— Ты хоть представляешь, как мы живём? — голос Алины, тонкий и канючащий, был первым, что нарушило умиротворённую тишину просторной гостиной. Она не разуваясь прошла вглубь комнаты и плюхнулась на край дорогого кожаного дивана, всем своим видом изображая смертельную усталость. На ней были джинсы, которые, видимо, когда-то сидели идеально, но теперь неприятно обтягивали располневшую фигуру, и блузка с претензией на бренд, но с предательски торчащей ниткой у воротника.
Максим не обернулся. Он стоял у кухонного острова, который плавно перетекал в гостиную, и методично готовил себе кофе. Аромат свежемолотых зёрен, густой и терпкий, был полной противоположностью той кислой атмосфере, что принесла с собой его сестра. Он аккуратно засыпал порошок в рожок кофемашины, сжал его темпером с выверенным усилием и закрепил в группе. Нажал кнопку. Густой, тягучий эспрессо начал медленно наполнять маленькую белую чашку. Этот ритуал помогал ему собраться.
— Я не представляю, Алина, я вижу, — не поворачиваясь, ровно ответил он. — И вижу я, что ты в очередной раз пришла с кислой миной и готовой историей о том, как несправедлив к вам с Игорем этот мир.
Алина обиженно фыркнула, поёрзав на диване. Её взгляд скользнул по идеальному порядку в квартире брата: панорамные окна с видом на город, минималистичная, но дорогая мебель, ни единой пылинки. Всё это кричало об успехе, о той жизни, которая, по её глубокому убеждению, была ей тоже положена по праву рождения, но по какой-то досадной ошибке досталась не ей.
— Легко тебе говорить, — завела она свою привычную шарманку. — У тебя вон как всё. А у нас… За квартиру платить надо, хозяин уже звонил два раза, грозится выселить. В холодильнике шаром покати, я сегодня утром последний йогурт доела. Игорь опять в депрессии, говорит, нет достойной работы для человека с его талантами. А мне… мне хотя бы приодеться немного надо, ну стыдно же в люди выйти, на собеседование в таком не пойдёшь. Мы же не много просим, просто перекантоваться, пока всё не наладится.
Она сделала драматическую паузу, давая брату возможность проникнуться всей глубиной их трагедии. Максим взял чашку с кофе, вдохнул аромат и сделал маленький глоток. Горечь напитка приятно обожгла язык. Он, наконец, повернулся и посмотрел на сестру. Взгляд у него был спокойный, изучающий, как у энтомолога, разглядывающего очередной экземпляр в коллекции.
— Сколько? — коротко спросил он.
Алина оживилась. Главное препятствие было пройдено, он вступил в диалог, а значит, почти согласился.
— Ну… Чтобы за квартиру заплатить, и продукты купить на месяц, и мне хоть что-то из одежды… тысяч семьдесят хватит, я думаю. На первое время.
Максим молча слушал её, кивая каким-то своим мыслям. Он допил кофе, поставил чашку на столешницу с глухим стуком, который прозвучал в тишине комнаты как удар молотка судьи. Затем он молча прошёл к своему рабочему столу, стоявшему у окна. Алина с надеждой следила за ним, полагая, что он идёт за кошельком или к сейфу. Но брат выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда не деньги, а пухлый блокнот в твёрдом чёрном переплёте.
Он вернулся к кухонному острову, положил на него блокнот и открыл. Страница была почти полностью исписана аккуратным, убористым почерком. Столбики дат и цифр.
— Семьдесят, говоришь? — переспросил он, взяв ручку. — Давай запишем.
Он нашёл на странице последнее свободное место.
— Итак, к прошлому миллиону ста тысячам… — он сделал короткую паузу, подняв глаза на застывшую сестру, — …прибавляем семьдесят. Итого получается… миллион сто семьдесят тысяч.
