовыми палочками — всё, что я любила с детства. Будто едой можно залечить раны, которые слова оставляют в душе.
Павел сидел напротив, бледный, с кругами под глазами. Явился-таки домой, когда узнал, что я приеду. Мама суетилась вокруг нас, подкладывая то одному, то другому, словно мы всё ещё дети, которых можно помирить куском пирога.
— Кушайте, детки, кушайте, — приговаривала она, а сама не притрагивалась к еде.
Я механически жевала, не чувствуя вкуса. В комнате висело напряжение, густое, как туман.
— Ириш, давай поговорим, — наконец произнёс Павел, отодвигая тарелку. — Я понимаю, что ты злишься. Но может, отзовёшь заявление? Мне теперь работу не найти с этим пятном.
Я отложила вилку и посмотрела ему в глаза.
— А как же мне дальше жить, Паша? Без денег, без доверия, с осознанием, что родной брат считает нормальным брать моё без спроса?
— Перестань, — он поморщился. — Ты же не голодаешь. У тебя работа есть, квартира. А я что? Жалкий неудачник, который не может даже алименты нормально платить!
— Паша! — одёрнула его мама. — Не говори так о себе!
— А как говорить? — он вдруг стукнул кулаком по столу, да так, что посуда зазвенела. — Всю жизнь одно и то же! Ирка — умница, отличница, самостоятельная! А я так, приложение к ней! «Почему ты не такой, как сестра?» — передразнил он чей-то голос.
Меня словно кипятком обдало.
— Ты это серьёзно? — я подалась вперёд. — Ты украл мои деньги, а теперь обвиняешь меня в том, что я… что? Слишком хорошо училась?
— Да не в учёбе дело! — заорал он. — А в том, что ты всегда всё тянула на себе! Всегда была правильной! Мне за тобой не угнаться было! А теперь ты, значит, готова брата посадить за какие-то деньги?
— За какие-то?! — я тоже повысила голос. — Это всё, что у меня было! На ремонт, на отпуск, на жизнь, в конце концов!
— А у меня и этого нет! — крикнул он. — У меня вообще ничего нет! Ни жены, ни дома своего, ни работы нормальной!
— Дети, перестаньте! — вмешалась мама, хватаясь за сердце. — Я не переживу, если вы разругаетесь!
— А ты! — Павел вдруг повернулся к ней. — Ты всегда его защищала! «Ирочка устала, не трогай её», «Ирочке надо уроки делать», «Возьми Ирочку за пример»!
— Не смей говорить с ней так! — я вскочила. — Она всю жизнь пыталась тебя вытянуть! А ты что? Квартиру разменяла, чтобы тебе отдельную купить! Кредиты на тебя брала! А ты даже не устроился толком!
— Да, я такой! — заорал он. — Я слабый! Я не могу, как ты! Не получается у меня!
Мама вдруг заплакала, громко, навзрыд, закрывая лицо руками.
— Вы оба… вы же родные… За что мне это наказание?
Мы замолчали, оглушённые её плачем. Я смотрела на брата и видела не взрослого мужчину, а того мальчишку, который приходил ко мне со сломанной машинкой и просил починить. Который плакал, когда его не брали играть в футбол. Которого я жалела, защищала, любила…
Но сейчас я не могла найти в себе этой любви. Только усталость и горечь.
— Я пойду, — сказала я, вставая из-за стола. — Прости, мама.
Никто не пытался меня остановить.
Поиски блудного брата
— Ира, он снова пропал! — голос мамы в телефоне звенел от паники. — Три дня нет, на звонки не отвечает!
Я сжала переносицу. После того памятного ужина прошла неделя. Я погрузилась в работу, пытаясь не думать о случившемся. Обманывала себя, что всё как-нибудь само утрясётся. Не утряслось.
— Мама, успокойся, — сказала я. — Он взрослый человек, имеет право пропадать.
— Ты не понимаешь! — в её голосе слышались слёзы. — Перед уходом он сказал такое… Что ему незачем жить, что он всем только в тягость. И папину старую бритву взял!
Внутри всё оборвалось. Отцовская опасная бритва, старая, с тяжёлой ручкой… Нет, это манипуляция, попытка давить на жалость. Но что, если нет?
