— Ну что, уложила нашего бандита?
Голос Вадима, расслабленный и довольный, донёсся из коридора. Инга не ответила. Она сидела на краю кровати младшего сына, Артёма, и смотрела в одну точку — на экран мужниного телефона, лежащего на тумбочке. Минуту назад, когда она, наконец, смогла выпрямить затёкшую спину, убедившись, что малыш крепко спит, этот экран загорелся холодным синим светом. Она бросила на него случайный взгляд, и этот взгляд зацепился за слова, которые мгновенно высосали весь воздух из комнаты.
Уведомление из группового чата «Пацаны». Отправитель «Кирилл Бро». «Вадос, ну что, ты её уделал? Ставки на тебя!»
Мир не перевернулся и не сузился до размеров этой фразы. Он просто треснул, как толстое стекло, по которому ударили чем-то тяжёлым. Тонкие, паутинные трещины расползлись от этих слов по всему, что её окружало: по уютной детской с обоями в виде спящих лисичек.
Она машинально взяла телефон и оказалось там не одно было такое уведомление и не только от Кирилла, но и от других коллег мужа.
— Инга, отдай телефон. Это не то, что ты подумала.
Его слова были плоскими, безжизненными, как будто их произнёс автомат. Он сделал ещё один шаг, протягивая руку не требовательно, а почти умоляюще. Но его рука замерла в воздухе, столкнувшись с невидимой стеной её взгляда. В нём не было ни злости, ни удивления. Только холодное, отстранённое любопытство патологоанатома, готовящегося к вскрытию. Она не отшатнулась, не прижала телефон к груди. Она просто сдвинула руку на пару сантиметров в сторону, и его пальцы неловко сомкнулись на пустом месте. Движение было коротким, презрительно-точным и окончательным. Оно говорило ему яснее любых слов: ты не прикоснёшься к этому. Больше никогда.
— Это просто шутки, дурацкие мужские шутки! Ты же знаешь Кирилла, он вечно ляпнет, не подумав!
Он говорил быстро, сбивчиво, на ходу выстраивая хлипкую стену из оправданий, которая рушилась, не успев появиться. А Инга молчала. Она смахнула уведомление и посмотрела на заблокированный экран. Фотография, сделанная прошлым летом в парке. Она, смеющаяся, и он, обнимающий её сзади. Их старший, Егор, сидит у них на плечах. Идеальная семья. Символ их совместной жизни. Её палец, твёрдый и уверенный, начертил на этом символе короткий графический ключ. Дата их годовщины. Экран послушно разблокировался, открывая доступ к его настоящей, непарадной жизни. Этот жест, эта будничность предательства, оказался страшнее любой пощёчины. Пароль от его тайника был ключом к их общему прошлому.
— Инга, прекрати. Ты лезешь не в своё дело, это личное! — его голос сорвался, в нём зазвучали панические нотки. Он увидел, как её палец нашёл иконку мессенджера.
Она не ответила. Она нашла чат «Пацаны». Яркие, аляповатые аватарки. Кирилл с огромной рыбой в руках. Сергей в обнимку с кальяном. Андрей на фоне чужой спортивной машины. И Вадим — улыбающийся, загорелый, на том самом фото из отпуска, который они так и не смогли повторить в этом году, потому что «надо было подтянуть пояса». Она вошла в чат.
Сообщение Кирилла горело наверху, как неоновая вывеска борделя. Инга медленно повела пальцем вверх, прокручивая историю. Вот оно. Начало. Неделю назад. Фотография, отправленная Вадимом. Нечёткий снимок, сделанный украдкой через офисный коридор. Девушка у кулера. Светлые волосы, короткая юбка. Вадим: «Парни, зацените пополнение в нашем курятнике». И тут же посыпались ответы. Сальные, полные дешёвого восторга комментарии. Оценка фигуры, ног, предположения о характере. Инга читала это так, будто изучала отчёт о проделанной работе. Ни одна мышца не дрогнула на её лице.
Кирилл Бро: «Вадос, действуй! На кону честь отдела!» Сергей Кальян: «Ставлю косарь, что он её за неделю уломает». Андрей Тачка: «Два косаря, что она сама на него прыгнет. Наш Вадос — хищник!»
Она видела ответы мужа. Они были полны бахвальства, дешёвой самоуверенности альфа-самца в стае таких же приматов. Вадим: «Парни, расслабьтесь. Она уже плывёт. Сегодня кофе пили, смотрела как кошка на сметану». Вадим: «Главное — правильный подход. Чуть-чуть драмы про то, как устал от быта, и она твоя».
Эта последняя фраза заставила её на секунду остановить движение пальца. «Устал от быта». От этого самого быта, который она выстраивала для него каждый день. От чистых рубашек, от горячего ужина, от тишины в доме, когда он приходил с работы. Она была этим «бытом», от которого он устал и на который жаловался чужой девке с ногами.