Алина замерла, её лицо, только что выражавшее страдальческую надежду, медленно вытянулось. Рот приоткрылся, но не издал ни звука. Она смотрела на блокнот, на ровные строчки цифр, словно это была ядовитая змея.
— Я готов составить график погашения, — продолжил Максим тем же деловым тоном, словно обсуждал с партнёром условия сделки. — Скажем, по тридцать тысяч в месяц. Тебя устроит? Учитывая вашу с Игорем совокупную безработицу, это вполне гуманные условия.
Наконец к Алине вернулся дар речи.
— Максим, ты чего? — прошептала она, и в её голосе смешались недоумение и подступающий ужас. — Мы же родные…
Он с громким хлопком закрыл блокнот, этот звук окончательно разрушил остатки иллюзий.
— Родные закончились примерно на восьмой сотне тысяч, Алина. Теперь только бизнес. Денег больше не будет. Ни копейки. Пока на мой счёт не поступит первый платёж по этому долгу. Можешь считать это мотивацией для поиска работы. И передай своему мужу то же самое.
Шок на лице Алины держался недолго, ровно столько, сколько нужно расплавленному сахару, чтобы застыть и превратиться в острые, колючие осколки. Её лицо исказилось, мягкие черты страдальцы заострились, превратившись в хищную маску. Она медленно поднялась с дивана, и в этом движении уже не было ни усталости, ни слабости — только подступающая, злая энергия.
— Ты что, серьёзно? — прошипела она, делая шаг к нему. — Ты сейчас сидишь тут, в своей шикарной квартире, и выставляешь мне, своей родной сестре, счёт? Ты в своём уме, Максим?
Он не отступил, продолжая стоять у кухонного острова, который теперь превратился в барьер, разделяющий два враждующих мира. Его спокойствие бесило её гораздо больше, чем если бы он начал кричать в ответ.
— Я в полном уме, Алина. Вероятно, впервые за всё время общения с тобой на финансовые темы, — ответил он, и его голос был таким же ровным и холодным, как полированная сталь столешницы. — Я просто систематизировал факты. Этот блокнот — не обвинение. Это история болезни. Твоей зависимости от чужих денег.
Слово «зависимость» подействовало как удар хлыста. Алина отбросила последние остатки приличия. Её тактика сменилась с попрошайничества на прямое нападение.
— Ах, вот как! История болезни! А ты у нас доктор, да? Доктор Макс, который забыл, как мы в одной комнате росли! Забыл, как я тебе последнее яблоко отдавала? Забыл, как от родителей тебя прикрывала, когда ты курить начал? Ты мне по гроб жизни должен, а не счета выставлять! Деньги тебе мозг отшибли, превратили в бездушного истукана!
Она говорила громко, размахивая руками, пытаясь заполнить собой всё пространство, пробить его броню эмоциональным напором. Но Максим лишь слегка склонил голову набок, как будто услышал нелепый аргумент на скучном совещании.
— Я помню яблоко, Алина. И я помню, что отдал тебе за него свой новый перочинный нож. Мы совершили обмен. Я также помню, что за своё курение я получил от отца ремня, а ты отделалась лёгким испугом. Мы оба получили по заслугам. За последние пять лет я «отдавал» тебе не яблоки, а суммы, на которые можно было купить небольшой яблоневый сад. В одностороннем порядке. Так что давай не будем превращать детские воспоминания в инструмент для шантажа. Это неконструктивно.
Его логика была безупречна и оттого невыносима. Она билась о неё, как волна о скалу, и разбивалась в бессильную пену. Поняв, что пробить его напрямую не получится, Алина сменила цель. Её взгляд стал ещё более злым и сфокусировался на невидимой точке за спиной брата, там, где была спальня.
