— Значит, пока я с детьми тут нашими вожусь, ты с друзьями делаете ставки, кто первый переспит с вашей новой коллегой? И у тебя, оказывается, самые высокие шансы?!
Этот крик, как ледяные иглы, пронзил вязкую пелену сна. Антон дёрнулся, пытаясь вынырнуть из тёплой, безопасной глубины, но голос жены цепко держал его на границе между сном и явью. Он разлепил веки. Мир был расфокусированным и мутным.
Первое, что он увидел, — её лицо. Совсем близко. Оно было не заплаканным и не искажённым гримасой крика. Нет, оно было хуже. Оно было похоже на маску из бледного, натянутого до предела фарфора, на которой кто-то прорезал два тёмных колодца глаз и жёсткую, тонкую линию рта. Желваки на её скулах мелко подрагивали — единственный признак жизни на этом застывшем лице.
А потом он увидел свой телефон. В её руке он выглядел чужеродным предметом, оружием. Экран горел неестественно ярким, ядовитым светом в утреннем полумраке спальни, и этот свет падал на её подбородок, делая его острым и хищным.
— Что?.. Лена, ты время видела? Какой-то бред несёшь, — просипел он, и собственный голос показался ему чужим и жалким. Во рту был привкус вчерашнего пива, голова гудела, а мозг отчаянно пытался собрать из обрывков фраз хоть какой-то смысл. Ставки. Новая коллега. Шансы. Пазл никак не складывался.
— Бред? — она не повысила голос, но он стал плоским, лишённым всякой теплоты, будто говорил автомат. Она чуть приподняла телефон, словно демонстрируя улику. — Вот твой бред. В картинках и буквах. Рабочая группа «Проект Икс». Очень, знаешь ли, познавательное чтиво перед завтраком. Гораздо интереснее, чем сказки, которые я читаю детям.
И тут память, услужливая и жестокая, подсунула ему вчерашний вечер. Гудение в офисе после ухода начальства. Бутылки пива, которые притащил Вадик. И чат. Их мужской чат, где они обсуждали всё, что не предназначалось для женских ушей. Аня, новенькая из смежного отдела. Её улыбка, её фигура, её духи… И дурацкий спор, начавшийся с невинной фразы «Спорим, я её за неделю склею?». Всё это показалось ему сейчас далёким, нереальным и абсолютно безобидным. Мужская болтовня. Выпуск пара.
Он сел на кровати, откидывая одеяло. Комната показалась ему холодной.
— Лен, да это просто стёб. Мужские шутки, ты же знаешь… Мы так прикалываемся. Никто же всерьёз это не воспринимает. Это просто слова, трёп.
Она издала короткий, сухой звук, похожий на треск лопнувшей струны. Это даже не было усмешкой.
— Шутки, — повторила она, словно пробуя слово на вкус и находя его протухшим. — Очень смешно, Антон. Особенно про то, как ты её «обрабатываешь» за обедом. И как ставишь на кон пять тысяч, что управишься до корпоратива.
Это, наверное, самая смешная часть шутки? Или, может, та, где Вадик пишет, что у тебя «самые высокие шансы», потому что ты «мастер вешать лапшу»? Расскажи, где смеяться, я, видимо, не понимаю в вашем юморе.
Он смотрел на неё, и туман в голове наконец рассеялся, сменившись липким, холодным страхом. Это был не обычный утренний скандал из-за невынесенного мусора. Это было что-то другое. Она не обвиняла, не упрекала. Она констатировала факты, зачитывала приговор. Её спокойствие было гораздо страшнее любой истерики.
В нём не было места для диалога, для оправданий, для прощения. Он понял, что его обычные уловки — перевести всё в шутку, обвинить её в усталости, пообещать исправиться — здесь не сработают. Она стояла над ним, как судья, держа в руке неопровержимое доказательство его ничтожности, и он чувствовал себя голым и беззащитным на своей же кровати, в своём же доме.
— Мужские шутки? — Лена слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к эху его слов, и в её глазах мелькнул холодный, аналитический блеск. — Давай тогда вместе оценим качество вашего юмора. Я начну, а ты, если что, поправляй. Итак, цитирую. Антон, вчера в 18:47: «Парни, сегодня был прорыв. Закинул удочку насчёт её переезда из другого города, она уже ушки развесила, начала жаловаться, как ей тут одиноко. Классика».
Её голос звучал отстранённо, будто она зачитывала протокол допроса. Каждое слово, произнесённое им вчера в пьяном угаре в маленьком окошке мессенджера, теперь наполняло всю спальню, становясь объёмным, материальным и уродливым. Антон почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Слышать свои же хвастливые, дешёвые фразы из уст жены было физически мучительно. Это было всё равно что смотреть на себя в кривое зеркало, которое показывало не просто искажённое, а истинное, неприглядное отражение.
— Лена, прекрати, — он попытался вложить в голос твёрдость, но получилось сдавленно и неубедительно.
Она проигнорировала его. Её большой палец медленно, с какой-то издевательской неторопливостью, прокрутил ленту чата вверх.
