— Сядь, — Ксения не обернулась, когда хлопнула входная дверь. Она стояла спиной к входу, уперевшись ладонями в край кухонной столешницы. Костяшки пальцев побелели, словно она пыталась вдавить дешевый пластик покрытия внутрь ДСП.
Антон замер в коридоре, так и не расшнуровав второй ботинок. В воздухе висело то специфическое напряжение, которое бывает перед грозой, когда птицы уже замолчали, а первый гром еще не грянул.
Он медленно стянул обувь, стараясь не шуметь, и прошел на кухню. На столе, прямо посередине, на клеенке с узором из подсолнухов, лежал вскрытый конверт. Бумага была дешевой, серой, а штамп в углу — кроваво-красным.
— Что это, Ксюш? — он попытался придать голосу беззаботность, но получилось фальшиво, с хрипотцой. — Опять рекламу кинули?
Ксения медленно повернулась. Её лицо было серым, лишенным красок, а глаза смотрели не на мужа, а сквозь него, словно прицеливаясь в невидимую мишень на стене за его спиной.
— Я знаю, что ты тайком оформил микрозайм, чтобы купить своей маме новый телевизор, потому что её старый, по её мнению, плохо показывает? Антон, у нас двое детей, и мы не вылезаем из долгов, а ты берешь деньги под бешеные проценты ради сериалов своей мамочки!
Антон сглотнул. Кадык дернулся вверх-вниз. Он опустился на табуретку, чувствуя, как предательски слабеют колени. Тайное стало явным слишком быстро. Он рассчитывал перехватить письмо, рассчитывал перезанять у коллег, рассчитывал на премию, которой не будет.
— Тише ты, детей разбудишь, — прошипел он, автоматически переходя в защиту. — Чего ты завелась? Ну взял и взял. Отдам. Там сумма-то смешная была изначально. Просто маме скучно, Ксюш. Она одна в четырех стенах. Старый у неё тупил постоянно, звук пропадал. Ей же надо как-то развлекаться.
— Развлекаться? — Ксения взяла письмо двумя пальцами, брезгливо, будто это был использованный носовой платок, и швырнула его в лицо мужу. Листок спланировал ему на грудь. — Читай. Вслух читай, «хороший сын».
Антон пробежал глазами по строчкам. Жирный шрифт, восклицательные знаки, слова «задолженность», «пени», «выездная группа». Сумма, указанная в конце, заставила его глаза округлиться.
— Да это ошибка какая-то, — пробормотал он, теребя бумагу. — Я брал тридцать тысяч. Тут почти девяносто. Они там охренели совсем? Я завтра позвоню, разберусь. Это незаконно.
— Незаконно — это быть таким идиотом, Антон, — Ксения подошла к столу и села напротив. От неё веяло холодом. Никаких слез, никаких истерик. Только сухой, колючий расчет. — Ты просрочил платежи. Три месяца. Ты мне врал три месяца. Каждый раз, когда я спрашивала, почему у нас не хватает на продукты, ты плел байки про задержки на работе, про штрафы, про сломанный станок. А сам просто гасил проценты, да? Или даже проценты не гасил?
— Я хотел как лучше! — Антон ударил ладонью по столу. — Что мне, матери отказать? Она позвонила, жаловалась. Плакала. «Антоша, сделай что-нибудь». Что я ей должен был сказать? «Извини, мама, смотри в стену»?
— Ты должен был сказать: «Мама, у моих детей ботинки на один сезон, потому что нога растет, а у Ксюши зимней куртке пять лет». Вот что ты должен был сказать, — Ксения говорила тихо, но от этого её голос звучал страшнее. — Ты купил ей плазму. Смартовскую. Диагональ пятьдесят пять дюймов. Я видела коробку на балконе у неё, когда заезжала забрать банки. Ты сказал, что это старая коробка от нашего. А я поверила.
— Ей нужно хорошее качество картинки! У неё возраст, зрение! — Антон начал краснеть. Ему было стыдно, но признать свою неправоту значило проиграть, а проигрывать жене в собственном доме он не привык. — И вообще, это мои дела. Я мужик, я решу. Заработаю и отдам. Нечего тут трагедию разыгрывать.
