— Кристин, привет! С приездом тебя!
Кристина с трудом удержала в руках две тяжёлые сумки и пакет с гостинцами, оборачиваясь на голос. Из приоткрытой двери напротив выглядывала Маша, соседка. Вид у неё был какой-то виноватый, глаза бегали, а на лице застыла натянутая улыбка.
— Маш, привет. Да, вот, наконец-то добралась. Устала как собака, — Кристина перехватила поудобнее ручки пакета, который норовил выскользнуть.
— Я вижу, вижу… Ты это, извини, что я так с порога, — Маша сделала шаг на лестничную клетку, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — Шумно у вас тут было без тебя. Я думала, может, ремонт затеяли…
Кристина непонимающе нахмурилась. Какой ремонт? Алексей бы ей сказал.
— В смысле, шумно? Лёша что-то сверлил?
— Да нет, не сверлил… — Маша замялась, теребя край своего домашнего халата. — Музыка по ночам. И гости… часто. Я же не лезу, ты знаешь, не моё это дело, но стены-то у нас картонные. Особенно когда… ну… девушки приходят. Разные. Я просто подумала, может, ты в курсе. Сестра его или ещё кто…
Каждое слово соседки падало в звенящую от усталости пустоту в голове Кристины и превращалось в ледяной осколок. Сестра. У Алексея не было сестры. Сумки вдруг стали неподъёмными. Фальшивая улыбка Маши, её бегающий взгляд, это унизительное «не моё это дело» — всё сложилось в одну ясную, уродливую картину. Она молча кивнула, не в силах выдавить из себя ни слова благодарности, ни вежливой фразы. Она просто повернулась, воткнула ключ в замок и толкнула дверь.
Квартира встретила её запахом чего-то чужого. Смесь мужского одеколона Алексея и едва уловимой, приторно-сладкой ноты незнакомых духов. Сам он вылетел из комнаты с радостным воплем, раскинув руки для объятий.
— Котёнок, приехала! А я тебя уже заждался! Думал, совсем меня бросила!
Он попытался обнять её, но наткнулся на жёсткое препятствие из сумок и её каменно-неподвижного тела. Она не сняла пальто, не разулась. Она стояла на пороге своего дома, как инспектор на месте преступления.
— У тебя тут весело было, я смотрю, — произнесла она ровно, без всякого выражения. Её голос был глухим и спокойным, и от этого спокойствия Алексею стало не по себе.
— В смысле? — его улыбка начала медленно сползать с лица. Он оглянулся, будто ища в квартире следы какого-то веселья. — Я по тебе скучал, работал как проклятый.
— Не ври, Лёша. Маша говорит, у тебя тут дискотеки были. С девушками. С разными, — она чеканила каждое слово, глядя ему прямо в глаза.
Он дёрнулся, как от пощёчины. Лицо его на мгновение исказила паника, но он тут же взял себя в руки, попытавшись изобразить возмущение.
— Да ты что, с ума сошла? Эту сплетницу старую слушать! Она вечно всякую чушь несёт! Я… ко мне Витька заходил пару раз, пива попить, музыку включили, было дело. Но какие девушки? Ты о чём вообще?
Он говорил быстро, сбивчиво, и эта поспешность была лучшим признанием. Кристина усмехнулась краешком губ. Это была страшная усмешка, в которой не было ни капли веселья. Она поставила сумки на пол. Шум от них показался оглушительным.
— Ясно. Значит, Витька. А пахнет от него, видимо, женскими духами. Французскими. Дорогими, — она сделала шаг вперёд, заставив его попятиться вглубь коридора. — Мне не нужны твои объяснения. Мне вообще от тебя больше ничего не нужно. Собирай свои вещи.
Он замер, окончательно растеряв всю свою напускную уверенность.
— Кристин, ты чего? Ты приехала уставшая, накрутила себя из-за какой-то ерунды…
Она прервала его, подняв руку. Её взгляд был твёрдым, как сталь.
— Завтра же, чтобы твоих вещей не было в моей квартире! Если я проснусь, а ты и твои шмотки до сих пор тут, то я сразу же вызову полицию! Помяни моё слово, дорогой мой!
