— Ноги ее в моем доме не будет! — кричала Валентина Степановна сыну. — Большой уже. Собрался жениться, женись и вон из дома.
— Но это такой же мой дом, как и твой! — не унимался Петр.
— С чего бы это? Ты хоть копейку сюда вложил? Я все сказала!
— Тогда мне придется обратиться в органы.
— Обращайся куда хочешь, но сюда эту, — она показала пальцем на гостью. — Не приводи.
Сын с невесткой вышли, громко хлопнув дверью. Валентина Степановна устало опустилась на стул, не ожидала она, что сын будет так с ней разговаривать.
— Мам, — на кухню пришла дочь. — Может зря ты так? А если он действительно пойдет в органы?
— Какие, Маша? Он сын и не имеет права так относиться к матери.
— Может его Настя не такая и плохая?
— Не такая плохая? — мама подняла глаза на дочь. — Ты видела, что она устроила в первый день на кухне?
Это уму непостижимо, как можно было воспитать девочку вот так. Она же все перевернула, оставила после себя беспорядок и думает, что так и должно быть.
Еще и обижается, когда я ей сказала. А Петя…
Он же за нее заступился, не пошел кухню отмывать, нет, просто орал!
— Мам, ну может, у них дома так не принято было, — осторожно предположила Маша. — Другое поколение, другие взгляды. Она же не со зла.
— А с чего? С добра, что ли? Я всю жизнь этот дом в идеальной чистоте держу! Каждая чашка на своем месте!
А она пришла, королева, руками развела, масло по всей плите разбрызгала, муку по полу рассыпала и ушла!
Я ей слово сказала, а она губы надула: «Я не домработница».
А кто? Я, что ли, за ней убирать должна?
Плохо ее мать воспитала, вот что я тебе скажу. Ни уважения, ни понятия о порядке.
— Петя ее любит.
— Любит он! А мать родную он любит? На меня голос повышать из-за девки, которую без году неделя знает!
Нет, Маша, я решение не поменяю. Пусть снимают квартиру и живут, как хотят. А в моем доме, мои правила.
Прошла неделя, Петр не звонил. Валентина Степановна делала вид, что ей все равно, но сама то и дело поглядывала на телефон.
Сердце неприятно ныло. Она привыкла, что сын всегда рядом, всегда под боком. Он был ее гордостью, ее опорой. И вот так в один миг все рухнуло.
В воскресенье он приехал один. Валентина Степановна даже обрадовалась, подумала, что одумался, приехал прощения просить.
— Проходи, сынок, — она засуетилась. — Я как раз пирожки с капустой поставила, твои любимые.
— Мам, я не за пирожками, — Петр остался стоять в коридоре. Он выглядел уставшим и решительным. — Я пришел поговорить.
Мы с Настей подали заявление, через месяц свадьба.
Сердце Валентины Степановны ухнуло вниз.
— Вот как…. Поздравляю, — процедила она сквозь зубы. — Ну, совет вам да любовь. Жить-то где будете, голубки?
— Вот об этом я и пришел говорить, я прописан в этом доме. Отец мне свою долю оставил.
Так что я имею полное право здесь жить. И моя жена будет жить со мной.
— Ты опять за свое? Я же сказала тебе, Петр!
— И я тебе сказал, мам. Мы не можем сейчас снимать квартиру. У нас все деньги на свадьбу уйдут.
И потом, почему я должен уходить из своего дома?
— Потому что я твоя мать! И я не хочу видеть здесь эту женщину! Она неряха, она тебя не уважает, она настроила тебя против меня!
— Это неправда! — вспыхнул Петр. — Настя прекрасная девушка! А не нравится она тебе, потому что не ходит перед тобой на цыпочках!
Потому что у нее есть свое мнение!
Ты просто привыкла всеми командовать!
— Я?! Я вами всю жизнь занималась! Ночей не спала, все для вас делала! А теперь я командую?
Да как у тебя яз.ык поворачивается!
— Мам, я не хочу ругаться. Я пришел сказать, что после свадьбы мы с Настей переезжаем сюда.
В мою комнату и в соседнюю, маленькую. Это моя законная часть дома.
— В маленькую? Это комната Маши!
— Маша может пока пожить в гостиной. Или мы можем что-то придумать.
В этот момент на шум вышла Маша.
— Петя, ты что такое говоришь? Я никуда из своей комнаты не перееду.
— Маша, не лезь! — отрезал Петр. — Это наш с матерью разговор.
— То есть ты готов сестру из комнаты выгнать ради своей Насти? — с ядовитой усмешкой спросила Валентина Степановна. — Хорош сынок, ничего не скажешь.
Хорошего мужа из тебя эта фи.фа воспитала.
— Хватит ее оскорблять! — закричал Петр. — Я устал от этого! Я пытался по-хорошему, не получается. Значит, будет по-плохому.
— Это ты мне уг.рожаешь? В моем же доме?
— Это и мой дом тоже! И если ты не понимаешь слов, я докажу это через суд.
Я выделю свою долю официально, и ты ничего не сможешь сделать.
У тебя будет своя половина дома, у меня — своя.
И ты не посмеешь указывать моей жене, как ей жить и какой тряпкой полы мыть.
Валентина Степановна задохнулась от возмущения. Она смотрела на сына и не узнавала его.
Это был не ее тихий, послушный Петенька. Это был чужой, злой мужчина с холодными глазами.
— Вон, — прошептала она. — Вон из моего дома и чтобы я тебя больше не видела. Ты мне не сын.
— Как скажешь, мама, — его голос дрогнул, но он совладал с собой. — Только жди повестку.
Повестка пришла через две недели. Черные буквы на казенной бумаге казались насмешкой.