— Инга, ну это же стёб! Трёп! Мы же не всерьёз! Это просто разговоры, чтобы пар выпустить! — бормотал он где-то рядом, его голос казался далёким и незначительным, как жужжание мухи.
Она дошла до конца переписки. Она увидела всё. Весь этот омерзительный спектакль, разыгранный за её спиной. Она не произнесла ни слова. Её палец медленно, почти торжественно, нажал на стрелку «назад», выходя из группового чата. Но она не закрыла мессенджер. Её взгляд нашёл список личных диалогов. И там, в самом верху, под фотографией той самой блондинки у кулера, светилось непрочитанное сообщение. От неё. Для него.
Палец замер над экраном, над именем «Алина», под которым горела цифра «1». Вадим, увидев, куда направлено её внимание, сделал последнюю, отчаянную попытку спасти тонущий корабль. Он шагнул вперёд, его голос стал почти вкрадчивым, заискивающим — это был тот тон, которым он просил о чём-то очень важном, притворяясь слабым.
— Инга, послушай, это она мне пишет. Сама. Я не отвечаю, видишь? Я игнорирую. Она просто новенькая, не понимает субординации, лезет ко всем. Давай я сейчас при тебе её заблокирую и всё, забудем этот бред.
Он говорил, а она открыла переписку. Его слова бились о её молчание, как мотыльки о стекло, и падали замертво. Первое, что она увидела — его сообщения. Не её. Его. Десятки сообщений.
Его ложь была не просто ложью, она была произведением искусства. Тонкой, продуманной, многослойной. Он не писал пошлостей напрямую. Он строил образ. Образ глубоко несчастного, непонятого человека, запертого в золотой клетке семейного быта.
«Ты даже не представляешь, как это — приходить домой, а там тебя не ждут. Просто функция. Отец, муж, добытчик».
«Иногда хочется просто поговорить с кем-то, кто видит в тебе человека, а не набор обязанностей. Спасибо, что выслушала сегодня».
«Твои глаза сегодня у лифта… давно на меня так никто не смотрел».
Инга читала и узнавала. Узнавала фразы из дешёвых романов, которые он сам же высмеивал. Узнавала жалобы, которые никогда не произносил вслух ей. Он жаловался на неё — чужой двадцатитрёхлетней девчонке. Он торговал их жизнью, их детьми, их домом, выменивая всё это на дешёвое сочувствие и возможность затащить в постель очередную дурочку. Он превратил её в тирана, в тюремщика, в тот самый «быт», от которого ему так хотелось сбежать на пару часов после работы.
Она прокрутила до самого верха. Увидела, как он лайкнул её фото. Как написал первый: «Привет, нужна помощь с отчётом?». Безобидно. Профессионально. А потом всё скатилось в эту выверенную, отточенную годами схему по соблазнению.
Что-то в этих фразах показалось ей до боли знакомым. Не интонация, а сама структура. Сама конструкция лжи. Это было слишком гладко, слишком профессионально для экспромта. Внезапно её осенило с такой ледяной ясностью, что перехватило дыхание. Это был сценарий. Готовый, откатанный сценарий, который он просто запускал в очередной раз.
Её палец дёрнулся и нажал «назад». Она снова оказалась в списке диалогов. Вадим, увидев, что она вышла из переписки с Алиной, с облегчением выдохнул. Он решил, что самое страшное позади. Он даже начал новую тираду. — Вот видишь? Ничего серьёзного. Просто флирт с её стороны. Я же…
Он не закончил. Потому что её палец не остановился. Он пролетел мимо чатов с друзьями, мимо его матери, мимо рабочих групп. Он целенаправленно скроллил вниз, в прошлое. В архивы. Он искал подтверждение своей догадке. И он нашёл.
«Светлана Косметолог». Диалог годичной давности. Она открыла его. И увидела тот же сценарий, слово в слово. «Иногда хочется просто поговорить с кем-то, кто видит в тебе человека…» «Спасибо, что выслушала…» Менялись только детали: не глаза у лифта, а улыбка на корпоративе. Суть оставалась прежней. Мерзкой, выверенной, повторяющейся.
Она вышла и из этого чата. Её уже не трясло. Она была абсолютно спокойна. Она была машиной, собирающей улики для трибунала, который прямо сейчас проходил в её голове. Ещё ниже. «Оксана Фитнес». Полтора года назад. Она даже не стала вчитываться. Просто пробежала глазами по знакомым фразам, как по списку покупок. Кофе. Жалобы на жизнь. Комплименты. Встреча. Всё было на своих местах. Вся его жизнь, параллельная, тайная, выстроилась перед ней в стройную, уродливую систему.
Она медленно, очень медленно заблокировала телефон и положила его на тумбочку экраном вниз. Затем так же медленно подняла на мужа глаза. Впервые за всё это время она посмотрела на него. В её взгляде не было ненависти. Там было то, что гораздо хуже — окончательное, полное, бесповоротное понимание. Он перестал быть для неё человеком. Он стал набором функций, схемой, алгоритмом.