— Заработаешь? — Ксения горько усмехнулась. Она обвела взглядом кухню: ободранные обои в углу, которые они планировали подклеить год назад, капающий кран, старый холодильник, гудящий как трактор. — Твоей зарплаты хватает ровно на ипотеку и коммуналку. На еду и одежду зарабатываю я. И теперь выясняется, что из нашего общего котла, в который я кладу больше, чем ты, мы должны вынуть девяносто тысяч рублей. Девяносто тысяч, Антон! Это три месяца жизни. Это выпускной в садике у старшего. Это стоматолог для меня, которого я откладываю полгода.
— Я не думал, что так накрутят, — буркнул он, отводя взгляд. — Там написано было «первый займ без процентов». Я думал, перекроюсь с халтуры…
— Ты не думал. В этом твоя проблема. Ты никогда не думаешь, когда звонит Зоя Петровна. У тебя отключается мозг и включается программа «послушный мальчик». Она сказала «хочу», ты побежал в ларьке деньги занимать. А то, что к нам теперь могут прийти эти… из письма, тебя не волнует? Ты адрес наш указал?
Антон молчал.
— Адрес наш? — повторила Ксения жестче.
— Ну а чей еще? Мамин, что ли? Чтобы её пугали? У неё сердце, Ксюша! Ты что, хочешь, чтобы старого человека инфаркт хватил?
Ксения смотрела на него и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, сворачивается в тугой узел презрение. Он защищал мать от звонков коллекторов, подставляя под удар жену и детей.
— То есть, мамино сердце мы бережем, — медленно произнесла она. — А то, что к нам в дверь будут ломиться амбалы, когда я дома с детьми одна, а ты на смене, — это нормально? То, что они могут исписать подъезд, залить клеем замки, напугать мелких — это ерунда? Главное, чтобы Зоя Петровна смотрела «Великолепный век» в 4К разрешении?
— Не преувеличивай. Сейчас 90-е прошли, никто замки не заливает, — неуверенно отмахнулся Антон, но в его глазах мелькнул страх. Он прекрасно знал, что методы выбивания долгов в таких конторах остались прежними.
— Ты жалок, — констатировала Ксения. Это было не оскорбление, а факт, как прогноз погоды. — Ты просто жалок в своем стремлении угодить мамочке. Ты украл эти деньги у нас. У своих детей. Ты понимаешь это? Ты не заработал их, ты их украл из нашего будущего.
— Хватит! — Антон вскочил, опрокинув табуретку. Грохот заставил посуду в шкафу звякнуть. — Заладила: украл, украл! Я взял в долг! Я отдам! Найду вторую работу, почку продам, отстань только! Телевизор уже куплен, назад его не вернешь, мама к нему привыкла. Она радовалась как ребенок! Ты бы видела её лицо!
— Я видела её лицо, — кивнула Ксения. — Довольное, сытое лицо женщины, которой плевать, что её сын в долговой яме. Она ведь даже не спросила, откуда деньги, правда? Ей всё равно, Антон. Ей главное — игрушка.
— Не смей так говорить про мою мать! — он сжал кулаки, лицо пошло красными пятнами. — Она нас вырастила! Она святая женщина!
— Святые женщины не требуют плазму за полтинник, когда у внуков нет денег на лагерь, — отрезала Ксения. Она встала, подошла к холодильнику и достала бутылку холодной воды. Ей нужно было остудить голову, потому что желание взять тяжелую чугунную сковородку становилось нестерпимым. — Разговор окончен. Сядь и покажи мне договор. В телефоне. Сейчас же.
— Зачем? — насторожился Антон.
— Я хочу видеть график платежей. Я хочу видеть реальные цифры, а не то, что ты мне тут мямлишь. Открывай приложение.
Антон замешкался. Он переминался с ноги на ногу, пряча телефон в карман штанов.
— У меня… батарейка села. И вообще, пароль забыл.