— Это всё она! Эта твоя Катька! — выплюнула Алина, и в её голосе зазвучало чистое, незамутнённое злорадство. — Это она тебя научила! Стерва расчётливая! Пока её не было, ты был человеком! А как притащил в дом эту мымру, так всё, брат кончился! Она тебе, небось, и велела этот блокнотик завести, да? Считает каждую копейку, которую ты на родную сестру тратишь! Сама-то из грязи вылезла, а теперь боится, что кто-то на её золотой трон позарится!
Вот оно. Максим почувствовал, как внутри что-то холодное и острое шевельнулось. Атака на жену была запрещённым приёмом, но ожидаемым. Это был самый простой и подлый способ попытаться вернуть его в поле эмоциональных реакций.
— Не смей трогать Катю, — его голос стал ниже, в нём появились стальные нотки. — Моя жена, в отличие от твоего талантливого мужа, встаёт в семь утра и возвращается домой в восемь вечера. Она свой «золотой трон», как ты выразилась, построила сама, своими мозгами и своим трудом. Пока вы с Игорем лежите на диване и рассуждаете о несправедливости бытия, Катя руководит отделом. И да, она научила меня кое-чему. Например, тому, что пассивы нужно сокращать, а не бесконечно инвестировать в них без всякой надежды на отдачу. Ты и твой муж — это мой самый убыточный актив. И я закрываю этот проект.
Алина слушала его, и её лицо медленно багровело от ярости. Слова «пассивы», «актив», «проект» были для неё как оскорбления на иностранном языке, но их суть она уловила прекрасно. Её и её мужа только что назвали бесполезным балластом. Она поняла, что в одиночку ей эту крепость не взять. Нужна была поддержка, ещё одна пара ушей для её жалоб, ещё один голос для обвинений. Она резко отступила на шаг и вытащила из кармана телефон.
— Ах так! Проект он закрывает! Ну сейчас мы поговорим! Сейчас тебе не только я объясню, какой ты подонок! — её палец яростно забарабанил по экрану смартфона. Найдя нужный контакт, она поднесла телефон к уху, не сводя с брата горящих ненавистью глаз.
— Игорюша, привет! Ты можешь срочно приехать к Максиму? — её голос мгновенно преобразился, наполнившись слезливыми, страдальческими нотками. — Да, я здесь. Он… он меня унижает! Он выставил нам счёт на миллион! Говорит, что мы должны ему платить… Да, я просила на квартиру… Он сошёл с ума, Игорь, он совсем с катушек слетел! Приезжай, пожалуйста, я одна с ним не справлюсь!
Она нажала отбой и скрестила руки на груди, приняв позу победительницы. Теперь она была не одна. Теперь на её стороне был муж, её защита и опора, человек, который сейчас придёт и поставит этого зарвавшегося нувориша на место. В наступившей тишине, которую нарушало лишь тихое гудение холодильника, повисла оружейная пауза. Алина смотрела на брата с вызовом, ожидая его реакции: страха, растерянности, может быть, даже попытки пойти на попятную.
Но Максим не проявил ни одной из ожидаемых эмоций. Он молча взял тряпку и начал с методичной тщательностью протирать идеально чистую столешницу кухонного острова, стирая невидимые пятна. Это простое, будничное действие было красноречивее любых слов. Оно демонстрировало полное, тотальное пренебрежение к её угрозам и вызванному подкреплению. Он не готовился к обороне. Он просто ждал, когда очередной акт этого затянувшегося фарса подойдёт к концу.
Минут через двадцать в дверь позвонили. Алина бросилась открывать, словно узник, к которому пришёл освободитель. В квартиру вошёл Игорь. Высокий, сутулый, с залысинами, которые он пытался прикрыть длинными прядями волос, и бородкой, придававшей ему, как он считал, вид немолодого, но тонко чувствующего интеллектуала. На нём были потёртые, но якобы фирменные джинсы и растянутый свитер крупной вязки — униформа человека, который выше суеты и вечно находится в «творческом поиске».
— Что здесь происходит? — с порога баритоном вопросил он, оглядывая квартиру Максима с плохо скрываемой завистью, которая маскировалась под снисходительное презрение.