Она сделала короткий вдох, и тишина в комнате взорвалась её голосом. Ровным, лишённым всяких эмоций, но от этого ещё более страшным.
— Значит, пока я с детьми тут нашими вожусь, ты с друзьями делаете ставки кто первый переспит с вашей новой коллегой, и у тебя самые высокие шансы?!
Это не было вопросом. Это было оглашением приговора. Последним гвоздём, вбитым в крышку гроба их семьи. И по тому, как его лицо в одно мгновение стало серым, как он обмяк и съёжился, он понял, что она знает. Не догадывается, не подозревает. Знает всё. И про Алину. И про Светлану. И про Оксану. Про всех.
Его лицо, только что такое самоуверенное и снисходительное, казалось, потеряло костную структуру. Оно оплыло, пошло серыми пятнами, как будто из него разом выпустили весь воздух, всю спесь, всю его мужскую значимость. Он смотрел на неё, и в его глазах больше не было превосходства или досады. Там был первобытный, животный ужас — ужас зверя, который, играя, залез в капкан и только сейчас услышал, как стальные зубья с лязгом сомкнулись на его лапе. Он открыл рот, но вместо потока новых, ещё более убедительных оправданий, оттуда вырвалось только одно сдавленное, жалкое слово:
— Инга…
Он шагнул к ней, протянув руку, чтобы схватить за плечо, за локоть — за что угодно, лишь бы остановить этот безмолвный, страшный суд. Но она сделала короткое, резкое движение назад, уклоняясь от его прикосновения с таким брезгливым отвращением, будто он был не её мужем, а чем-то липким и грязным, приставшим к подошве на улице. Этот жест был красноречивее любого крика. Он означал: не трогай меня. Никогда.
Развернувшись к нему спиной, она отшвырнула его телефон на диван. Аппарат упал на мягкую подушку беззвучно, не принеся даже того мимолётного удовлетворения, которое даёт звук разбитого стекла. Он просто лежал там, тёмный прямоугольник, саркофаг, в котором была похоронена их жизнь. Вадим застыл, не в силах пошевелиться, наблюдая за её дальнейшими действиями. А они были пугающе логичны и лишены всякой суеты. Она больше не была его женой. Она была оператором, выполняющим последовательность действий после аварии на производстве.
Инга прошла в детскую. Вадим слышал её ровные шаги по коридору. Он не пошёл за ней. Он понимал, что любое его движение, любое слово только усугубит его положение. Он стоял, как приговорённый к расстрелу, который ждёт, когда конвоиры выведут его во двор.
В детской зажёгся ночник. Он услышал её спокойный, ровный голос, тот самый, которым она читала сказки.
— Егорушка, Артёмка, просыпайтесь, солнышки. Нам нужно съездить в одно место.
Послышалось сонное ворчание, недовольное мычание детей, вырванных из тёплого, безопасного мира снов. Он слышал, как шуршит одежда, как она помогает им одеться, как тихонько щёлкают кнопки на комбинезоне младшего. В этих звуках не было ни спешки, ни паники. Была методичность хирурга, заканчивающего сложную операцию. Она вывела их в коридор. Старший, Егор, тёр глаза кулачком, младший хныкал у неё на руках.
— Мама, куда мы? Уже ночь, — спросил Егор, глядя на неё сонными, ничего не понимающими глазами. Он увидел застывшую фигуру отца в дверном проёме гостиной и нахмурился. — А папа?
Инга на мгновение остановилась. Она накинула свою куртку, проверила, застёгнута ли шапка у сына. И только потом, в самую последнюю секунду, она подняла на Вадима взгляд. Пустой, холодный, как зимнее небо. Она смотрела не на него, а сквозь него, будто он был просто частью интерьера, предметом мебели, который скоро вынесут. И её ответ, адресованный сыну, прозвучал как эпитафия на их браке.
— К бабушке, — сказала она ровным голосом. А потом, не отрывая от Вадима взгляда, добавила, разделяя слова паузами. — Папе нужно время, чтобы побыть одному.
Она повернулась и повела детей к выходу. Вадим смотрел им вслед, не в силах сдвинуться с места. Она вставила ключ в замок с внешней стороны. Он услышал, как она поворачивает его. Один оборот. Второй. Она не хлопнула дверью. Она аккуратно прикрыла её, и финальный щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине квартиры громче выстрела.
Он остался один. Посреди гостиной, залитой тёплым светом торшера. Посреди идеального «быта», на который он так любил жаловаться. Воздух в квартире стал плотным, тяжёлым, он давил на уши. Вадим медленно перевёл взгляд на диван. Там, на подушке, лежал его телефон. Его окно в другой мир, полный дешёвых интриг и самоутверждения. Сейчас этот мир схлопнулся, оставив его запертым в этой квартире, которая в одно мгновение превратилась из семейного гнезда в его личную тюрьму. И последнее, что он понял с абсолютной, убийственной ясностью, было её последнее, недосказанное слово, которое повисло в воздухе, невидимое и неотвратимое, как яд.
Навсегда…