— Антон, — Ксения повернулась к нему, и в её руке бутылка с водой выглядела как дубинка. — Не зли меня. Если ты сейчас не покажешь мне всё, я соберу детей и уеду к родителям. А ты останешься тут один. С коллекторами и маминым телевизором. Открывай.
Он, сопя, достал смартфон. Экран засветился, разбивая полумрак кухни. Пальцы Антона дрожали, когда он вводил код. Ксения подошла вплотную, заглядывая через его плечо. То, что она увидела на экране, заставило её волосы зашевелиться. Реальность оказалась еще хуже, чем в письме. Намного хуже.
— Сто шестнадцать тысяч четыреста рублей, — прочитала Ксения вслух. Цифры на экране смартфона светились ядовито-красным, словно предупреждение о радиационной опасности. Она подняла глаза на мужа. — В письме было девяносто. Откуда еще двадцать шесть, Антон?
Антон выхватил телефон из её рук, будто она смотрела его интимные фотографии, и суетливо погасил экран. Его лицо пошло пятнами, лоб блестел от испарины. В тесной кухне стало нечем дышать, запах разогретого в микроволновке супа теперь казался кислым и тошнотворным.
— Там… там пени капают каждый день. Процент на процент, сложная схема, — забормотал он, отступая к окну, подальше от её пронзительного взгляда. — И еще страховку, кажется, включили. Я галочку забыл снять при оформлении. Там интерфейс такой, специально запутанный, любой бы ошибся!
— Любой бы ошибся? — Ксения медленно встала. Стул с противным скрежетом проехал по линолеуму. — Ты не просто ошибся. Ты подписал нам приговор на ближайшие полгода. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ты взял тридцать тысяч на телевизор, а отдавать мы должны четыре наших месячных бюджета на еду.
— Ну чего ты сразу про еду! — взорвался Антон, чувствуя, что лучшая защита — это нападение. — Вечно у тебя всё к жратве сводится! Духовного в тебе ни грамма нет. Мать порадовать хотел, юбилей скоро, а ты… «бюджет», «еда». Скучная ты, Ксюха. Сухая. Как бухгалтерша старая.
Ксения посмотрела на него так, словно видела впервые. Перед ней стоял не муж, не отец её детей, а капризный подросток, которого поймали с сигаретой за гаражами.
— Скучная, говоришь? — её голос стал тихим, но в этой тишине звенела сталь. — А давай я тебе расскажу, что такое скука, Антон. Скука — это когда я в магазине выбираю макароны по акции, потому что те, которые любят дети, стоят на двадцать рублей дороже. Скука — это когда я штопаю колготки под джинсы, потому что новые купить жаба душит.
Скука — это когда ты спишь, а я считаю, хватит ли нам порошка до зарплаты или придется стирать хозяйственным мылом. Вот это — настоящая скука. А то, что ты устроил — это не веселье. Это преступление против семьи.
— Ой, ну началось! — Антон закатил глаза, картинно взмахнув руками. — Сейчас начнешь перечислять, как ты страдаешь. Я же сказал: я всё решу! Перезайму у Витьки, он с вахты скоро вернется. Или кредит возьму в нормальном банке, чтобы этот закрыть. Рефинансирование, слышала такое слово?
— Тебе не дадут кредит, — отрезала Ксения. — У тебя кредитная история теперь чернее угля. Ты три месяца динамил микрозайм. Ты в черных списках везде. Витька тебе тоже не даст, он еще с прошлого раза помнит, как ты ему полгода пять тысяч возвращал. Ты в ловушке, Антон. И затащил туда нас.
Она подошла к холодильнику, где магнитом был прикреплен листок в клетку — их семейная смета на месяц. Сорвала его и положила перед мужем.
— Смотри сюда. Геометрия твоего долга. Ипотека — двадцать. Коммуналка — семь. Садик и школа — пять. Еда — пятнадцать, и это если мы не едим мясо. Остаток от твоей и моей зарплаты — десять тысяч. Десять! А нам нужно сто шестнадцать. Откуда мы их возьмем? Из воздуха? Или мне перестать кормить детей? Может, Артему не нужны зимние ботинки? Пусть в кроссовках по снегу ходит, зато бабушка «Великолепный век» в HD смотрит!
