— Что значит «я не хочу ехать»? Мои родители ждут нас обоих! Ты выйдешь со мной, улыбнёшься, посидишь два часа, и мы уедем! Неужели это так сложно, Марина?!
Павел стоял в центре гостиной, уже одетый и готовый к выходу. Идеально отглаженная рубашка, дорогие часы на запястье, лёгкий аромат парфюма, который Марина сама подарила ему на Новый год. Он был воплощением праздника, успеха, семейного благополучия. И от этого его недоумение казалось ещё более искренним, почти детским. Он действительно не понимал.
Марина сидела в кресле, подтянув под себя ноги. На ней была старая, но любимая футболка и удобные домашние штаны. Она чувствовала себя его полной противоположностью: непарадной, настоящей, уставшей. Она медленно подняла на него глаза. В её взгляде не было вызова, только глубокая, бесконечная усталость.
— Паш, я не могу. Просто физически не могу.
— Не можешь что? Улыбнуться? Посидеть? Марина, это юбилей дяди Вити. Шестьдесят лет. Там будет вся семья. Что я им скажу?
— Скажи правду. Скажи, что я устала и осталась дома, — она произнесла это так просто, будто предлагала очевидное и единственно верное решение.
Павел нервно провёл рукой по волосам, стараясь не испортить укладку. Его лицо начало терять благодушное выражение, на скулах проступили желваки.
— Ты издеваешься? Сказать, что моя жена просто не захотела приехать и поздравить моего дядю? Ты хочешь, чтобы твоё «я устала» обсуждали потом ещё полгода? Чтобы тётя Валя звонила моей маме и сочувственно вздыхала, что у Пашеньки семейная жизнь не ладится?
Вот оно. Корень всего. Не дядя Витя, не его юбилей. А то, что скажет тётя Валя, как посмотрит двоюродная сестра и какой вывод сделает его мать. Целый спектакль, в котором ей отводилась роль счастливой, цветущей и обязательно восторженной жены. А она сегодня не могла играть эту роль. У неё не было сил на аплодисменты.
— Я устала от твоей родни, — отрезала она, и слова, которые она так долго держала в себе, наконец вырвались наружу, холодные и острые. — От их дурацких шуток, которые они повторяют из года в год. От дяди Вити, который каждый раз хлопает меня по плечу так, будто пытается выбить из меня пыль, и орёт на ухо: «Ну что, молодые, когда аист прилетит?». От тёти Вали, которая смерит меня взглядом и потом обязательно скажет тебе, что я опять похудела или, не дай бог, поправилась. Я устала быть экспонатом на вашей семейной выставке достижений. Я никуда не поеду.
Она выговорила это на одном дыхании и замолчала, чувствуя опустошение и странное облегчение. Теперь он точно всё понял. Теперь он должен был разозлиться, накричать, но оставить её в покое.
Но Павел не закричал. Он подошёл к креслу и присел на подлокотник, его голос вдруг стал тихим и вкрадчивым, что было гораздо хуже любого крика.
— Марин, это моя семья. Хорошая она или плохая, но другой у меня нет. И у тебя тоже. Это два часа. Сто двадцать минут твоего времени. Ты просто сядешь рядом со мной, будешь молча кивать и улыбаться. Я сам буду отвечать на все вопросы дяди Вити. Обещаю. Я не дам тебя в обиду. Но мы должны быть там вместе. Пожалуйста.
Это было самое страшное. Он не пытался её понять. Он предлагал ей сделку. Предлагал ей свою защиту от его же родственников, признавая тем самым, что они действительно невыносимы. Но цена этой защиты — её присутствие там, её сломленная воля, её фальшивая улыбка. Он просил её не быть счастливой, а всего лишь притвориться. Для него это было нормой. Для неё — предательством самой себя.
— Нет, — твёрдо сказала она, глядя ему прямо в глаза.