— Хорошо, — решительно сказала я. — Я приеду. Попробуем его найти.
Через час я уже была у мамы. Она постарела, казалось, ещё больше, осунулась. Квартира была не убрана — на маму не похоже.
— Я все его вещи перерыла, — говорила она, нервно перебирая какие-то бумажки на столе. — Нигде ничего. Только вот это нашла в куртке.
Она протянула мне потрёпанный листок. Квитанция из ломбарда — Павел сдал свой ноутбук. Старенький, еле работающий, но это была его гордость, единственная ценная вещь.
— А телефон? — спросила я, разглядывая квитанцию.
— Не отвечает, — всхлипнула мама. — Но это не значит, что выключен. Иногда гудки идут, просто не берёт трубку.
Я задумалась. Куда бы мог податься Павел? У него почти не было друзей, разве что…
— Мама, а дача? Он мог поехать на дачу?
Её глаза расширились.
— Господи, как я не подумала! Конечно! Там же печка есть, можно перезимовать!
Старая дедушкина дача находилась в часе езды от города. Маленький домик, огород, который давно зарос бурьяном. Мы не были там уже несколько лет — после смерти деда как-то не до того стало.
— Поехали, — решила я. — Сейчас вызову такси.
Дорога тянулась мучительно долго. Мама всю дорогу молилась, шепча что-то себе под нос и перебирая чётки — откуда они у неё? Никогда не замечала. Я смотрела на пролетающие мимо голые деревья и думала — как мы дошли до этого? Родные люди, а словно чужие.
Дачный посёлок встретил нас промозглой тишиной. Ноябрь — не сезон для дачников. Только несколько старичков-пенсионеров, которые живут тут круглый год, топили печи — над крышами вился дымок.
Сердце заколотилось, когда мы подъехали к нашему участку. Калитка была приоткрыта, а на крыльце валялась пустая бутылка.
— Он здесь, — прошептала мама и бросилась к домику.
Я поспешила за ней, поскользнувшись на мокрых прошлогодних листьях. В домике было темно и холодно. Затхлый запах нежилого помещения смешивался с запахом алкоголя.
— Паша! — закричала мама, обходя две крошечные комнатки. — Сынок!
Его нигде не было. Я заметила следы пребывания — смятое одеяло на старом диване, несколько пустых бутылок, окурки в консервной банке. Жил он тут, по всей видимости, несколько дней.
— Куда же он подевался? — мама растерянно оглядывалась. — Может, в магазин пошёл?
— Магазин в трёх километрах, — напомнила я. — И машины у него нет.
Выйдя на крыльцо, я осмотрелась. И вдруг заметила дым — не из трубы, а из старой бани, что стояла в дальнем углу участка.
— Мама, гляди! Баня!
Мы бросились через заросший участок. Дверь в баню была прикрыта. Я осторожно потянула её — не заперто.
Павел лежал на полу, свернувшись калачиком. Рядом стояла наполовину пустая бутылка водки, валялись какие-то таблетки. Мое сердце пропустило удар.
— Паша! — я упала на колени рядом с ним. — Паша, очнись!
Он застонал и приоткрыл глаза. Взгляд мутный, несфокусированный.
— Ирка? — прохрипел он. — Ты чего тут?
Мама протиснулась в низкую дверь и бросилась к нему:
— Сыночек! Живой!
— А чего мне будет? — он попытался сесть, но сил не хватило. — Уйдите. Оставьте меня в покое.
— Паша, нам нужно вернуться в город, — я говорила спокойно, хотя внутри всё дрожало. — Здесь холодно, ты заболеешь.
— Плевать, — он отвернулся к стене. — Какая разница? Всё равно я — никто. Неудачник. Вор. Пусть лучше всё закончится здесь.
Я увидела, как мама побледнела. А у меня внутри вдруг что-то щёлкнуло.
Сквозь занавес лжи
Баня наполнилась молчанием. Тяжёлым, вязким, как предгрозовой воздух. Мама присела в углу на старый ящик и беззвучно плакала. Я смотрела на брата — небритого, с опухшим лицом, в грязной одежде. Жалкого. И родного.