— Тебе просто для моей мамы жалко! — выплюнул Антон, и в его голосе прорезалась настоящая злоба. — Вот в чем причина! Ты её ненавидишь. Тебе завидно, что у неё теперь телевизор лучше, чем у нас. Ты мелочная, завистливая баба!
— Завидно? — Ксения рассмеялась. Это был короткий, лающий смешок, лишенный всякого веселья. — Мне не завидно, Антон. Мне страшно. Мне страшно жить с человеком, который ради одобрения мамочки готов пустить семью по миру. Ты же не для неё это сделал. Ты для себя сделал. Чтобы она тебя по головке погладила. «Какой Антоша молодец, какой подарок сделал». Ты купил её любовь за наши деньги. За деньги, которые мы могли отложить на отпуск. Мы три года на море не были, Антон! Три года!
— На даче отдохнем! — буркнул он, отводя взгляд. — Здоровее будем.
— На даче у твоей мамы? — уточнила Ксения. — Где я буду полоть её грядки с утра до ночи, пока ты будешь лежать на диване перед этим самым телевизором, а она будет рассказывать мне, что я неправильно режу салат? Спасибо, отличный план.
— Ты передергиваешь! — Антон ударил кулаком по столу, но вышло как-то слабо, неубедительно. — Не нравится — не езди. Я сам справлюсь.
— Ты уже справился, — Ксения кивнула на телефон. — Сто шестнадцать тысяч раз справился. Знаешь, что самое страшное? Ты даже не понимаешь, что натворил. Ты стоишь тут и торгуешься, пытаешься сделать меня виноватой. А счетчик тикает. Каждый день твоей «гордости» стоит нам еще пару тысяч рублей.
— Ну и что ты предлагаешь? — Антон сдулся. Злость ушла, оставив после себя липкий страх и усталость. Он сел на табуретку, обхватив голову руками. — Ну нет у меня денег. Нету! Что мне, воровать пойти?
Ксения смотрела на его сутулую спину, на редкие волосы на макушке, на засаленную футболку. Жалость к нему умерла окончательно. Раньше она пыталась его оправдывать: устает, стресс, характер мягкий. Теперь она видела только паразита. Существо, которое жрет ресурсы и требует благодарности.
— Воровать не надо, — спокойно сказала она. В её голове вдруг всё прояснилось. План действий выстроился четкий и безжалостный, как армейский устав. Больше никаких уговоров. Никакой жалости. Только холодный расчет. — У нас есть активы. И мы будем их реализовывать.
— Какие активы? — Антон поднял голову, в его глазах мелькнула надежда. — Ты про заначку? У тебя есть заначка?
— У меня нет заначки, Антон. Всё, что я копила, ушло на ремонт машины в прошлом месяце. Но у нас есть вещи. Вещи, которые покупались для комфорта. А комфорт — это привилегия тех, у кого нет долгов перед бандитами.
Она развернулась и пошла в гостиную. Антон, почуяв неладное, вскочил и засеменил за ней.
— Ксюш, ты чего удумала? Ксюша!
Она вошла в комнату. В полумраке мерцал красный огонек индикатора на их телевизоре. Не таком огромном, как у свекрови, но вполне приличном, купленном два года назад в кредит, который они честно закрыли. Ксения подошла к тумбе и решительно протянула руку к розетке.
— Не смей, — прошептал Антон, поняв её намерение. — Ксюша, не смей. Это мой телик. Я футбол смотрю. Это единственная радость после работы!
— Твоя радость теперь стоит в квартире у Зои Петровны, — сухо ответила Ксения, выдергивая вилку из розетки. — А этот ящик отправляется на «Авито». Прямо сейчас.
— Ты не сделаешь этого! — взвизгнул он, кидаясь к ней и пытаясь закрыть собой экран. — Это мое имущество! Мы его вместе покупали! Я не даю согласия!
Ксения остановилась. В её руках был черный шнур питания, который она сжала, как хлыст. Она посмотрела на мужа так, что он невольно отшатнулся. В её взгляде не было ни любви, ни ненависти — только брезгливое презрение к чему-то грязному, что прилипло к подошве.