И в этот момент в его взгляде что-то изменилось. Теплота, даже та, что была наигранной, исчезла без следа. Глаза стали холодными и чужими. Он молча встал. Подошёл к комоду, взял ключи от машины и бумажник. Проверил карманы. Каждое его движение было подчёркнуто спокойным, будничным. Он не смотрел в её сторону.
— Хорошо. Как скажешь. Отдыхай, — произнёс он ровным голосом, не оборачиваясь.
Через мгновение входная дверь тихо щёлкнула. Марина осталась одна. Она выдохнула, чувствуя, как напряжение отпускает её тело. Она победила. Она отстояла свой вечер, своё право на тишину и покой. Она не знала лишь одного: Павел не смирился. Он просто поменял тактику. Если гора не идёт к Магомету, значит, Магомета доставят к горе. В любом виде и в любое удобное для горы время.
Тишина, наступившая после щелчка замка, была не пустой, а густой и обволакивающей, как тёплый плед. Марина сидела не двигаясь ещё минуту, прислушиваясь к этому новому состоянию квартиры. Воздух, только что наэлектризованный чужим недовольством, медленно разряжался. Ушли ожидания, ушли требования, ушла необходимость соответствовать. Она медленно выдохнула, чувствуя, как с плеч спадает невидимый груз — вес чужого праздника, который она отказалась нести. Победа. Маленькая, тихая, но от этого не менее сладкая.
Она встала с кресла и прошлась по квартире, теперь уже своей безраздельно. Движения стали другими — плавными и расслабленными. Она сняла с себя домашние штаны и футболку, бросив их на спинку стула, и направилась в душ. Горячие струи воды смывали не только дневную усталость, но и липкое ощущение чужой воли, которую ей пытались навязать. Это был ритуал очищения, возвращения к себе. Выйдя из ванной, она надела свою униформу свободы: старую, растянутую пижаму с дурацкими котятами, которую Павел терпеть не мог, считая её совершенно несексуальной. Сегодня эта пижама была её доспехами.
Первым делом — еда. Никаких салатов, которые нужно было бы строгать для гостей, никаких горячих блюд, над которыми пришлось бы стоять у плиты. Она взяла телефон и с наслаждением пролистала меню любимой доставки. Суши. Большой, эгоистичный сет только для себя одной. Тот, где много угря, который Павел не ест, и острые роллы, которые он считает «извращением». Она сделала заказ, с удовольствием подтвердила его оператору и почувствовала себя диктатором в своей маленькой, но абсолютно независимой стране.
Пока ехал курьер, она готовила свой вечер. Приглушила свет в гостиной, оставив только тёплое сияние торшера. Нашла на полке плед, который пах корицей и домом. Включила телевизор, но не новостные каналы и не серьёзное кино. Она нашла в подписке какой-то глупый, но любимый сериал про нью-йоркских подруг, который всегда помогал ей отключить мозг. Пульт лёг на подлокотник кресла, как скипетр власти. Сегодня только она решала, что смотреть и на какой громкости.
Звонок курьера прозвучал как гонг, возвещающий о начале пиршества. Она расплатилась, занесла в комнату ароматный пакет и расставила на журнальном столике коробочки с роллами, плошку с соевым соусом, васаби. Какое же это было блаженство — есть прямо из коробок, не заботясь о красивой сервировке. Она устроилась в кресле, укрыв ноги пледом, и включила первую серию. Мир сузился до экрана телевизора, вкуса имбиря и ощущения полного, абсолютного покоя. Она даже не заметила, как пролетел час.
И в самый разгар этого тихого счастья, когда героиня сериала делала очередной нелепый выбор, покой был разрушен. Резкий, пронзительный звонок в дверь ударил по нервам, как разряд тока. Марина замерла с палочками в руке. Курьер? Нет, она уже всё получила. Соседи? Вряд ли, в такое время они обычно не ходят. Она с раздражением подумала, что кто-то просто ошибся этажом. Но звонок повторился — на этот раз более наглый, требовательный, затяжной.