В его глазах промелькнул страх, потом злость, а затем — холодная оценка ситуации. Он понял, что спорить бесполезно. Что оправдываться — бессмысленно. Игра была окончена. Не проронив больше ни слова, он развернулся и пошёл в спальню. Кристина осталась стоять в коридоре, слушая, как он с деловитой поспешностью открывает шкаф, как щёлкают замки на его спортивной сумке, как он методично сгребает свои вещи. Ни криков, ни упрёков, ни извинений. Просто тихий, деловой процесс эвакуации. И эта его молчаливая покорность была унизительнее любого скандала. Через час он прошёл мимо неё, не глядя, обулся и, тихо притворив за собой дверь, исчез из её жизни.
Утро не принесло облегчения, оно принесло холодную, ясную цель. Кристина не спала. Она сидела на кухне с остывшей чашкой кофе, глядя в окно на просыпающийся город, и чувствовала, как внутри неё вымерзает всё, что когда-то было связано с Алексеем. Не было боли, не было обиды в их классическом, слезливом понимании. Было ощущение грязи. Будто в её дом, в её жизнь натащили липкой, вонючей дряни с улицы, и теперь это нужно было вычистить. Методично, безжалостно, до стерильного блеска.
Она достала самые большие и плотные мусорные мешки, которые нашла в кладовке, и начала. Сначала ванная. Его зубная щётка полетела в мешок первой, за ней — пена для бритья, почти полный флакон туалетной воды, которую она ему подарила на прошлый день рождения, его банный халат, всё ещё висевший на общем крючке. Она действовала как хирург, ампутирующий поражённую гангреной конечность — быстро, точно, без эмоций. Затем спальня. Его сторона кровати, подушка, на которой остался его запах. Она содрала всё постельное бельё, скомкала его и сунула в другой мешок — для стирки при девяноста градусах. Из шкафа полетели его футболки, джинсы, дурацкие свитшоты. Она не разбирала, не складывала. Она просто сгребала всё это, как мусор, и утрамбовывала в чёрный пластик.
Именно в этот момент, когда она вытряхивала содержимое ящика с его носками, завибрировал телефон. На экране высветилось: «Светлана Игоревна». Мать Алексея. Кристина на секунду замерла, а затем с холодной усмешкой провела пальцем по экрану.
— Слушаю вас, Светлана Игоревна.
— Кристиночка, здравствуй, деточка! — голос в трубке был маслянистым, приторно-сладким, как дешёвый ликёр. — Я так волнуюсь, Лёшенька мне позвонил, такой расстроенный… Что у вас там случилось, солнышко? Вы поссорились?
Кристина выпрямилась, держа в одной руке телефон, а другой продолжая сгребать в мешок его нижнее бельё.
— Мы не поссорились. Мы расстались.
Пауза на том конце провода была короткой, но красноречивой. Маслянистый тон сменился на нотки стали.
— Как это расстались? Кристина, нельзя же так сгоряча рубить. Ну, повздорили, с кем не бывает. Мужчины, они же как дети. Где-то что-то не так сделал, его надо направить, а не из дома выгонять.
— Вашего «ребёнка» я никуда не направляла. Я просто указала ему на дверь, — её голос был монотонным, лишённым всяких интонаций.
— Да что ты себе позволяешь! — в голосе Светланы Игоревны зазвенела плохо скрываемая ярость. — Я всегда знала, что ты сухая и эгоистичная! Ты же вся в своей работе, в своих делах! Мужчине внимание нужно, тепло, уют! А ты что ему давала? Пустую квартиру и холодную постель! Конечно, он искал тепла на стороне! Ты сама его к этому подтолкнула!
Кристина остановилась и тихо рассмеялась. Сухой, короткий смешок.
— Тепла? Светлана Игоревна, то, что он искал, называется по-другому. И находил он это, судя по всему, довольно часто и прямо здесь, в моей постели. Так что с теплом проблем не было. Были проблемы с гигиеной.
— Ах ты… Да как ты смеешь так говорить о моём сыне! — Светлана Игоревна уже не сдерживалась, её голос перешёл на визг. — Он видный парень, красивый, успешный! На него девки сами вешаются! А ты, вместо того чтобы ценить своё счастье и держать его, устроила скандал из-за какой-то ерунды! Ты просто пустышка, не способная создать семью!