— Уходите, — повторил он, не открывая глаз. — Я вам всем только проблемы создаю.
— Не говори глупостей, — я положила ладонь на его лоб. Горячий. — Нужно в город, тебе врач нужен.
— Никуда я не поеду, — он дёрнул плечом, сбрасывая мою руку. — Особенно с тобой. Ты же заявление написала, да? Брата родного решила посадить.
Я вздохнула.
— Давай без этого драматизма, ладно? Никто тебя не посадит.
— А чего тогда участковый приходил? — пробормотал он. — Как уголовника допрашивал…
Я поднялась и подошла к крошечному окошку. За стеклом — голые ветки яблони, серое небо, осень. Внутри — такая же серость и безнадёжность.
— Паша, — начала я, не оборачиваясь. — Мы можем целую вечность обвинять друг друга. Но это ничего не изменит. Ты забрал мои деньги. Эти деньги были мне нужны.
— Да понял я уже, понял, — застонал он. — Виноват, исправлюсь, только отстаньте все от меня!
— Дело не в деньгах, — я повернулась к нему. — Дело в том, как легко ты переступил черту. Без сомнений, без колебаний. Как будто это… нормально.
— А что мне было делать? — вдруг выкрикнул он, приподнимаясь на локте. — Мать в долгах по уши! Коллекторы звонят! А я… я не могу помочь. Нечем.
— Мог бы со мной поговорить, — тихо сказала я. — По-человечески. Объяснить ситуацию.
Он горько усмехнулся.
— И что бы ты сказала? «Конечно, Паша, вот тебе моя карта, бери сколько нужно»? Нет, ты бы начала учить жизни. Как всегда. Как ты лучше меня всё знаешь. Как я должен был поступить иначе…
Я подошла и села рядом с ним на колени. Пахло от него перегаром и отчаянием.
— Паш, почему ты всегда видишь во мне врага? Я никогда не хотела быть выше тебя. Это всё твои фантазии.
— Не фантазии, — он покачал головой. — Ты всегда была лучше. Во всём. В учёбе, в работе… Даже сейчас — у тебя квартира, карьера. А я… — он махнул рукой. — Сорокалетний неудачник, который живёт с мамой.
— Тебе тридцать пять, — автоматически поправила я и тут же прикусила язык.
— Вот! — он ткнул в меня пальцем. — Вот оно! Всегда поправляешь, всегда знаешь лучше! А я просто не выдержал, понимаешь? Мать рыдает из-за этих долгов, коллекторы грозятся имущество описать… А тут твоя карта. Я знал код. Подумал — один раз, она даже не заметит…
Он закрыл лицо руками и заплакал. Не как ребёнок — беззвучно, только плечи вздрагивали. Я смотрела на него и чувствовала, как что-то внутри меня ломается. Злость? Обида? Или стена, которая всегда стояла между нами?
— Я знаю, что виноват, — глухо пробормотал он. — Знаю, что нужно вернуть деньги. Но как? У меня ничего нет. Совсем ничего.
Мама тихо подошла и опустилась рядом с нами.
— Дети мои, — прошептала она. — Простите меня. Это я во всём виновата. Не уберегла, не научила…
Я взяла её за руку. Морщинистую, натруженную. Столько всего вынесли эти руки.
— Мама, ты ни в чём не виновата, — сказала я мягко. — Мы уже взрослые. Сами отвечаем за свои поступки.
Павел сел, обхватив голову руками.
— Я не знаю, как дальше жить, — произнёс он тихо. — Я всё испортил. Всё, что только можно.
Я смотрела на него и впервые за долгое время видела не избалованного младшего брата, не вора, укравшего мои деньги, а просто сломленного человека. Со своими ошибками, слабостями, болью. И он был мне родным. Что бы ни случилось.
— Поехали домой, Паша, — я протянула ему руку. — Разберёмся со всем. Вместе.
Новые границы
Декабрьский снег засыпал дорожки в парке. Я сидела на скамейке, кутаясь в шарф, и смотрела, как детвора катается с горки. Смех, визг, радость — тот самый счастливый мир детства, где всё просто и понятно. Мир, из которого мы все когда-то уходим.
— Привет, — голос Павла вырвал меня из задумчивости. — Давно ждёшь?