— Вместе покупали? — переспросила она. — Хорошо. Тогда давай посчитаем. Этот телевизор стоит на вторичке тысяч тридцать. Это покроет часть процентов, которые набежали за твою тупость. Или ты предпочитаешь, чтобы коллекторы забрали его сами, попутно вынеся дверь? Выбирай, Антон. Или мы продаем его сами, или ждем гостей. Но я не собираюсь ждать, пока они напугают детей.
— Не трогай! — он попытался вырвать шнур, но Ксения дернула его на себя. — Я не отдам! Продай что-нибудь свое! Шубу свою продай!
— Моя шуба — это пуховик за пять тысяч, Антон, — ледяным тоном напомнила она. — А вот игровая приставка, которая стоит под телевизором, тоже пойдет в дело. И ноутбук, на котором ты в танки играешь. Мы устроим грандиозную распродажу твоего детства, мой дорогой. Потому что взрослые люди платят по счетам. А дети лишаются игрушек, когда ведут себя плохо.
Она оттолкнула его плечом, подошла к задней панели телевизора и начала выкручивать HDMI-кабель. Антон стоял, тяжело дыша, его кулаки сжимались и разжимались. Он был в ярости, но еще больше он был напуган той решимостью, с которой действовала его жена. Это была уже не ссора. Это была конфискация.
— Отойди, — тихо сказала Ксения, пытаясь дотянуться до пыльного клубка проводов за тумбой.
Антон стоял перед телевизором, растопырив руки, словно вратарь, готовый принять пенальти. Его поза была нелепой и жалкой одновременно: домашние треники с вытянутыми коленками, футболка с пятном от кетчупа и лицо, перекошенное страхом потерять последнюю отдушину.
— Ты не посмеешь, Ксюха! Это беспредел! — взвизгнул он, пытаясь телом закрыть экран. — Я на него полгода копил! Это моя вещь! Ты не имеешь права распоряжаться моим имуществом!
— Твое имущество сейчас — это долг в сто шестнадцать тысяч и просроченные проценты, — Ксения выпрямилась, держа в руке выдернутый сетевой шнур. — А этот телевизор — наш общий актив. И сейчас он превращается в деньги. Отойди, я сказала, иначе я его просто уроню, и тогда нам придется продавать твою почку.
Антон не двигался. Он тяжело дышал, и в комнате пахло его страхом и немытым телом.
— Ты сумасшедшая… Ты просто больная! — зашипел он. — Детям мультики смотреть надо! Ты о них подумала? Ты их лишаешь радости, эгоистка! Артем завтра проснется, спросит: «Папа, где мультики?», а я что скажу? Что мама с ума сошла и продала всё из дома?
Ксения горько усмехнулась. Этот аргумент был настолько предсказуем, что даже не злил.
— А ты скажешь правду, Антон. Скажешь: «Сынок, папа купил бабушке Зое новый телевизор, поэтому наш пришлось отдать дядям, которые очень хотели папу побить». Попробуй, это очень поучительная история будет. А мультики они и на планшете посмотрят. Или, о ужас, книжку почитают.
Она сделала шаг вперед, вторгаясь в его личное пространство. В её глазах была такая ледяная решимость, что Антон невольно отступил на полшага. Этого хватило. Ксения ловко поднырнула под его руку, ухватилась за край плоской панели и потянула на себя. Пластик скрипнул. Тяжелая подставка скрежетнула по поверхности тумбы, оставляя глубокую царапину.
— Стой! Стой, уронишь! — в панике заорал Антон, хватаясь за другой край. — Дура, матрицу побьешь! Она же денег стоит!
— Вот и держи, — скомандовала Ксения. — Помогай. Или ты хочешь, чтобы я его волоком по полу тащила? Бери, кому говорю!
Антон, подчиняясь инстинкту сохранения любимой игрушки, подхватил телевизор. Вдвоем, в странном, извращенном танце, они сняли его с тумбы. Черный прямоугольник экрана отразил их перекошенные лица: бледное, каменное лицо Ксении и красное, потное лицо Антона.
— В коридор, — приказала она.