Она выплеснула всё это одним потоком, задыхаясь от злости. Она ждала ответа — слёз, оправданий, ответных обвинений. Но Кристина молчала, давая ей выговориться до конца. А когда поток оскорблений иссяк, она ответила так же спокойно и ровно, как и в начале разговора.
— Светлана Игоревна, ваш видный парень оказался дешёвым потаскуном, которому место не в моей квартире, а в привокзальной гостинице. Если хотите, можете забрать его мусорные мешки, я их у двери выставила. Там всё, что от него осталось. Ваше сокровище.
— Да ты… ты ещё пожалеешь! Ты у меня… — в трубке что-то захрипело, и раздались короткие гудки.
Кристина отняла телефон от уха, посмотрела на тёмный экран и с тем же бесстрастным выражением лица положила его на комод. Разговор не выбил её из колеи, наоборот, лишь укрепил в собственной правоте. Он был не просто мелким изменником. Он был продуктом вот этой слепой, всепрощающей материнской «любви», которая любого слизняка готова объявить «видным парнем». Она с новыми силами взялась за уборку. Теперь это было не просто избавление от хлама, это был акт экзорцизма.
Она перешла в гостиную. Его игровая приставка, джойстики, диски, разбросанные у телевизора. Всё полетело в новый мешок. Его любимая кружка с дурацкой надписью, которую он оставлял на журнальном столике. Его ноутбук на диване — нет, ноутбук он забрал. Но зарядное устройство забыл. В мешок. Она работала быстро, её движения были выверены и жестоки. Никакой сентиментальности. Никаких «а помнишь?». Каждый предмет был просто вещью, чужой, грязной вещью, загрязняющей её пространство.
К обеду всё было кончено. Три огромных, туго набитых чёрных мешка стояли в коридоре, как три уродливых памятника их отношениям. Квартира стала заметно пустее, но в этой пустоте было что-то здоровое, чистое. Воздух стал другим. Кристина обошла комнаты, критически оглядывая результат. Шкаф в спальне выглядел непривычно просторным. На полке в ванной появилось место. В коридоре больше не валялись его кроссовки. Она чувствовала не удовлетворение, а скорее стерильность. Как в операционной после сложной операции. Больной орган удалён. Теперь нужно было просто жить дальше.
Три чёрных мешка у двери были похожи на уродливые надгробия. Кристина вынесла их на лестничную клетку, не чувствуя ни тяжести, ни сожаления. Вернувшись в квартиру и закрыв за собой дверь на два оборота, она впервые за последние сутки глубоко вздохнула. Воздух был другим. Чистым. Пропали посторонние запахи, исчезло ощущение чужого присутствия. Но оставалось послевкусие, тонкий, едва уловимый налёт чужой жизни, который нужно было соскоблить.
Её взгляд упал на письменный стол у окна. Это было его царство, его «рабочий уголок», как он любил говорить. Хотя в основном он там играл в свои компьютерные игры. Столешница была пуста — ноутбук и прочую важную технику он забрал. Но ящики… В ящиках всегда скапливается хлам, мелкие, забытые вещи, которые, как пыль, оседают в углах чужой жизни. Движимая этим последним импульсом к тотальной зачистке, она подошла и рывком открыла верхний ящик.
Внутри царил привычный хаос. Старые чеки, несколько высохших ручек, спутанные провода от каких-то неведомых гаджетов, стопка визиток, пара севших батареек. Она принялась методично выбрасывать всё это в подставленное мусорное ведро. Её пальцы наткнулись на что-то твёрдое и гладкое. Небольшая чёрная коробочка, холодная на ощупь. Внешний жёсткий диск. Она повертела его в руках. Странно. Он был одержим своими данными, делал резервные копии всего. Забыть такую вещь он мог только впопыхах.
Первой мыслью было просто швырнуть его в ведро вслед за остальным мусором. Но что-то её остановило. Не любопытство. Скорее, педантичность. Желание убедиться, что от него не осталось ничего, что могло бы дать ему повод вернуться. Никаких «ой, я там забыл свои рабочие документы». Она хотела полного, безоговорочного обнуления.
Кристина села за свой ноутбук, подключила диск. Компьютер на мгновение задумался, а затем на экране появилось новое устройство. Она открыла его. Внутри была всего одна папка, названная прозаично: «Архив». Она кликнула по ней. И мир сузился до размеров экрана.