С тяжёлым вздохом она поставила еду на стол и пошла к двери. Раздражение боролось с неясной тревогой. Она посмотрела в глазок и увидела искажённое линзой лицо Павла. Он вернулся. Забыл что-то? Решил извиниться? Она на секунду ощутила укол вины, но тут же подавила его. Нет, она имела право на этот вечер. Она открыла замок, готовая услышать что угодно, но только не то, что её ждало.
На пороге стоял Павел. А за его широкой спиной, как зловещее продолжение, маячили две фигуры. Массивный, краснолицый дядя Витя в парадном костюме и его жена, тётя Валя, в ярком платье, с цепким, оценивающим взглядом. В руках дядя держал аляповатый торт в прозрачной пластиковой коробке.
— А мы тут к тебе, Мариночка! — бодро заявил дядя с порога, перекрывая своим басом звук телевизора. — Раз ты к нам не захотела, мы решили сами заглянуть. Паша сказал, ты приболела, вот, гостинцев привезли.
Марина стояла посреди коридора в своей пижаме с котятами, с растрёпанными после душа волосами, застигнутая врасплох. Она перевела взгляд с сияющего лица дяди на мужа. Павел смотрел на неё с выражением фальшивой, почти театральной заботы.
— Милая, — сказал он с нежностью, от которой по спине пробежал холодок. — Раз уж ты не смогла найти в себе силы, чтобы уделить два часа моей семье, моя семья решила уделить пару часов тебе. Прямо здесь. Чтобы тебе не пришлось никуда ехать. Проходи, дядь Вить, садись. Марина сейчас нам чайник поставит.
Павел шагнул в сторону, пропуская гостей в узкий коридор, и мир Марины, ещё минуту назад такой уютный и предсказуемый, схлопнулся до размеров этого пятачка у входной двери. Дядя Витя внёс в квартиру не только своё массивное тело и торт, но и густой запах ресторана — смесь еды, табака и чужого праздника. Тётя Валя, маленькая и быстрая, как хорёк, скользнула следом, её цепкий взгляд мгновенно обежал и растрёпанную Марину, и приоткрытую дверь в гостиную, где на столике сиротливо стыли остатки её ужина.
Она стояла как вкопанная. Пижама с котятами, казавшаяся полчаса назад символом свободы, теперь ощущалась как клеймо позора. Она была не готова, уязвима, выставлена на обозрение в самом неприглядном виде. Это было хуже, чем явиться на их юбилей. Там она была бы в броне из красивого платья и макияжа. Здесь она была голой.
— Ну, чего стоишь, хозяйка? Принимай гостей! — громыхнул дядя Витя, бесцеремонно проходя в гостиную, будто бывал здесь сотни раз. Он плюхнул торт прямо на журнальный столик, едва не опрокинув плошку с соевым соусом. — Пашка говорит, ты у нас расклеилась. Ничего, мы тебя сейчас на ноги поставим! Наш семейный доктор — это чай с тортом!
Марина медленно повернула голову к мужу. Павел уже снял туфли и теперь с заботливой улыбкой смотрел на неё. Но глаза его были холодны, как декабрьский лёд. Он наслаждался. Он впитывал её унижение, её растерянность, её безмолвную ярость. Это был его спектакль, и она была главной актрисой, которую вытолкали на сцену без сценария и без костюма.
— Милая, ты чего? — его голос сочился фальшивой нежностью. — Дядя с тётей к нам через весь город ехали, переживали. Поставь чайник, пожалуйста.
Он не просил. Он приказывал. Делал это мягко, на публику, но это был приказ. И Марина подчинилась. Не потому что хотела, а потому что её тело действовало на автомате, выполняя заученную программу «хорошей жены». Она развернулась и, не глядя на гостей, пошла на кухню. Шаги были ватными, словно она шла по вязкому болоту. На кухне она прислонилась лбом к холодному шкафчику. Дыхание перехватило. Это не спонтанный визит. Это карательная операция. Тщательно спланированная и приведённая в исполнение. Он не просто обиделся, он решил её наказать. Изощрённо, публично, используя для этого тех самых людей, от которых она пыталась сбежать.