— Он требует с нас миллион сто семьдесят тысяч! — тут же запричитала Алина, прячась за его спину. — И отказывается помочь!
Игорь вальяжно прошёл в гостиную, обогнул Максима, который так и не сдвинулся с места, и сел в кресло напротив. Он не просил, он не умолял. Он пришёл вершить справедливость.
— Максим, давай поговорим как мужчины, — начал он, закинув ногу на ногу. Его тон был покровительственным, как у профессора, который объясняет неразумному студенту прописные истины. — Мы же не о цифрах сейчас говорим. Мы говорим о человеческих отношениях. О семье. Деньги — это пыль, ресурс. Они приходят и уходят. А родная кровь — это навсегда. Ты сейчас на коне, у тебя всё хорошо. Но жизнь — сложная штука. Сегодня ты наверху, а завтра… Кто знает? И кто тебе тогда подаст руку? Мы, твоя семья. А ты сейчас из-за каких-то бумажек, из-за презренного металла, отталкиваешь родную сестру. Это не по-людски. Не по-мужски.
Он говорил медленно, с расстановкой, упиваясь собственным благородством и мудростью. Он был главным идеологом их паразитического тандема, человеком, который облёк банальную лень и нежелание работать в целую философию о «поиске себя» и «бренности материального». И сейчас он смотрел на Максима как на заблудшую овцу, которую он, добрый пастырь, должен наставить на путь истинный.
Холодное спокойствие Максима, державшееся так долго, дало первую трещину. Он смотрел на этого человека, на мужа своей сестры, который ни дня в своей жизни не работал по-настоящему, который жил за счёт подачек и при этом имел наглость учить его жизни в его же собственном доме. Он видел перед собой не просто бездельника, а квинтэссенцию всего того, что он ненавидел: инфантильность, прикрытую демагогией, лень, замаскированную под высокие материи, и чудовищную, безграничную наглость.
Его пальцы, сжимавшие тряпку, побелели. Тихий гул в ушах, который он чувствовал с самого прихода Алины, перерос в нарастающий рёв. Последняя плотина рухнула.
— Знаешь ли, сестрёнка, иди и устраивайся на работу, ты и твой муженёк! А не бегайте в нашу семью постоянно с протянутой рукой, чтобы вам давали денег на проживание! Хватит уже бездельничать!
Его голос, до этого ровный и контролируемый, сорвался в рычащий, полный презрения рёв, от которого Алина и Игорь вздрогнули. Он швырнул тряпку на столешницу и сделал шаг вперёд, указывая пальцем то на сестру, то на её мужа.
Фраза, брошенная как граната, взорвалась в стерильной тишине гостиной. Маска мудрого профессора сползла с лица Игоря, обнажив растерянность и страх. Алина замерла с открытым ртом. Они привыкли к упрёкам, к недовольству, к ворчанию. Но они никогда не сталкивались с такой прямой, незамутнённой яростью. Спектакль, который они разыгрывали годами, был окончен.
Ярость Максима не была долгой и истеричной. Она была похожа на взрыв сверхновой — ослепительная, испепеляющая вспышка, после которой остаётся лишь абсолютный холод и пустота. Он не стал продолжать крик. В этом больше не было нужды. Словно переключив невидимый тумблер внутри себя, он вернулся к ледяному, хирургическому спокойствию, которое было страшнее любой ругани.
Алина и Игорь сидели как оглушённые. Слова брата, простые и грубые, лишили их привычного оружия. Все их заготовки — обвинения в чёрствости, апелляции к родству, философские рассуждения о бренности бытия — рассыпались в прах перед этой лобовой атакой. Маска мудрого наставника на лице Игоря треснула, и под ней обнаружилось растерянное, почти детское выражение лица человека, у которого отобрали любимую игрушку. Алина просто смотрела на брата широко раскрытыми глазами, в которых уже не было ни гнева, ни обиды — только пустое непонимание. Их мир, построенный на чужом терпении, только что был взорван изнутри.