Это был не архив. Это была коллекция. Тщательно, с какой-то извращённой аккуратностью, рассортированная по папкам. Папки были названы женскими именами. «Алина». «Оля». «Света_коллега». «Катя_фитнес». Их было больше десятка. Сердце не ухнуло, не забилось чаще. Оно, казалось, остановилось. Внутри разлился абсолютный, кристальный холод.
Дрогнувшей рукой она открыла первую папку. «Алина». Десятки фотографий. Вот смеющаяся блондинка сидит на её кухне, в её любимом кресле. На ней — её, Кристинин, шёлковый халат, который она надевала по особым утрам. В руках девушка держит её любимую чашку с лисой, ту самую, которую Кристина привезла из командировки и берегла как зеницу ока. На следующем фото — та же Алина лежит на их кровати, на её, Кристининой, стороне, подперев щёку рукой, и кокетливо смотрит в объектив. На заднем плане — её ночник и стопка её книг на тумбочке.
Её пальцы похолодели. Она машинально кликнула на следующую папку. «Оля». Темноволосая девушка в ванной. Делает селфи в её зеркале. За её спиной на полке — ряды её кремов, её флакон духов, её шампунь. На другом снимке Оля стоит в гостиной у окна и курит, стряхивая пепел в цветочный горшок. В её цветок.
Это было не просто предательство. Это было осквернение. Вторжение. Он не просто приводил их сюда. Он позволял им трогать её вещи, спать на её белье, пить из её чашки. Он позволял им примерять на себя её жизнь, пока её не было дома. Каждая фотография была пощёчиной. Каждое улыбающееся лицо на экране — плевком ей в душу.
Она не плакала. Слёз не было. Вся боль, весь шок мгновенно перегорели, переплавились в нечто иное. В холодную, концентрированную ярость, чистую, как спирт. Ярость, которая не ищет выхода в крике или битье посуды. Эта ярость требовала не выплеска, а действия. Точного, выверенного, смертоносного.
Она не стала закрывать ноутбук. Она не нажала «удалить». Вместо этого она создала на своём рабочем столе новую папку. Назвала её просто: «Кино». И начала методично, одну за другой, копировать туда самые унизительные, самые показательные фотографии из каждой папки. Вот эта, где девушка в её халате. И вот эта, на её подушке. И обязательно та, что в ванной. Она работала без эмоций, как архивариус, составляющий каталог чужих грехов. Это больше не было её болью. Это стало её арсеналом. Её оружием. И она знала, что очень скоро ей представится случай его применить.
Ожидание не было нервным. Оно было спокойным, сосредоточенным, похожим на затишье перед грозой, когда воздух становится плотным и неподвижным. Кристина не суетилась. Она приняла душ, переоделась в простую домашнюю одежду и сварила себе кофе. Квартира сияла чистотой, каждый предмет стоял на своём месте. Только в гостиной царила лёгкая полутьма — шторы были задёрнуты, а огромный экран телевизора на стене зиял чёрным, выключенным квадратом, как сцена в ожидании представления. Она знала, что он придёт. Или позвонит. Жёсткий диск был его ахиллесовой пятой, хранилищем его маленьких грязных побед, и он не мог его бросить.
Звонок раздался ближе к вечеру. Номер Алексея. Кристина дала телефону проиграть мелодию несколько секунд, прежде чем ответить. Её голос был ровным и бесцветным.
— Да.
— Кристин, привет… — его тон был совсем другим. Не наглым, не возмущённым, а осторожным, почти заискивающим. — Слушай, я это… я там, кажется, забыл одну вещь. На столе, в ящике. Внешний диск. Мне он по работе очень нужен, там все проекты.
— Я знаю, — просто ответила она.
На том конце провода повисла пауза. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, условий. Но не этого ледяного, всезнающего спокойствия. — Могу я… могу я заехать забрать? Я быстро, на пять минут.
— Конечно, заезжай, — её голос был обманчиво любезен. — Только не один. Приезжай с мамой.
Снова тишина, на этот раз удивлённая и настороженная.
— С мамой? Зачем?
— У меня к ней тоже есть пара вопросов. Да и ей, думаю, будет интересно посмотреть на проекты своего «видного парня». Жду вас через час. Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Она знала, что они приедут. Светлана Игоревна не упустит возможности прочитать ей последнюю лекцию о том, как нужно ценить мужчин. А Алексей спрячется за её спиной, как всегда.