— О, а вот ещё. Вадим, 18:50: «Антоха, красава! Мои пять косарей на тебя. Ставлю, что до корпоратива она твоя». А вот и твой ответ, Антон. Твой ответ! 18:51: «Считай, что твои деньги уже у меня в кармане. Ещё пара задушевных разговоров за обедом, и клиент будет готов. Она из тех, кто на уши падок».
Она подняла на него глаза, и в них не было ни боли, ни обиды. Только брезгливость. Такая, с какой смотрят на что-то скользкое и неприятное, случайно обнаруженное на подошве ботинка. Он почувствовал, как краска стыда заливает его лицо, смешиваясь с подступающей злобой. Он терял контроль, терял почву под ногами. Его привычный мир, где он был хорошим парнем, примерным семьянином и душой компании, трещал по швам и осыпался прямо на их супружескую кровать. И в этой панике его мозг нашёл единственную спасительную, как ему казалось, соломинку. Контратаку.
— Так вот оно что, — он резко выпрямился, стараясь придать себе веса и значимости. Голос его наконец обрёл металл. — Ты просто лазила в моём телефоне. Пока я спал, ты, как воровка, рылась в моих личных вещах, в моих переписках. Это нормально, по-твоему? Где вообще доверие в этой семье?
Он вцепился в это обвинение, как утопающий в бревно. Да, вот оно! Теперь виновата она. Она нарушила его пространство, она шпионила. Это она, а не он, разрушила доверие. Он даже немного воспрял духом, ожидая, что она начнёт оправдываться, кричать в ответ, и тогда они скатятся в привычную перепалку, где можно будет заболтать основную тему и свести всё на нет.
Но Лена не стала оправдываться. Она даже не изменилась в лице. Она просто смотрела на него несколько долгих секунд, а потом на её губах появилась та самая холодная усмешка, от которой у него всё внутри сжалось.
— Доверие? — она произнесла это слово так, будто впервые его услышала и пыталась понять его значение. — Ты сейчас серьёзно пытаешься говорить со мной о доверии? Ты, который за моей спиной заключает пари на другую женщину? Антон, ты, кажется, перепутал понятия. То, что сделала я, — это не кража. Это инвентаризация. Я просто проверяла, с каким человеком делю постель. И, знаешь, результаты меня не порадовали. Совсем. Доверие? — эта усмешка, кривая и лишённая всякого веселья, на секунду исказила её черты, превратив знакомое лицо в маску античной трагедии.
— Кажется, мы с тобой по-разному понимаем это слово, Антон. В моём мире доверие — это когда ты не боишься, что человек, спящий рядом с тобой, в свободное от семьи время развлекается, оценивая других женщин, как скот на ярмарке. А в твоём мире, видимо, доверие — это когда жена послушно закрывает глаза и не мешает тебе «шутить».
Антон молчал. Его последний довод, его единственная линия обороны рассыпалась в прах. Он чувствовал себя не просто виноватым, а разоблачённым, выставленным на показ со всеми своими мелкими, грязными мыслями. Он хотел что-то сказать, возможно, даже извиниться, но понимал, что любые слова сейчас будут звучать фальшиво и неуместно. Момент для извинений был упущен безвозвратно, где-то между его хвастливыми сообщениями и её утренним пробуждением.
Лена перестала на него смотреть. Её внимание снова сосредоточилось на телефоне в её руке. Она сделала несколько выверенных, почти механических движений пальцем по экрану, и Антон, против своей воли, подался вперёд, пытаясь разглядеть, что она делает. Она не закрывала чат. Она держала его открытым.
И она держала телефон так, чтобы он видел. Чтобы он был невольным соучастником того, что должно было произойти. На экране горели знакомые аватарки его коллег, его «друзей»: улыбающийся Вадик, вечно серьёзный Игорь, Семён на фоне какой-то рыбалки. Они все были там, в этом маленьком цифровом загончике, и не подозревали, что сейчас в их уютный мужской мирок вторгнется чужеродная, разрушительная сила.
Его сердце пропустило удар, когда он увидел, что она делает. Её большой палец не печатал текст. Он сместился вправо, к маленькому значку микрофона, и замер над ним на долю секунды. Антон инстинктивно дёрнулся, протянул руку, чтобы выхватить телефон, остановить её.
— Лена, не надо! Не смей!
Но его движение было вялым, запоздалым. Она с лёгкостью убрала руку, и его ладонь беспомощно схватила пустоту. Её палец уверенно нажал на иконку. Экран изменился, побежала звуковая дорожка, отсчитывая секунды его позора. И она начала говорить.
Её голос преобразился. Он стал другим. Не тем холодным и ровным, которым она говорила с ним, и не тем тёплым, которым она читала детям сказки. Это был голос бодрого, делового секретаря, звонящего по рабочему вопросу. Ясный, чуть насмешливый и абсолютно беспощадный.
— Ребята, привет! Это жена Антона. Я тут случайно наткнулась на ваш увлекательный спортивный тотализатор. Так вот, спешу сообщить: ставки отменяются. Предмет спора, к сожалению, выбывает из игры. Мой муж с завтрашнего дня начинает искать новую, не менее интересную работу.