— Ксюш, ну давай поговорим… Ну может, займем? Ну у родителей твоих спросим? — заныл Антон, семеня за ней с тяжелой ношей. — Ну стыдно же телик продавать! Мужики на работе засмеют, если узнают. Скажут — подкаблучник, жена всё вынесла.
— Твои мужики на работе поржут, когда к тебе на проходную придут коллекторы и начнут спрашивать за должок при всем цехе, — отрезала Ксения, аккуратно опуская край телевизора на пол в прихожей. — А родители мои тут ни при чем. Они нам и так ипотеку помогли закрыть частично. Я не буду позориться перед отцом из-за твоей глупости и капризов твоей мамы.
Она выпрямилась и вернулась в комнату. Тумба осиротела. На месте телевизора осталось светлое пятно, где не было пыли, и куча спутанных черных проводов, напоминающих змеиное гнездо. Но Ксения не остановилась. Её взгляд упал на нижнюю полку.
— Нет… — прошептал Антон, проследив за её взглядом. — Нет, Ксюша! Только не «Плойку»! Я же только «Фифу» новую купил! Диск даже не распечатал!
Ксения молча присела на корточки и начала отсоединять игровую приставку. Тонкие пальцы уверенно выдергивали коннекторы. Щелк. Щелк. Щелк.
— Это мой отдых! — Антон рухнул на колени рядом с ней, пытаясь накрыть консоль руками. — Я пашу как проклятый на заводе! Я имею право расслабиться вечером?! Ты меня совсем в рабство хочешь загнать?
— Ты сам себя загнал, — Ксения отпихнула его руку, жестко, без жалости, как отпихивают назойливую дворнягу. — Твой отдых, Антон, теперь стоит слишком дорого. Эта приставка уйдет тысяч за двадцать пять вместе с аккаунтом и джойстиками. Это покроет проценты за полтора месяца.
— Я не дам пароль от аккаунта! — взвизгнул он, прижимая приставку к груди, как младенца. — Там игры купленные! Там прогресс за три года!
— Тогда я продам её как «кирпич» на запчасти, но дешевле, — спокойно ответила Ксения, поднимаясь. — И разницу, эти пять-семь тысяч, я вычту из твоих обедов. Будешь ходить на работу с пустой банкой. Или с «Роллтоном». Выбирай. Пароль или голодовка?
Антон смотрел на неё снизу вверх, и в его глазах стояли злые, бессильные слезы. Он не узнавал свою жену. Куда делась та мягкая, улыбчивая Ксюша, которая пекла пироги и терпела его разбросанные носки? Перед ним стоял коллектор. Самый страшный коллектор в мире, потому что этому коллектору было плевать на угрозы, он знал все его болевые точки.
— Ты… ты чудовище, — выплюнул он. — Из-за бумажки, из-за денег ты готова растоптать человека. Семью разрушить.
— Семью разрушил ты, когда поставил комфорт своей мамы выше безопасности своих детей, — Ксения выхватила у него из рук приставку. Он даже не сопротивлялся, раздавленный её холодной правотой. — Вставай. Неси коробки. У нас еще есть ноутбук и, кажется, старый планшет. Мы вычистим эту квартиру от всего, что мешает нам выжить.
Она швырнула приставку на диван, рядом с пультами, и принялась сматывать провода. Её движения были четкими, механическими. Внутри неё что-то умерло окончательно. Жалость сгорела, оставив только сухую золу необходимости.
— А знаешь, что самое смешное? — сказала она, не оборачиваясь. — Твоя мама сейчас смотрит свой сериал на огромном экране, пьет чай с конфетами и даже не икает. Ей хорошо. А ты сидишь на полу и скулишь из-за игрушки. Ты для неё — просто кошелек на ножках, Антон. А для меня ты теперь — проблема, которую надо решать.
Антон молчал. Он сидел на ковре, обхватив голову руками, и смотрел на пустую тумбу. Гостиная, лишенная техники, вдруг стала выглядеть огромной, пустой и чужой. Как вокзал, с которого ушел последний поезд.