Валентина Степановна вертела ее в руках, а слезы застилали глаза.
Маша пыталась ее успокоить:
— Мамочка, ну не плачь. Может, все обойдется? Поговори с ним еще раз, извинись перед Настей…
— Я?! Извиняться? Перед этой со.плю..хой, которая моего сына против меня настроила?
Да никогда в жизни! Он предал меня, Маша! Родной сын на мать в суд подает!
Это же позор на всю улицу! Что люди скажут?
— Да плевать на людей, мам! Семью надо спасать!
— Нет у нас больше семьи! Он ее разрушил! Он выбрал свою ба.бу, а не мать.
Ну что ж, пусть так… Я найму лучшего адвоката. Он у меня копейки не получит, не то что долю!
Но все пошло не так, как она планировала. Адвокат, которого она наняла, лишь развел руками.
— Валентина Степановна, закон на его стороне. Дом был приобретен в браке. После см.ерти мужа его доля по закону была разделена между вами и детьми.
Ваш сын просто хочет официально выделить то, что ему и так принадлежит.
Суд, скорее всего, удовлетворит его иск.
Мы можем попытаться затянуть процесс, потребовать денежную компенсацию вместо квадратных метров, но если у него нет денег…
— Я не хочу его денег! Я ничего от него не хочу! Я хочу, чтобы он оставил меня в покое!
— Боюсь, это невозможно. Он имеет такие же права на этот дом, как и вы.
Суд был коротким и унизительным.
Валентина Степановна пыталась говорить что-то про сыновний долг, про неуважение, про то, как плохо воспитана ее невестка, но судья — строгая женщина ее лет — прервала ее.
— Уважаемая, ваши личные обиды к делу не относятся.
Мы рассматриваем имущественный спор.
Ответчик имеет законное право на долю в этом доме. Иск удовлетворить.
Обязать стороны не чинить препятствий друг другу в пользовании общей собственностью.
Петр на суде не проронил ни слова, только смотрел в одну точку. Он победил.
Через неделю после суда к дому подъехал небольшой грузовик. Петр и Настя молча выгрузили коробки.
Валентина Степановна стояла у окна в своей комнате и наблюдала, как чужая женщина становится хозяйкой в ее доме.
В доме, который она строила, который холила и лелеяла всю свою жизнь.
Вечером она столкнулась с Настей на кухне. Та, ничуть не смущаясь, открывала холодильник.
— Ты что здесь делаешь? — прошипела Валентина Степановна.
Настя медленно повернулась. На ее лице была вежливая, но холодная улыбка.
— Жить буду. Пётр вам не передал? Суд постановил, что кухня это место общего пользования.
Так что привыкайте, Валентина Степановна. Теперь мы соседи.
Она достала пакет молока, налила себе в кружку и ушла, оставив Валентину Степановну одну посреди кухни, которая больше не была только ее.
Она смотрела на дверь, за которой скрылась невестка, и понимала, что проиграла.
Сын отсудил у нее не просто часть дома. Он отсудил у нее покой, привычный уклад жизни и, самое главное, ее сына.
И в этой тихой войне, которую она сама же и развязала, победителей не было.
Жизнь в одном доме превратилась в ад наяву. Если Настя оставляла на столе чашку, Валентина Степановна демонстративно мыла ее с хлоркой, громко кашляя и сетуя на микробов, которых «некоторые» приносят в дом.
Если Валентина Степановна варила свой пахучий борщ, Настя демонстративно открывала все окна, даже зимой, жалуясь Пете на «ужасную вонь».
— Петя, я не могу, от этой капусты скоро вся моя одежда провоняет! — жаловалась она мужу вечером. — Она специально это делает!
— Настя, это просто суп. Что ты от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты поговорил с ней! Чтобы она уважала наше пространство!
Конфликты возникали из-за всего. Из-за графика пользования ванной, из-за слишком громкой, по мнению Валентины Степановны, музыки из комнаты молодых.
Из-за ее подруг-старушек, которые приходили и шепотом обсуждали «бесстыжую невестку».
Петр разрывался между женой, которую любил и чувствовал своей обязанностью защищать, и матерью, чью боль он, несмотря на всю злость, все равно видел.
Он перестал улыбаться. Дом, за который он так боролся, стал для него тюрьмой.
Последней каплей стала Маша. Однажды вечером она вошла в комнату матери с чемоданом.
— Мама, я больше не могу. Я съезжаю.
— Куда? Доченька, ты что? — ахнула Валентина Степановна.
— К подруге. Снимем на двоих. Жить здесь невозможно. Это не дом, вы с Петей и Настей сожрете друг друга и меня заодно. Простите.
Развязка наступила через неделю.
— Мам, надо это заканчивать. Я поговорил с Настей и с Машей тоже. Так жить нельзя. Никто из нас так не может. Давай продадим дом.
Валентина Степановна медленно повернулась. Она ожидала чего угодно очередного скандала, новых требований. Но не этого.
— Продать? — тихо переспросила она.
— Да. Продать. Деньги разделим. По-честному. По долям. Каждый купит себе что захочет.
— Хорошо, — выдохнула она. — Продавай.
Сделка прошла быстро, покупатели нашлись почти сразу. Бумаги, подписи, переводы.
— Мам, может, со временем… когда все уляжется…
Валентина Степановна встала. Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Возьми свои деньги, Петр. Это цена, которую ты заплатил за то, чтобы избавиться от матери.
Купи на них свое счастье, если получится. Но запомни одно, я тебе этого никогда не прощу. Никогда.
Она повернулась и, не оглядываясь, вышла из банка, оставив его одного с его долей денег и тяжестью ее проклятия, которое теперь будет с ним до конца жизни.