Ровно через час раздался звонок в дверь. Кристина посмотрела в глазок. Они стояли там вдвоём: Светлана Игоревна, с поджатыми губами и выражением праведного гнева на лице, и Алексей, прячущий взгляд и выглядящий жалко. Она открыла дверь.
— Проходите.
— Мы на минутку, — процедила Светлана Игоревна, проходя в коридор, как инспектор. — Лёшенька заберёт своё, и мы уйдём. Надеюсь, ты не устроишь очередную истерику.
— Никаких истерик, — заверила её Кристина, закрывая дверь. — Проходите в гостиную. Диск там.
Они прошли в комнату. Алексей тут же метнулся к столу, но Кристина его остановила мягким, но властным жестом.
— Подожди. Сядьте. Оба.
Они переглянулись, но подчинились. Сели на диван, напряжённые, как струны. Светлана Игоревна уже открыла рот, чтобы начать свою тираду, но Кристина опередила её.
— Вы вчера говорили, Светлана Игоревна, что я сама виновата. Что мужчине нужно тепло, а я давала ему только холодную постель. Что я пустышка, не способная создать уют. Вы хотели знать, почему я выгнала вашего сына? Я вам сейчас покажу.
Она взяла со столика пульт. Одно нажатие — и чёрный экран телевизора ожил. На нём появилась фотография. Та самая, с блондинкой Алиной в её шёлковом халате, с её чашкой в руках, на её кухне.
Светлана Игоревна непонимающе моргнула. Алексей вцепился в подлокотник дивана, его лицо стало белым как полотно.
— Кристина, что это? Выключи!
Но она, не обращая на него внимания, нажала на кнопку ещё раз. Следующий слайд. Та же девушка, но уже на их кровати, на её подушке.
— Это, должно быть, и есть то самое тепло, которого ему не хватало, — прокомментировала Кристина своим ровным голосом.
— Лёша, что это такое? — прошипела Светлана Игоревна, поворачиваясь к сыну.
— Это… это фотошоп! Она мстит! — залепетал он, но его трясущиеся руки выдавали его с головой.
Клик. На экране появилась Оля в её ванной, на фоне её косметики. Клик. Катя из фитнеса на её диване. Клик. Света-коллега. Клик. Ещё одно незнакомое лицо. И ещё. И ещё. Фотографии сменяли друг друга в безжалостной тишине. Это был немой, но оглушительный парад его предательств, разворачивающийся на огромном экране. Каждая фотография была не просто доказательством измены, а свидетельством осквернения. Осквернения дома, пространства, жизни.
Светлана Игоревна смотрела на экран, и её лицо медленно менялось. Праведный гнев сменился растерянностью, затем — ужасом, и, наконец, на нём проступило брезгливое, горькое отвращение. Она смотрела не на Кристину. Она смотрела на своего сына, будто видела его впервые. Этого жалкого, испуганного мужчину, который превратил дом женщины, которую якобы любил, в проходной двор.
Когда последняя фотография исчезла и экран снова стал чёрным, Кристина положила пульт на стол.
— Диск на столе. Забирайте. И уходите.
Алексей вскочил, схватил диск, как вор, и, не глядя ни на мать, ни на Кристину, бросился к выходу. А Светлана Игоревна поднялась медленно. Она подошла к Кристине и остановилась. В её глазах больше не было злости. Только опустошение и стыд.
— Простите, — прошептала она одними губами и, развернувшись, пошла прочь, сгорбленная, постаревшая на десять лет.
Когда за ними закрылась дверь, Кристина не почувствовала ни триумфа, ни радости. Только пустоту. Но это была правильная, здоровая пустота. Она подошла к своему ноутбуку. Папка «Кино» всё ещё была на рабочем столе. Она одним движением мыши перетащила её в корзину и нажала «Очистить». Представление окончено. Актёры ушли. Декорации можно убирать.
Она подошла к окну, рывком раздвинула шторы и распахнула створку настежь. В комнату ворвался свежий, холодный вечерний воздух. Он пах дождём и озоном. Кристина сделала глубокий вдох. И впервые за долгое время — выдохнула…