— Неси коробки, — повторила Ксения. — У нас ночь впереди. Надо всё сфотографировать и выложить объявления. Завтра утром приедут покупатели. Я поставила цену ниже рыночной, чтобы забрали сразу.
— А я? — глухо спросил Антон. — Что мне делать?
— А тебе, дорогой, готовиться к новой жизни, — Ксения подошла к нему и бросила ему в колени моток проводов. — Потому что продажа вещей — это только начало. Это закроет дыру, но не погасит долг. Основную сумму будешь отрабатывать потом и кровью. Вставай!
Её окрик заставил его вздрогнуть и подняться. Он поплелся на балкон за коробками, чувствуя себя узником, которого гонят на каторгу. В квартире повисла тишина, нарушаемая только шуршанием картона и тяжелым дыханием человека, который только что потерял всё, но еще не понял этого до конца.
— Всё, — Ксения с треском оторвала кусок коричневого скотча и заклеила коробку с игровой приставкой. Звук в тихой квартире прозвучал как выстрел. — Фотографии загрузила. По телевизору уже звонили, заберут утром за двадцать пять. Приставку обещал парень забрать к обеду. Итого мы наскребли сорок с небольшим.
Она выпрямилась, отряхивая ладони, и посмотрела на мужа. Антон сидел на пуфике в прихожей, ссутулившись, похожий на побитую собаку, которую выгнали под дождь. Его взгляд был устремлен в одну точку — на пустую стену в гостиной, виднеющуюся через дверной проем. Там, где еще час назад был его портал в мир футбола и новостей, теперь зияло светлое пятно на обоях, обрамленное пылью.
— Сорок тысяч, Антон. Это покроет пени, штрафы и вернет нас в график платежей. Но основной долг — те самые сто с лишним тысяч, которые ты так щедро подарил маме, — никуда не делся. Он висит на нас камнем.
— Я понял, Ксюш. Я всё понял, — глухо пробормотал он, не поднимая головы. — Буду экономить. Откажусь от пива по пятницам. Сигареты брошу.
— Сигареты ты бросишь в любом случае, потому что денег на них у тебя не будет, — холодно заметила Ксения. Она подошла к комоду, взяла листок бумаги и ручку. — Но одной экономией мы эту дыру не заткнем. Проценты в таких конторах бешеные, даже если войти в график. Нам нужно гасить тело долга, и делать это быстро. Поэтому слушай внимательно свой новый распорядок дня.
Антон поднял на неё глаза. В них читался страх смешанный с усталостью. Он надеялся, что продажа техники была финальной точкой, искуплением. Но по тону жены понял — это было лишь вступление.
— С восьми до пяти ты на заводе, — начала перечислять Ксения, загибая пальцы. — Это святое, там ипотека и еда. А вот с семи вечера и до полуночи, а по выходным — полный день, ты работаешь в такси.
— В такси? — Антон поперхнулся воздухом. — Ксюша, ты в своем уме? У меня спина! Я после смены ног не чую! Какое такси до полуночи? Я когда спать буду?
— Спать будешь шесть часов. Этого достаточно, чтобы не умереть, — отрезала она. — Машина у нас есть. Старенькая, но на «Эконом» пройдет. Я уже зарегистрировала тебя в агрегаторе через свой телефон. Завтра после смены едешь на линию.
— Я разобьюсь! Я усну за рулем! — взвыл он, вскакивая с пуфика. — Ты смерти моей хочешь? Ради денег?
— Я хочу, чтобы мои дети спали спокойно и не вздрагивали от звонков в дверь, — Ксения шагнула к нему вплотную. Её лицо было спокойным, пугающе спокойным. Никакой жалости, никакой любви — только сухой расчет кризис-менеджера. — Твоя мама хотела комфорта? Ты ей его обеспечил. Теперь ты обеспечишь безопасность нам. Ты будешь крутить баранку, возить пьяных пассажиров, слушать их бредни и зарабатывать каждую копейку, чтобы закрыть этот проклятый долг. И ты будешь делать это молча.
Антон открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Он видел перед собой не жену. Перед ним стояла стена. Бетонная плита, которую невозможно разжалобить или сдвинуть.