Из гостиной доносились голоса. Громкий бас дяди Вити и суетливый говорок тёти Вали.
— Пашенька, а она у тебя совсем бледненькая, — сочувственно протянула тётя Валя. — Не ест ничего, что ли? Одна кожа да кости.
— Да нет, что вы, тёть Валь. Просто устаёт много. Работа, дом, сама понимаешь, — ответил Павел тоном образцового мужа, который всё понимает и опекает свою хрупкую жену.
Марина налила воду в чайник и нажала на кнопку. Щелчок показался ей выстрелом стартового пистолета. Пытка началась. Она достала чашки, стараясь, чтобы руки не дрожали.
— Устаёт! От чего там уставать! — взревел дядя Витя так, что на кухне задребезжали стёкла. — Вот родит нам богатыря, тогда и посмотрит, что такое усталость! А то засиделись, ей-богу! Мы в ваши годы уже двоих нянчили! Правда, Валюх?
Марина зажмурилась. Вот оно. Главное блюдо вечера. То, ради чего всё и затевалось. Она взяла поднос с чашками и сахаром и понесла его в комнату.
Гости уже полностью освоились. Дядя развалился в её любимом кресле, том самом, где она сидела час назад. Тётя Валя устроилась на диване, поджав ноги. Они были хозяевами положения. А она — обслугой. Она поставила поднос на стол. Павел тут же пододвинул к себе её недоеденные суши.
— О, а это что у нас? Сырая рыба? — он брезгливо ткнул в ролл палочкой. — Марин, ну я же говорил тебе, не ешь ты эту гадость на ночь. Вот и живот прихватило, наверное. Лучше бы супчика сварила.
Это было сказано для них. Для дяди и тёти. Чтобы они увидели, какая она непутёвая: мужа не кормит нормальной едой, сама питается какой-то дрянью, а потом болеет.
— И то верно! — поддакнул дядя Витя. — Давай лучше тортика нашего! С чаем! Вот это еда, а не эти заморские выдумки. Пашка, режь давай!
Павел с готовностью взял нож. А Марина стояла посреди комнаты и смотрела на мужа. Не на дядю, не на тётю, а на него. И в её взгляде больше не было ни растерянности, ни обиды. Только холодное, спокойное осознание. Она видела перед собой не близкого человека, а врага. Хитрого, расчётливого и безжалостного. И она поняла, что игра в молчаливую жертву окончена. Если он хотел войны на её территории, он её получит.
— Ты бы хоть халатик накинула, Мариночка, не девочка уже, — с укоризной пропела тётя Валя, её взгляд впился в мультяшного котёнка на груди Марины. — А то гости в доме, а ты в ночной рубашке.
Это была та самая капля. Мелкая, липкая, но последняя. Марина медленно обвела взглядом комнату. Дядя Витя, уже отрезавший себе гигантский кусок торта, перемазанный кремом. Тётя Валя, сидящая на её диване с видом ревизора. И Павел, её муж, дирижёр этого унизительного оркестра, который с довольной миной наливал себе чай. Всё встало на свои места с ледяной, оглушающей ясностью.
Она не повысила голос. Она не заплакала. Она просто сделала шаг к журнальному столику и спокойно, почти равнодушно, отодвинула в сторону коробку с тортом. Её движения были плавными, выверенными, словно у хирурга перед началом сложной операции.
— Вы знаете, дядь Вить, тёть Валь, — начала она ровным, тихим голосом, от которого все трое замолчали и посмотрели на неё. — Я так благодарна вам, что вы приехали. Правда. Не каждый день увидишь такую заботу.
Павел напрягся, его улыбка застыла на лице. Он почувствовал, что что-то идёт не по плану.
— Особенно я благодарна тебе, Паша, — Марина повернулась к мужу, и в её взгляде он не увидел ничего, кроме холодной, бескрайней пустоты. — Ты ведь так обо мне беспокоился. Знал, что я устала. И придумал гениальный план. Зачем везти меня на праздник, если можно привезти праздник ко мне? Прямо в том виде, в котором я его так «люблю».