— А теперь, — произнёс Максим тихо, но этот шёпот пробирал до костей, — практическая часть.
Он достал из кармана свой смартфон. Экран загорелся, осветив его сосредоточенное, непроницаемое лицо. Он неторопливо, с какой-то жуткой методичностью, открыл список контактов. Его палец скользнул по экрану и замер.
— Вот, смотри, — он развернул экран так, чтобы Алина могла видеть. Напротив её фотографии светилась надпись «Сестра». — Этот статус больше не актуален. Он потерял свою инвестиционную привлекательность.
Его большой палец нажал на кнопку «Редактировать», а затем на «Удалить контакт». Надпись исчезла. Просто исчезла. Это было не просто удаление номера телефона. Это был акт аннигиляции, публичное стирание её из его жизни.
— Дальше, — так же спокойно продолжил он, открывая мессенджеры. — Чтобы не было соблазна присылать мне фотографии из нашего детства. Заблокировать. Чтобы твой гениальный муж не мог присылать мне свои очередные «бизнес-идеи» на сто миллионов, для старта которых нужно всего пятьдесят тысяч. Заблокировать. Социальные сети… то же самое. Полная информационная гигиена.
Каждое его слово, каждое нажатие на экран было как удар молотка, забивающего гвозди в крышку гроба их родственных отношений. Он не просто отказывал в деньгах. Он демонстративно, на их глазах, вырезал их из своего мира, как раковую опухоль. Игорь попытался что-то сказать, открыл было рот, но смог выдавить лишь невнятное мычание. Вся его напускная мудрость испарилась, он выглядел жалким и смешным.
— А, и ещё. Чтобы вы не тратили время на звонки родителям, пытаясь разыграть из себя жертв, — Максим убрал телефон в карман и посмотрел им прямо в глаза. — Они в курсе.
Это был контрольный выстрел.
— В смысле? — едва слышно пролепетала Алина.
— В прямом. Я отправил им фотографии каждой страницы этого блокнота, — кивнул он на чёрную книжку, лежащую на столе. — Каждой суммы, каждой даты. Они знают и про миллион сто. И про сегодняшние семьдесят. Они знают всё. И знаешь, что они сказали? Они сказали, что я слишком долго это терпел. Так что можешь считать, что семейный банк закрыт со всех сторон. Лавочка прикрыта. Навсегда.
Вот теперь до них дошло. Окончательно. Это был не просто скандал, не очередная ссора, после которой можно было бы отсидеться пару недель и снова прийти с протянутой рукой. Это был конец. Полный и бесповоротный. Они были отрезаны не только от денег брата, но и от сочувствия родителей. Они остались одни в своём мирке лени и иллюзий, который больше никто не собирался спонсировать.
Алина медленно поднялась. В её движениях не было больше ни злости, ни энергии. Она была похожа на сдувшийся воздушный шарик. Игорь последовал её примеру. Они молча, не глядя на Максима, побрели к выходу. Это было не отступление, а жалкое, позорное бегство. Они уходили из этой квартиры, из этой жизни, как призраки, которых изгнали сильным заклинанием. Дверь за ними закрылась почти бесшумно.
Максим постоял несколько секунд в наступившей тишине. Тишина была другой. Чистой. В ней больше не было вязкого напряжения. Он подошёл к столу, взял чёрный блокнот. Мгновение он смотрел на него, а затем, открыв нижний, самый глубокий ящик стола, задвинул его в самый дальний угол. Не порвал, не сжёг. Просто убрал, как закрытое дело в архив. Он подошёл к окну и посмотрел на вечерний город, который жил своей жизнью, полный шума и движения. Впервые за много лет он почувствовал, что может дышать полной грудью. Хирург закончил сложную, но необходимую ампутацию. Пациент будет жить…