Антон замер, сидя на кровати. Он не дышал. Он смотрел, как вибрирует на экране звуковая дорожка, фиксируя каждое её слово. Он слышал, как эти слова, произнесённые в тишине их спальни, сейчас полетят по проводам и взорвут его жизнь. Каждая фраза была выверена, как удар скальпеля. Она не просто рушила его репутацию. Она уничтожала его карьеру, его социальные связи, его мужское эго. И делала это с ледяным, артистичным спокойствием.
— И да, — продолжила она тем же жизнерадостным тоном, в котором теперь отчётливо слышались ядовитые нотки. — Чтобы у вас не возникло вопросов к моему мужу и чтобы ваша новая коллега Аня была в курсе, каким вниманием она пользуется в коллективе, скриншоты вашего милого спора я сейчас перешлю ей лично. И вашему общему начальнику, и в отдел кадров. Просто для информации. Удачи, мальчики!
Она отняла палец от экрана. Звукозапись остановилась. Наступила короткая, оглушительная пауза, за которую, как показалось Антону, прошла целая вечность. Он смотрел на эту синюю полоску голосового сообщения, на маленькую кнопку «отправить», и весь его мир сжался до этого крошечного символа. Он хотел крикнуть, умолять, броситься к её ногам, но не мог издать ни звука. Его тело будто парализовало, и он мог лишь беспомощно наблюдать за финалом своей собственной казни.
Короткий, едва слышный свист — звук, с которым сообщение улетело в чат, — прозвучал в мёртвой тишине спальни как выстрел. Финальный. Контрольный. Антон вздрогнул, будто этот звук прошёлся по его нервам оголённым проводом.
Всё. Точка невозврата пройдена. Невидимая цифровая пуля уже летела к цели, и отозвать её было невозможно. Он смотрел на жену, ожидая увидеть на её лице торжество, злорадство, хоть что-то, что можно было бы понять. Но её лицо оставалось бесстрастным, как у хирурга, закончившего сложную, но необходимую ампутацию.
Она не протянула ему телефон, не положила аккуратно на тумбочку. Она сделала короткое, брезгливое движение кистью и бросила его. Аппарат, ставший причиной и орудием его краха, пролетел по воздуху и неприятно ткнулся ему в грудь, прямо в солнечное сплетение. Удар был несильным, но унизительным.
Он почувствовал холодное стекло и металл сквозь тонкую ткань футболки. Телефон лежал на нём, как тяжёлый камень, как надгробие на могиле его прежней жизни. Лена смотрела не на него, а на этот чёрный прямоугольник на его груди, будто прощалась не с мужем, а с грязной уликой, от которой наконец избавилась.
Затем она подняла взгляд, и её глаза встретились с его. В них не было огня, только выжженная дотла пустота и холодный, как лёд, расчёт.
— Собирай свои вещи и проваливай, — произнесла она ледяным, бесцветным тоном, в котором не было места ни для спора, ни для просьб. Это был не ультиматум. Это была команда, не подлежащая обсуждению. Она сделала паузу, словно смакуя последнее слово, и на её губах снова появилась та жуткая, кривая усмешка. — Ставлю на то, что ночевать ты будешь у своей мамочки.
И в этой последней фразе было всё: её презрение к его инфантильным «мужским шуткам», к его зависимости от чужого мнения, к его жалкой попытке казаться мачо. Она использовала его же оружие, его же лексикон, но вложила в него убийственную силу. Она сделала свою ставку — и он знал, что она выиграет.
После этого она развернулась. Не резко, не демонстративно. А медленно, с достоинством человека, который закончил важное дело и может уйти со спокойной совестью. Её спина была идеально прямой. Она не оглянулась. Антон слышал её тихие шаги по паркету, потом щелчок замка в двери детской. Она ушла не из дома. Она ушла к детям, в свой мир, из которого он только что был изгнан навсегда.
Он остался один в спальне, которая вдруг стала огромной и чужой. В ушах стоял гул. Он сидел неподвижно, боясь пошевелиться, боясь вдохнуть. Телефон на его груди завибрировал. Один раз, потом ещё. Коротко, зло. Он опустил глаза. Экран загорелся, высветив заставку с их семейной фотографией — он, Лена и смеющиеся дети на фоне моря. Поверх счастливых лиц начали всплывать уведомления.
Вадик: «???» Игорь: «Это что за прикол?????» Вадик: «Антон, твою мать, ответь!!!» Семён: «Лена это написала? Ты в своем уме?!»
Сообщения сыпались одно за другим, заставляя телефон жужжать без умолку. Этот маленький вибрирующий кусок пластика на его груди был эпицентром взрыва, ударная волна от которого расходилась всё дальше, разрушая всё на своем пути.
Он смотрел на имена своих «друзей», на их панические вопросы и понимал, что и там он теперь враг, предатель, подставивший всех под удар. Он был один. Абсолютно один, посреди руин, которые построил собственными руками и которые его жена так хладнокровно и методично подорвала…