Дядя Витя перестал жевать. Он смотрел то на Марину, то на Павла, его простодушное лицо выражало полное недоумение.
— Паша даже продумал сценарий, — продолжала Марина, её голос оставался таким же спокойным, но каждое слово било точно в цель. — Он наверняка сказал вам, что я приболела. И вы, как добрые родственники, должны были приехать и что сделать? Правильно. Пожалеть меня, пожурить за плохой аппетит, — она кивнула в сторону тёти Вали. — А потом, конечно же, спросить про аиста. Ведь правда, дядь Вить? Вы же как раз собирались это сделать? Павел знал, что я больше всего на свете жду именно этого вопроса сегодня вечером.
Дядя Витя медленно опустил вилку. Крем на его губах теперь выглядел нелепо. Он перевёл тяжёлый взгляд на племянника. До него начало доходить.
— Ты, Марин, чего это? — пробормотал он, но уже без прежней уверенности.
— Я говорю, что мой муж использовал вас, — отчеканила Марина, глядя прямо на дядю. — Он притащил вас сюда не из заботы обо мне. А чтобы наказать меня. Чтобы ткнуть носом в то, от чего я пыталась сбежать. Он превратил вас в инструмент своей мелкой, унизительной мести. А вы и рады были поучаствовать. Сыграть роль заботливой родни в его маленьком домашнем театре.
Наступила тишина. Но это была не неловкая пауза, а звенящее, плотное оцепенение. Тётя Валя смотрела на Павла так, будто впервые его видела. Её лицо из сочувствующего превратилось в злое и оскорблённое.
— Паша, это правда? — её голос прозвучал тонко и визгливо. — Ты нас привёз, чтобы… чтобы её проучить? Нами?
Павел побледнел. Маска заботливого мужа треснула и осыпалась, обнажив растерянное и злое лицо мальчишки, пойманного на гадком поступке.
— Что за бред она несёт! — огрызнулся он, но вышло неубедительно. — Я просто хотел, чтобы мы все вместе посидели! Чтобы она не чувствовала себя одиноко!
— Вместе?! — взревел дядя Витя, и от его голоса поднос на столе подпрыгнул. Он встал во весь свой огромный рост, нависнув над столом. — Ты нас за идиотов держишь, племянничек?! Ты приволок нас, стариков, через весь город в ночи, чтобы мы твою жену воспитывали?! Чтобы я, как клоун, свои шутки шутил по твоему заказу?!
— Дядь Вить, я не это имел в виду…
— А что ты имел в виду?! — не унимался дядя, его лицо налилось кровью. Он ткнул толстым пальцем в сторону Павла. — Я к тебе с душой, с тортом этим дурацким, а ты меня в свои семейные разборки впутал! Выставил шутом гороховым перед её глазами!
Тётя Валя тоже вскочила. Она схватила свою сумочку, её руки мелко тряслись от ярости.
— Какой позор! Какой стыд! Использовать родного дядю! И меня! Мы к вам с открытым сердцем, думали, девочка болеет, помочь надо! А он тут спектакли разыгрывает! Всё, Виктор, поехали отсюда! Нечего нам в этом цирке делать!
Она двинулась к выходу, даже не взглянув на Марину. Дядя Витя, бросив на Павла последний испепеляющий взгляд, развернулся и пошёл за ней.
— Чтобы я ещё раз на порог этого дома… Да никогда в жизни! — бросил он уже из коридора.
Щёлкнула входная дверь.
Квартира снова погрузилась в тишину. Но это была уже не тишина уюта или покоя. Это была мёртвая тишина поля после битвы. Павел так и остался стоять посреди комнаты. Марина медленно опустилась в своё кресло. Между ними на столе, как уродливый памятник несостоявшемуся празднику и разрушенной семье, лежал разрезанный торт с одинокой вилкой, воткнутой в его кремовое сердце. Они не смотрели друг на друга. Смотреть было больше незачем. Всё уже было сказано…