Я обернулась. Брат выглядел лучше, чем месяц назад. Чисто выбрит, в новой куртке. И взгляд яснее.
— Минут десять, — я подвинулась, освобождая ему место. — Как дела на новой работе?
Он присел рядом, потирая замёрзшие руки.
— Нормально. Не шедевр, конечно, но платят вовремя. И график удобный — могу вечерами подрабатывать грузчиком.
После той поездки на дачу прошло полтора месяца. Тяжёлых, переломных. Прежние отношения в семье рухнули, и мы медленно, мучительно строили новые. С чистого листа. С чётких границ.
— Вот, держи, — Павел протянул мне конверт. — Тут пятнадцать тысяч. Знаю, что мало, но это всё, что смог собрать за месяц.
Я взяла конверт. Уже второй — в прошлый раз он принёс двенадцать. Капля в море по сравнению с долгом, но это был знак. Знак того, что он пытается.
— Спасибо, — кивнула я. — Как мама?
— Держится, — он пожал плечами. — Скучает по тебе. Спрашивает, когда придёшь.
Я вздохнула. С мамой всё оказалось сложнее, чем с братом. Слишком глубокие обиды, слишком застарелые схемы. Я заблокировала свои карты, сменила пароли в приложениях. И установила дистанцию — пока не заживут раны.
— Я позвоню ей на днях, — пообещала я. — Может, на Новый год зайду.
Павел кивнул. Мы помолчали, глядя на играющих детей.
— Ир, знаешь, я часто думаю о том, что ты сказала тогда, в бане, — вдруг произнёс он. — Про черту, которую я переступил. Ты права была. Я только сейчас начинаю понимать, насколько это всё… неправильно.
Я посмотрела на него внимательно. В его глазах не было прежней бравады или обиды. Только усталость и что-то новое — тихая решимость.
— Я рада, если так, — ответила я искренне.
— Я заявление в суд подал, — он смотрел куда-то вдаль. — На раздел имущества с Еленой. Хочу свою долю получить за квартиру, которую мы в браке купили. Адвокат говорит, шансы есть.
Я удивлённо приподняла брови:
— Серьёзно? А я думала, ты давно всё ей отписал.
— Так и было, — он невесело усмехнулся. — Она орала, давила на жалость, а я… сдался. Как всегда. Но теперь понимаю — это моё. Я тоже имею право.
Я слышала в его словах отголоски своих — тех, что говорила ему о себе. О своём праве на деньги, на уважение, на границы. Он действительно услышал.
— Это хорошо, Паш, — я легонько сжала его плечо. — Правильно.
Он вздохнул, выпуская облачко пара.
— Я, наверное, никогда не смогу вернуть всю сумму. Но буду стараться. И… — он запнулся, явно борясь с собой, — я понимаю, если ты не захочешь общаться, как раньше. Я всё испортил.
Я посмотрела на заснеженные деревья, на красные щёки детей, на тающие снежинки на варежках. Жизнь идёт вперёд, а обиды можно оставить позади.
— Не всё, — сказала я тихо. — Кое-что даже стало… яснее.
Это была правда. Случившееся разрушило иллюзии, но прояснило реальность. Показало, кто мы есть на самом деле. И дало шанс построить отношения без лжи и манипуляций.
— Я буду на связи, — сказала я, вставая. — Береги себя, Паш. И маму тоже.
Он кивнул, не глядя на меня:
— А ты… ты простишь меня когда-нибудь?
Я задумалась. Простила ли? Нет, рана была ещё свежа. Но когда-нибудь…
— Прощение — это путь, — наконец ответила я. — Я уже на нём. И ты тоже.
Павел поднял на меня глаза, полные надежды и раскаяния. И впервые за долгое время я увидела в них что-то настоящее — без притворства, без игры, без масок.
Я шла по скрипучему снегу домой и думала о странностях жизни. Иногда нужно потерять материальное, чтобы приобрести нечто более ценное. Я потеряла деньги, иллюзии, часть семейных связей. Но обрела правду, уважение к себе и, может быть… брата. Настоящего. Пусть далёкого от идеала, но живого и искреннего.
Впереди был долгий путь, но первый шаг мы уже сделали.