— И еще одно, — Ксения протянула руку ладонью вверх. — Твою зарплатную карту. Сюда.
— Зачем? — он инстинктивно прижал руку к карману джинсов. — Это мои деньги! Я их заработал!
— Это были твои деньги, пока ты не решил, что имеешь право распоряжаться семейным бюджетом за моей спиной, — жестко сказала она. — Ты доказал, что тебе нельзя доверять финансы. Ты как ребенок, который спускает всё на сладости. Теперь у тебя будет карманные расходы: на бензин и на бутерброд. Остальным распоряжаюсь я. Карту, Антон. Быстро.
Она не повышала голос, но в её интонации было столько властности, что Антон сломался. С трясущимися руками он достал потертый пластик и положил ей на ладонь. Ксения тут же убрала карту в задний карман своих джинсов, словно конфисковала опасную бритву у сумасшедшего.
— ПИН-код я знаю, — кивнула она. — А теперь самое главное. Касательно Зои Петровны.
При упоминании матери Антон вжал голову в плечи. Это была самая опасная территория.
— Этот телевизор, — Ксения кивнула на коробку в коридоре, — я продам, чтобы закрыть часть твоего долга. А остальное ты будешь отрабатывать по ночам таксистом. Но запомни, Антон, и передай своей маме слово в слово. Это был последний раз. Последний. Если твоя мама еще хоть раз заикнется о покупках, о ремонте, о новой стиральной машине или о том, что ей скучно, ты соберешь свои вещи и переедешь к ней. Вместе с её кредитами, вместе с её капризами и вместе с твоими долгами.
— Ты выгонишь меня? — прошептал он, не веря своим ушам. — Из собственного дома? Из-за мамы?
— Это не дом, Антон. Дом — это место, где люди доверяют друг другу и строят общее будущее. А ты превратил наш дом в филиал банка для обеспечения прихотей посторонней женщины, — она чеканила слова, как монеты. — Я не выгоню тебя. Я просто разведусь с тобой, подам на алименты и разделю счета. И тогда ты останешься один на один с банками, коллекторами и мамой, которой всегда всего мало. Ты этого хочешь?
— Нет… — голос Антона дрогнул. — Не хочу. Я люблю вас. Люблю детей.
— Любовь — это глагол, Антон. Это действия, — Ксения устало потерла виски. Адреналин отступал, наваливалась тяжелая, свинцовая усталость. — Пока что твои действия говорят об обратном. Ты любишь быть хорошим сыном больше, чем хорошим отцом. У тебя есть полгода, чтобы доказать обратное. Полгода каторги. Справишься — будем жить дальше. Нет — пеняй на себя.
Она развернулась и пошла в спальню, на ходу выключая свет в прихожей.
— Ложись спать. Завтра вставать в шесть, тебе еще коробки покупателям передавать перед сменой.
— Ксюш… — позвал он её из темноты коридора. — А ты… ты меня простишь когда-нибудь?
Ксения остановилась в дверях спальни. Свет ночника падал на её лицо, делая его похожим на фарфоровую маску.
— Я не знаю, Антон, — честно ответила она. — Доверие — это как тот телевизор. Разбить легко, а склеить так, чтобы не было трещин, уже не получится. Картинка всё равно будет рябить. Спи.
Дверь спальни закрылась с тихим щелчком. Антон остался стоять в темном коридоре, среди коробок с проданной жизнью. В нос ударил запах старого картона и безысходности. Где-то далеко, в другой части города, его мама сейчас, наверное, переключала каналы на новенькой плазме, наслаждаясь яркой, сочной картинкой, даже не подозревая, что эта картинка стоила её сыну семьи. А может, и подозревала, но ей было всё равно.
Антон сполз по стене на пол, закрыл лицо руками и замер. Он не плакал. Взрослые мужчины не плачут, когда их жизнь рушится. Они просто сидят в темноте и слушают, как капает кран на кухне, отсчитывая проценты по кредиту, который им предстоит выплачивать вечно. Это был конец их прежней жизни. И начало новой — холодной, расчетливой и пустой, как место на тумбе под телевизором…
